Утилитарная дипломатия (СИ) - Грей Дайре

Меня учили дома. И все, о чем я думала – это как добраться до верхних полок стеллажей и почитать что-нибудь новенькое. Вопрос с будущим казался решенным. Я никогда не сомневалась, что поступлю в Академию. И не задумывалась, что может быть иначе.

– Когда я понял, что красивое будущее нам не светит? – он усмехнулся. – Лет девять. Говорю же, я быстро адаптировался. Поэтому когда нам сказали, что в интернат приедет специальная комиссия для оценки наших достижений, я сразу понял, что шанс упускать нельзя.

– Комиссия?

Разве такие существуют?

– Да, я думал грядет что-то важное, поэтому залез в кабинет директора в поисках документов. Думал найти какое-то официальное уведомление, в котором будет указана цель проверки, а обнаружил только письмо с просьбой продемонстрировать воспитанников в возрасте от семи до одиннадцати лет частному лицу. Понял, что никакой комиссии нет, но шанс остался. А через месяц приехал Кристиан.

История становилась все интереснее, а герр Шенбек вдруг перестал казаться лощеным щеголем. Ребенок из рыбацкой деревни? Никто даже не подумал бы о таком, глядя на него сейчас.

– Тогда я понятия не имел, кто он, но шанс упускать не хотелось. Я решил ему понравиться. Блеснуть знаниями. Он приехал днем, в коляске, с помощником, который держался уверенно, но все равно было видно, кто здесь главный. Директор выбежал его встречать и все время улыбался и кланялся, будто самого императора встретил. Нас всех выстроили в холле, показали. Нужного возраста набралось всего-то полтора десятка. И Кристиан начал приглашать всех выпить чай. Наедине. Разговаривал, задавал вопросы. Смотрел. Кому-то перепадало сладостей. Выглядело все странно и даже немного… пугающе. У нас всякие слухи ходили. И дети в округе пропадали, обслуга болтала, а мы слышали… Он показался мне подозрительным. Интересным, но подозрительным. И я решил выяснить, что ему нужно.

– Что ты сделал?

– Залез по дереву, что росло у окна кабинета директора, прошел по ветке до самого карниза и притаился там. По летней поре окно было приоткрыто, так что слушать было удобно.

Я только покачала головой, не зная, смеяться или ужасаться. Значит, он и в детстве умел шпионить. Неудивительно, что в итоге попал в разведку.

– Я не знал, что Кристиан – маг, – мужчина поморщился, вспоминая явную неудачу. – И не как наши учителя, а намного серьезнее. Он меня в миг раскусил. А потом распахнул окно пошире и за ухо втащил в комнату. Директор разозлился, начал кричать, отец его угомонил и выгнал. Он не злился, только заинтересовался и начал задавать вопросы. Но не об учебе. О жизни. Откуда я, кто родители, давно ли в интернате и прочее, что казалось мне чепухой. Но отвечал я честно. И даже местами нагло. Он только улыбался, а потом отпустил. А на следующий день пригласил прогуляться по территории.

В мягком свете ламп лицо Юстаса казалось мягче, будто защитная оболочка, за которой он прятался, наконец, упала, и он показал себя настоящего. Быть может, сделай герр Шенбек это раньше, все сложилось бы иначе. Я бы успела узнать его, поверить. До того, как разочаровалась в близких и потеряла себя.

– После вопросов он сказал, что ищет ребенка, потому что его жена не может иметь детей, но очень хочет. И что я ему нравлюсь, но только от меня зависит, как сложится моя дальнейшая жизнь. Через два дня он увез меня с собой.

Он замолчал и вдруг провел ладонями по лицу, будто стирая прошлое.

– Я никогда так не нервничал, как перед первой встречей с мамой. Знал, что должен ей понравится. Вести себя соответствующе. Что это мой шанс. Единственный. И что нельзя его упускать. Я не должен был ее разочаровать. Не должен…

– Ты и не разочаровал.

Почему-то стало неуютно представлять Юстаса столь уязвимым. Слабым. Беспомощным. Таким… чужим. Незнакомым. Совсем не тем, кого я встретила на памятном ужине.

– Не разочаровал… – его губы искривились в горькой усмешке. – Тогда – нет. Она оказалась совсем не такой, как я представлял. И… Я никогда не встречал столь… добрых и великодушных людей. Она, казалось, совсем не умела сердиться. И была так искренне заинтересована во мне. Спрашивала… О странном. Какой у меня любимый цвет. Какие игрушки мне хотелось бы иметь. У меня их никогда не было. В интернате имелись только учебники и снаряды. А форма была синей. Я не знал, что отвечать. Терялся. А она продолжала спрашивать… Обставила для меня комнату. Просила повара приготовить что-то особенное. Спрашивала, нравится ли мне. Раньше никого не интересовало, что мне нравится.

Меня всегда спрашивали… Большей частью. Бабушка как-то умела привязывать то, что нравится мне к тому, что нужно ей. А дедушка… Он так рассказывал о своей рунологии, что не заразиться его любовью было невозможно. Оказывается, у меня было чудесное детство. А я еще жаловалась и расстраивалась.

– Потом я заболел… Скачок развития силы совпал с промоченными ногами. Началась лихорадка. Я слег. А она сидела у кровати. Врач ничем особенно не мог помочь, стоило только подождать, пока все само пройдет. Ничего смертельного. Но она сидела у кровати, поила меня бульоном, читала какие-то книжки…

Кто бы мог подумать, что Великая герцогиня Сантамэль, холодная и невозмутимая блюстительница правил, способна на подобное? Ведь если так, то… ей наверное невероятно одиноко. И не от одиночества ли она стала такой? Может быть, у нас больше общего, чем я думала?

Взгляд упал на листок с именами. Ну, конечно. Три первых были мне хорошо знакомы. Ивон. Лисбет. Аннабель. Вряд ли остальные в списке могли сравниться с ними по значению. И если так, стоит ли спорить?

– Давай, назовем ее Аннабель?..

Глава 24. О семьях…

Возвращение во дворец после безумия двух последних дней казалось сном. Как и поездка на поезде, куда их с Великой герцогиней посадили ранним утром и, кажется, вздохнули с облегчением. Мужчины, маги и военные, остались заниматься делами. Их сопровождала лишь охрана, доктор Вебер и тела в гробах, которые требовали дополнительного изучения.

Ужасный итог трагедии, с которой еще продолжат разбираться, и которая, судя по хмурым лицам магов, будет иметь далеко идущие последствия.

Валенсия не сопротивлялась отъезду. Она увидела и пережила достаточно для первого неформального контакта с имперцами и теперь желала лишь отдохнуть. Ненадолго забыться, чтобы пережить произошедшее и уложить его в голове. Понять, как следует действовать в следующий раз и о чем говорить с императором, который наверняка будет недоволен.

Ивон тоже о чем-то размышляла или была подавлена. Так или иначе на обратном пути они больше молчали и попрощались весьма сухо, но сеньора де Торрадо не собиралась обижаться. За пару дней они узнали друг друга лучше, чем за предыдущие полгода, и она не сомневалась, что в лице герцогини обрела если не друга, то надежного союзника, а это порой куда лучше.

Валенсия подходила к комнатам, выделенным посольству, когда услышала то, чего не могло быть во дворце. Гитарные переборы, пока еще приглушенные стенами и явно сдерживаемые рукой того, кто решил сыграть, но легко узнаваемые и такие родные, что ноги сами понесли ее вперед, заставив забыть об усталости и ужасах последних дней.

Она без стука вошла в гостиную тетушки, чтобы застать обеих дам в обществе гитариста. Долорес хлопала в ладоши, попадая в такт раскрывающейся мелодии, сеньора Гуэро мечтательно улыбалась, держа в руках бокал с вином. А неожиданный гость играл…

Старая, известная мелодия о путешественнике, который едет через горы под звездами и луной, рассказывая им, как прекрасна его жизнь, и как он любит играть на гитаре. Задорная музыка наполняла холодные комнаты жизнью и тем дыханием жизни, которого здесь не хватало.

Гитарист, заметив ее появление, не прекратил играть, а только встал и пошел навстречу, продолжая петь.

Валенсия закрыла за собой дверь и встала, прислонившись к стене, всем существом впитывая родную атмосферу и ощущая, как тело избавляется от мучительного напряжения. Тревоги, страхи и сомнения исчезали, унесенные моментом. Что может быть лучше возвращения домой?