Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил

Мать двигалась бесшумно, как тень. Ее костлявые пальцы подлили в мою чашу отвар – густой, черный, как смола, горький, как правда.

Ее глаза – желтые, словно у Седого, будто выжженные тем же древним огнем – видели насквозь.

— Ты решил, — прозвучало не вопросом, а приговором.

Я кивнул, и в этот миг внутреннее зрение развернуло передо мной карту, написанную кровью и памятью.

Север. Ледяной холод.

Тропы, не отмеченные ни на одном пергаменте.Тени, что помнят шаги лишь мертвецов.Места, где время струится как смола.

— Они затаились в Чёрных Горах, — голос мой звучал ровно, будто читал погребальную молитву. — Там, где земля навеки забыла прикосновение солнца.

Велена вздрогнула в углу, словно плеть хлестнула по спине. Ее пальцы разорвали сушеный чертополох, рассыпая колючки по полу:

— Курганы Мертвых Королей... — ее шепот зазвенел, как разбитый колокол. — Там, где спят те, кто правил до людей. Оттуда...

Она не договорила. Не надо.

Все знали.

Истории.

Предостережения.

Детей пугали этими местами.

Я поднялся, и "Лютоволк" зарычал у бедра, словно зверь, учуявший кровь:

— Я вернусь.

Дверь скрипнула, словно живое существо, пропуская Седого, чья шкура была покрыта инеем, будто сама Зима отметила его своим ледяным дыханием. Его желтые глаза горели в полумраке, как два угля, вырванных из костра.

— Готов? — только и спросил он, и в этом вопросе звучал весь путь, что нам предстояло пройти.

Я взглянул на "Лютоволка" — его лазурное пламя вспыхнуло в ответ, ярче, яростнее, словно кровь, разбуженная зовом войны.

— Соберем тех, — сказал я, и голос мой звучал как скрежет стали, — в ком еще теплится исква былой клятвы.

Мать молча подошла к ветхому сундуку, что стоял в углу, покрытый пылью веков. Когда крышка откинулась, воздух наполнился — не затхлостью, а древним благоуханием ладана, сухих трав и чего-то еще, чего уже не помнил этот мир.

— Возьми это, — сказала она, протягивая ножны из желтой кожи, испещренные рунами, которые мог прочесть лишь кровь.

Ножны моего прадеда.

Седой оскалился, обнажив желтые клыки, и в его ухмылке было нечто древнее человеческой злости:

— Род наконец пробудился от векового сна. — Его голос звучал как скрежет камней в глубине кургана. — И теперь дрожите, твари ночи...

Я пристегнул ножны к поясу, и старая кожа взвыла от прикосновения, будто вспомнила былые битвы.

План был прост — как топор палача:

Собрать уцелевших — тех, чьи глаза еще помнят свет священных костровПройти Тропой Молчания — где камни шепчут имена погибшихВзойти на Чёрные Горы — туда, где тени стали толще самой тьмыВыжечь зло — до последнего корня

Не отсиживаться.Не вымаливать пощады.

Сжечь.Испепелить.Стереть в пыль.

— Когда выступаем? — прорычал Седой, и его когти вонзились в дверной косяк, оставляя борозды в столетней древесине.

Я взглянул на восток — багровое солнце висело над лесом, как окровавленный щит на поле боя.

— Сегодня.— Сейчас.

Время страха кончилось.

Но сначала оставалось еще одно дело. Мирослав отправился на встречу к княжичу Святославу.

Копыта коня мерно стучали по утоптанной столетиями дороге, взбивая клубы пыли, золотистой в лучах заходящего солнца. Мирослав ехал не спеша, впитывая каждую деталь пейзажа – пожелтевшие листья дубов, почерневшие от времени придорожные кресты, тревожные крики воронья, кружащего над полями.

За спиной "Лютоволк" тихо гудел, словно дремавший зверь, почуявший кровь. Его лазурное пламя временами вспыхивало сквозь ножны, озаряя дорогу мертвенным светом.

Столица раскинулась впереди – каменный исполин, окутанный смрадом тысяч очагов и шумом людского муравейника.

Город жил.

Но не так, как прежде.

Толпы народа сбивались на площадях, шепот летел из уст в уста, взгляды бросали на высокие стены княжего терема, где решались судьбы.

— Слышь, сегодня сход... — шипел старый торговец, пряча лицо в воротник.

— Говорят, старого князя сменят... — подхватывал молодой подмастерье, оглядываясь по сторонам.

— Святослав-то вон с воинами бился, а этот что? За стенами отсиживался! — рычал седой дружинник, сжимая рукоять меча.

Мирослав усмехнулся, проводя ладонью по шершавой рукояти клинка.

Народ уже решил.

Старые боги умерли.

Новые еще не родились.

А между ними – только кровь, сталь и воля.

Этого было достаточно.

Конь фыркнул, чуя напряжение.

Мирослав пришпорил его, въезжая в центр города.

Толпа бушевала у княжего терема, как штормовая волна о скалы. Воздух дрожал от сотен голосов, слившихся в единый рёв. Камни мостовой, помнившие ещё поступь первых князей, теперь содрогались под топотом разъярённой черни.

Бояре Громовые, облачённые в парчу и горностаевые мантии, стояли на верхних ступенях, бледные, как смерть. Их бритые лица, обычно надменные, теперь искажались бессильной яростью. Золотые перстни с родовыми печатями беспомощно блестели на сжатых кулаках.

— Довольно! — прорезал толпу голос седого кузнеца, руки которого были покрыты ожогами от верной службы городу.— Княжич Святослав! — подхватили молодые воины, ещё не снявшие окровавленные повязки.— Кто с мечом к нам приходил — от меча и погибнет! — загремело со всех сторон, и древние стены впервые за столетия задрожали от народного гнева.

И тут ворота распахнулись с таким грохотом, что на мгновение воцарилась тишина.

На ступени вышел Святослав.

Не в золотом шитье и не в бархатных сапогах, а в доспехах, покрытых засохшей грязью и кровью. Его плащ, некогда алый, теперь представлял собой лохмотья, обвисшие, как кожа содранного зверя. Свежий шрам через бровь — та самая отметина, полученная в последней битве, — пульсировал багровым цветом.

Он не поднял руки, не закричал — просто стоял, и этого оказалось достаточно. Толпа замерла, как зачарованная. Даже ветер стих, будто притаился в ожидании.

— Народ прав, — произнёс Святослав, и его тихий голос прокатился по площади чище колокольного звона. — Старые времена кончились.

В его глазах горело нечто большее, чем просто решимость — знание цены, которую придётся заплатить. И готовность заплатить её.

И тогда взгляд его упал на Мирослава, стоявшего в первом ряду толпы. Взгляд, в котором читалось:

Признание

Предупреждение

И вопрос, на который ещё предстояло ответить

Между двумя воинами пробежала молчаливая договорённость, понятная только тем, кто смотрел смерти в глаза. В этом мгновении решалось будущее — не только княжества, но и всего мира за его пределами.

Разговор в княжьих покоях состоялся через час.

— Ты пришёл не просто так, — Святослав откинулся в резном кресле, тени от факелов плясали на его иссечённом шрамами лице. Его пальцы, покрытые заживающими ссадинами, не дрогнули, когда он наполнил две серебряные чаши тёмным лесным мёдом. Аромат напитка смешался с запахом дыма, пота и железа — истинным запахом власти.

Мирослав принял чашу, но не поднёс к губам. Сквозь поношенные кожаные перчатки он чувствовал ледяное дыхание металла, будто сама чаша предостерегала его от опрометчивых слов.

— Чёрные Горы, — прозвучало как приговор, когда он разомкнул губы. — Они там. И если не мы — то кто?

Святослав застыл на мгновение, будто в него воткнули нож. Затем резко вскочил, опрокинув кресло, и зашагал к узкому бойничному окну. За его спиной зашуршали свитки с картами, сброшенные порывистым движением.

— Знаешь, что предлагаешь? — его голос звучал хрипло, будто пропущенный через терновник.— Знаю.— Это смерть.— Иначе — смерть всех.

Тишина взмыла между ними, живая и тяжёлая.

За окном бушевала толпа — смех, крики, звон кузнечных молотов. Люди решали судьбу княжества, даже не подозревая, что в этой каменной горнице сейчас вершатся судьбы миров.

Святослав обернулся, его глаза метали молнии:— Что тебе нужно?— Людей. Коней. Сталь.— И что ещё?— Чтобы ты здесь держал фронт. Пока мы добьём их.