Поместье для брошенной жены (СИ) - Белова Екатерина

— Я его отдал другой вейре в обмен на ночь, — вклинился в страшную фантазию скучный голос сына. — Ей нужно было.

Ей.… нужно было?

Кому ей?

— Кому? — спросил тупо.

Мысль почему-то до конца не вмещалась в голову. Как можно отдать материнское платье в обмен на ночь? Что за чушь? Ночь проводят по обоюдному согласию, а не покупают. А если дарят, то дарят драгоценности, а не поношенные платья.

— А как, по-твоему, я получил дракона? — Дан раздраженно откинул какие-то девичьи тряпки, свалившиеся ему на колени со столика. — Я навестил постель замужней в общем-то вейры, сумевшей инициировать меня одномоментно. Она хотела от меня что-то взамен, потому что муж у нее жмот. Вот я и отдал ей жемчуг с платьем вместе. Пап, ты вообще чего хотел-то? Чтобы я жемчуг своими руками обрезал?

Берн беспомощно стоял посреди собственной развалившейся жизни и совершенно не знал, что делать.

Нет платья. Нет Риш. В доме творится какая-то дичь. Фрески какие-то с драконами сексуального назначения. Ярко, вызывающе и безвкусно. Его дети вообще сошли с ума.

В наступившей тишине насмешливо тикали часы.

«Твое время уходит, Берн, — тикали они. — Уходит, Берн. Уходит, Бе-е-е-ерни».

В окнах горело солнце, комната покачивалась перед носом бесстыдно-розовыми боками, металась Талье, показавшаяся ему вдруг обрыдлой, гадкой и абсолютно чужой. На что он повелся? Баба как баба, шлюховатая к тому же. Ей двадцать всего, а опыта на четырех Бернов хватит.

Его мир менялся прямо на глазах, как картинка в калейдоскопе, хотя он совсем этого не хотел. Он-то думал, что все будет, как с Риш, только без Риш. А вместо этого, Риш, не взяв ни единой жемчужинки, умудрилась забрать весь его мир.

Сад, рыбки, цветник, мирные ночи, расцвеченные голубыми садовыми огнями, ушли вместе с ней…

— А драгоценности? — вдруг разорвал тишину расчетливый голос Талье. — Их ты тоже выкинула?

— Продала, — спокойно сказала Дафна. — Я старье не ношу, а камни-то хорошие. Дорогие. Продала, а деньги на счет положила.

Продала собственную мать. Перевела в ликвидный ресурс ее бессонные ночи, исколотые пальцы, которые наскоро подшивали ее детские рубашки, улыбку, нежность, сказки. Улыбку-то не продашь. А денежки они вот тут, греют стальной дочкин бочок.

— Это же моё, — вдруг взвизгнула Талье. — Мое! Я хозяйка дома и эти гранаты, которые таскала Ариана на шее, тоже мои. Они ей не шли совсем, а мне к лицу будут.

А ведь и верно. Он гранатовый гарнитур купил, думая о Талье. Тонкокостной, пастельной Риш тяжелые темные камни не шли. Лежали на тонкой шее булыжниками. И Риш, как почувствовала, что камни-то не ей куплены. И Талье почувствовала.

Взметнулась тонкая рука его жены, унизанная перстнями, нацелилась на пощечину, а Дафна, вместо того чтобы отступить, только нос вздернула.

Берн заторможено шагнул вперед, чтобы остановить, пресечь начавшееся безумие, но его опередил нагловатый вей. Скользнул мимо черной молнией, перехватив занесенную для удара руку.

— Ну что ж вы так, вейра, — расстроился нарочито. — А ежели я вам случайно ручку сломаю? Ну что ж вы так неосторожно, не бережетесь вы совсем.

Онемевшая от его наглости Талье буквально повисла на собственной вздернутой руке, схваченной веем.

Берн поспешно вклинился между ними, полоснув вея ненавидящим взглядом. Тот издевательски отступил, но он успел ощутить, что у вертлявого долговязого простолюдина стальные мышцы. Такой, пожалуй, и не только руку сломает. Сразу две переломит, причем безо всякого труда.

— Ты уволен, — сказал глухо. — Я выдам тебе месячный расчет без рекомендаций, и чтоб к ночи духу твоего в моем поместье не было.

Дафна было вскинулась с возражениями, но он только поднял руку, останавливая поток нечистот, льющийся из дочери. С него достаточно на сегодня. Он узнал о своих детях слишком много.

— А ты пойдешь в свою комнату и крепко подумаешь в своем поведении. А спустя неделю, если от твоей репутации хоть что-то останется, я найду тебе супруга. Коли ты Пустая, супругом станет кто-то из местных сквайров, а тебе пока надлежит улучшить свои умения в домоуправлении и шитье. Нечего без дела болтаться.

Берн даже не знал, на что надеялся. Поругаться с дочерью или сыном, проораться, покидать вещи, сваленные небрежными стопками по комнате, окно разбить или секретер, уставленный склянками и пузырьками с какими-то женскими штучками. Проораться, а потом сладко помириться с детьми. Чтобы ощутить хоть какое-то подобие контроля над собственной жизнью.

Несколько секунд он этого хотел. Дафна предсказуемо сорвется, просто потому что терпеть не может приказов и условий.

Так и вышло. Вместо того, чтобы выйти из комнаты, дочь демонстративно села в угловое кресло и отвернулась к окну.

— Забыла, что я сказал? — голос почти сорвался.

Давно пора приструнить зарвавшуюся девчонку. Давно. Талье предупреждала, что та никого не слушает, ведет себя вольно, с веем спит, вместо того чтобы повышать престиж семьи.

Но Дафна пожала плечами и криво усмехнулась:

— Это моя комната, отец.

Раньше ее комната была… другой. Голубой с качественной серебряной отделкой, белыми шторами, в которое билось солнце, с мебелью из редкого белого тиса, отливавшего тем же серебром в солнечном свете. А теперь все забито дорогим темных орехом, наполированным до зеркального блеска, еще и стены розовые.

Вроде и неплохо, но Дафне совсем не идет.

Из комнаты они вышли тоскливой процессией. Первым ушел вей, следом Дан, а после вышел и сам Берн с безвольно повисшей на руках Талье. С той секунды, как наглый простолюдин схватил ее за руку, она словно отключилась. Только всхлипывала.

Он унес ее в покои, по общим признакам напоминавшие супружеские и опустил на кровать. В крови еще бурлило дурное желание поорать, высказать совсем уже рехнувшейся жене за эти тупые фрески по стенам, за переделку сада и дома, за эти гранаты. И что задевала Риш. Что смела желать ее вещи, словно он мало ей платьев покупает, мало тратит на побрякушки.

Но жена лежала в постели, свернувшись беззащитным клубком, и вздрагивала от рыданий. То ли вей ее довел, то ли Дафна. То ли Дан руку приложил. Это же надо было додуматься игнорировать мачеху весь полет! Такое и впрямь обидно.

Берн как был в сапогах, улегся на кровать рядом и вместо того, чтобы обнять жену, равнодушно сказал:

— Хватить реветь, покрывало попортишь. И мне не нравится ремонт. Чушь какая-то вышла, одни претензии на высокую моду, а на деле голову приклонить негде. Я в музее жить не собираюсь, мне нужен хороший крепкий дом без демонстрации сокровищ семьи.

Талье, словно ждала упрека, тут же подскочила на кровати:

— Этот ремонт стоит, как два таких поместья! — выкрикнула с обидой. — В тебе говорит низкое происхождение твоей семьи! Столы вам, да лавки деревянные подавай, посуда вся из дешевого фарфора, а на формах для прислуги розочки крестьянские!

В голос добавились едкость и откровенная злоба.

— Я тебе тортики печь не буду, и вышивать цветки на гобеленах

не буду, и терпеть на стенах мещанские картинки не собираюсь.

— А что ты будешь делать?

Талье задохнулась словами. В темных глазах бесновался невысказанный протест.

— А ты на мне зачем женился? — тут же набросилась она. — Тебе кухарки не хватает? Или швейка нужна?

Она буквально напрыгнула ему на бедра, придавив к кровати, и желание мгновенно охватило тело. Берн сжал тонкую талию жены, любуясь ее яростью. Хороша всё-таки. Ревнует. Любит. И злиться не из-за тортиков, а из-за невидимой тени Риш, еще бродящей по этому дому.

Весь этот ремонт, перекореженный сад, перекрашенные стены преследуют лишь одну цель — вытравить Риш из его памяти.

— Я на тебе по любви женился, — Берн засмеялся.

На сердце стало легче. Все же любовь упрощает многие вещи. Даже такие сложные, как его жизнь.

— Только со слугами разберись, ифрит знает, что они творят. Нянька крыльцо моет, где такое видано?