Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

— Привет, — кидает он.

Хайдес рычит и стукает затылком о стену:

— Только его тут и не хватало.

Я знаю, что момент неподходящий и надо бы молчать, но из меня вырывается смешок. Хайдес это, конечно, замечает; его взгляд снова ложится на меня, и у меня не хватает сил ответить тем же. Не знаю почему. Может, потому что он пытался меня защитить. Может, потому что я до сих пор в шоке от «поединка» с ним. Или потому, что, лежа на полу, мучаясь от боли, он умудряется бросать в мою сторону насмешливые, вызывающие улыбки.

Гермесу и Аполлону приходится убеждать брата, что им с Лиамом лучше уйти, пока Афина не вернулась и не взбесилась ещё и из-за них. Ньют гладит меня по щеке — с суровым лицом, обещающим длинную лекцию наедине. Потом сдаётся и утаскивает Лиама.

Всё возвращается на круги своя. Я и Аполлон — на диване. Гермес — на ногах. Хайдес — на полу.

Гермес первым срывается с места:

— Пожалуй, я спать, — объявляет. Выглядит так, будто это он дрался на ринге. — Старайтесь не вломить друг другу, вы трое.

Аполлон машет ему. Дверь в его комнату хлопает, и я осознаю, что стало ещё более неловко.

Я упираюсь взглядом в настенные часы и следую за неустанным тиканьем. Мне всё равно, но это единственный способ не встречаться с двумя парами глаз — серых и зелёных.

— Я провожу тебя, — шепчет Аполлон.

Хайдес слышит:

— Я сам.

— Ты не в состоянии, — спокойно парирует Аполлон. — Таблетку — и в постель.

Свободная рука Хайдеса, лежащая на полу, сжимается в кулак:

— Нормально я. Я её провожу. Мне нужно с ней поговорить.

— Поговори сейчас.

Мне кажется, Хайдес вот-вот вскочит и отвесит ответный.

— Мне нужно в частном порядке. А не когда ты торчишь рядом, как болт в заднице.

Я неловко покашливаю, и оба словно вспоминают, что я здесь, в центре их перепалки.

— Аполлон, подожди меня в той комнате, ладно? — предлагаю. — Я поговорю с Хайдесом, а потом ты проводишь меня. Всем будет хорошо.

— Говори за себя: мне совсем не «хорошо», — бурчит Хайдес. Он закрывает глаза и запрокидывает голову, каменея, как статуя.

Аполлон кончиками пальцев касается моего предплечья — так легко, что, если бы я не увидела, не заметила бы. Исчезает в комнате и закрывает дверь.

— Ну? Что ты хотел сказать?

Ответа нет. Хайдес сидит с закрытыми глазами. Через пару секунд он опускает руку со льдом и кладёт её себе на бедро.

— Хайдес?

Он поднимает руку и одними движением указательного зовёт меня ближе.

Я вздыхаю. С ним как с пятилетним — только пятилетний был бы менее инфантильным. Я делаю, как он просит: меня клонит в сон, и я мечтаю лечь и забыть этот день.

Сажусь рядом и внимательно его осматриваю. Кроме щеки, явных повреждений не видно.

— Тебе стоит приложить лёд обратно. Уже лезет синяк.

И правда: на щеке, противоположной шраму, проступает огромная тёмная клякса. Даже представить страшно, как это болит.

— Не хочу, — бормочет он, стараясь не шевелить лицом.

Я выдёргиваю у него пакет — он не возражает. Но стоит мне приложить холод к коже, как две серые радужки упираются в меня.

— Тсс, — опережаю его. — И говори уже, что за срочный разговор.

Он облизывает губы и улыбается, не отводя глаз:

— Значит, тебе приснился порно-сон со мной.

Я закатываю глаза:

— Не об этом ты хотел поговорить, верно? Пожалуйста, Хайдес. — Сжимаю губы в прямую линию, чтобы не рассмеяться над тем, какой он законченный идиот.

Он пожимает плечами:

— Почему нет? Я ещё не успел спросить, что тебе приснилось. Любопытно. Расскажи. Секс? Флирт? Или целомудренный засос?

Я вспыхиваю. Слишком поздно отворачиваться — он и так заметил.

— Ты наполовину побит, а спрашиваешь про мои сны?

Улыбка расползается так широко, что тут же сменяется гримасой и стоном боли. Он быстро собирается:

— Ничего странного не вижу.

— Ради этого ты и спорил с Аполлоном, не пуская его проводить меня?

— Неа. Хотел просто попортить ему кровь.

— Прекрасно.

Мы молчим. Я устраиваюсь боком, чтобы удобнее прижимать пакет со льдом к его лицу. Хайдес сидит в профиль, но косит на меня краем глаза — будто уверен, что я этого не замечаю.

— Я не мог рассказать тебе, в чём состоят игры, Хейвен, — шепчет он. — Не мог, правда. Я мог лишь пытаться не допустить, чтобы ты участвовала. В чём, очевидно, провалился.

Я тяжело сглатываю.

— Мог. Это всего лишь одна из ваших бесконечно нарушаемых правил.

— Нарушать правило во время игры не то же самое, что нарушать правило вне игры.

И что, чёрт возьми, это значит?

— Объясни нормально.

Он поворачивается ко мне. Кладёт ладонь на мою и берёт лёд обратно — мол, справлюсь сам. Я опускаю холодную ладонь на пол, жду его слов.

— Я не могу ничего объяснить. — И в его голосе слышно, как ему хочется.

— Ты жульничал, — шепчу, вдруг ясно понимая.

— Я жульничал ради тебя, — вслух договаривает он то, что я не решилась добавить.

— Зачем?

Мы долго смотрим друг на друга. И я пытаюсь понять: он отчаянно ищет достойную причину и не находит? Может, сделал это, не отдавая себе отчёта. Может, это банальная история «ты — девушка, я — парень». Может, он сошёл с ума — и сейчас врежет мне всё, что не врезал раньше. Я не знаю. Мне нужен чёртов ответ.

Он прикусывает губу и склоняет голову, прядь падает на лоб.

— Понятия не имею. Но надеюсь, что оно того стоило.

Я хмурюсь:

— «Надеешься, что стоило» — это как?

Он пожимает плечами. Вот так — оставляя меня с фразой, в которой есть всё и ничего сразу, и звучит она скорее плохо, чем хорошо. Конечно, стоило. Он отказался меня калечить ни за что.

Смирившись, что он ничего не скажет, я нарушаю тишину первой:

— Можно вопрос?

— Мх.

— Если бы Аполлон не вмешался, ты смог бы сыграть удар по мне?

Он колеблется:

— Нет. Скорее всего, я бы причинил тебе боль.

— Если бы Аполлон не вмешался, ты продолжил бы? Рискнул бы?

— Что, по-твоему, мне оставалось, Хейвен?! — срывается он, хватает меня за руку и стискивает запястье.

Я замираю, моргаю часто-часто — злость подступает. Высвобождаю руку и отползаю по холодному полу.

— То, что сделал твой брат. Два раза.

Он горько усмехается, качая головой:

— То есть спасать тебе задницу за твой же кривой выбор? Так в жизни не работает, Хейвен. Когда ты принимаешь решение, от которого тебя отговаривают все вокруг, и оно оказывается дерьмовым, ты несёшь ответственность.

К несчастью, это правда. И правда то, что игры Афины — это голая, ничем не оправданная жестокость. Хайдес приглашал домогателей и шантажистов. Она — меня. По личным, детским причинам. Я ошиблась, согласившись, но её игры — нечестны.

— Тогда почему Аполлон сделал это, а ты — нет? Он считает иначе?

Это становится последней каплей. Воздух тяжелеет; ярость Хайдеса обрушивается на меня сильнее, чем удар, который он мог нанести.

— Я сделал всё, что мог, чтобы тебе помочь, Хейвен! И тебе всё равно мало. Потому что ты всегда хочешь больше, чем тебе положено. Я тебе ничего не должен, ясно? Ни хрена! То, что я не отказался бы переспать с тобой, не значит, что ты мне нравишься. Так что завязывай. Ты — единственная, кто вышел сухой. Ты — единственная, кого не ждут последствия. В отличие от меня: меня ждёт кое-что куда хуже, чем удар брата. — Он глотает воздух, вывалив на меня всё это за один присест. — Поэтому заткнись и скажи спасибо.

Его слова звенят у меня в голове. Как бы я ни пыталась их вытолкать, они снова и снова протискиваются в мысли, чтобы грызть и добивать.

Я должна бы разозлиться, но меня накрывает унижение и тоска. И — как всегда — любопытство. Моя проклятая любопытность, из-за которой я задаю вопрос, которым стоило бы подавиться:

— О каких последствиях ты говоришь?

Он таращит на меня глаза — наполовину в неверии, что я опять лезу не в своё дело, наполовину с ожидаемой ухмылкой: он знал, что я спрошу.