Предатель (ЛП) - Райан Энтони

Я выждал три дня, прежде чем испытать свою силу, и пробовал только по ночам. Сначала смог проковылять от одной стены до другой, стиснув зубы от пульсирующего жара в бедре. Постоянно падал, сдерживая крики боли, потом поднимался и ковылял дальше. Через неделю я уже мог ходить, не падая, хотя и явно хромая.

Помимо тренировки тела, я оттачивал разум. Я уже сталкивался и с заключением, и с побегом, но никогда не делал этого исключительно самостоятельно. На то, чтобы освободиться из Рудников, потребовалось несколько лет совместного труда прихожан Сильды, и в конечном счёте это стоило жизни всем, кроме троих. Мой побег из Жуткого Схрона на самом деле был спасением, спасибо дару Лилат проникать в древние руины. Здесь же я не мог ждать ни помощи, ни спасения, хотя опасался, что охотница может погибнуть при такой попытке. И поэтому я искал вдохновения не в собственном опыте, а в байках, которые слышал в банде Декина.

Никогда не встречал разбойника, который не любил бы байки — как слушать, так и рассказывать. Некоторые, такие как загадочный Райт, были молчаливы по своей природе, но даже он время от времени рассказывал короткую историю. Учитывая характер нашей профессии, у костра частенько звучали рассказы о заключении и побеге, и теперь я искал совета у вероломного Тодмана. Дело в том, что Тодман был самым опытным мастером побегов из всех, кого я встречал, и его рассказы нельзя назвать простым хвастовством слишком гордого забияки. Он знал все узлы, и, что важнее, как из них выпутаться. Знал замки́, и как их вскрыть. И лучше всего он знал тюрьмы, поскольку бывал и заключённым и тюремщиком.

— Скука — это ваш друг и враг вертухая, — говорил он однажды вечером нашей кучке развесивших уши щенков. У Тодмана было много недостатков, но его врождённая жестокость редко проявлялась к детям. Этого у него не отнять. Все разбойники постарше развлекали нас своими разнообразными, зачастую невероятными байками, но Тодман всегда был больше похож на учителя. Его байки были уроками, и, хотя я уже в детстве начал ненавидеть его, даже я понимал их ценность.

— Тюремщики день за днём делают одно и то же в одно и то же время, — рассказывал он. — Их жизнями правит привычка, и в этом можно найти свой шанс. Пока ты новичок, они будут следить бдительнее, поскольку только что пойманные скорее попытаются ускользнуть из ловушки. Пускай они попривыкнут к твоему лицу, к твоим привычкам. Постарайся каждый раз, когда они обращают на тебя внимание, быть в одном и том же месте и делать одно и то же. Надо быть в точности там, где они ожидают тебя увидеть, пока тебе не потребуется оказаться в другом месте. Этот миг — в тот момент, когда тебя не будет на месте — и есть твой шанс, потому что они всегда колеблются. Всего на секунду. — Тодман щёлкнул пальцами. — Они будут смотреть не в ту сторону, спрашивая себя: «Куда делся уёбок?», и тогда надо либо убить его, либо вырубить. Лучше убить, потому что мертвец не очухается и не поднимет тревогу, пока ты ещё не сунул ключи в нужный замок.

Разумеется, ключи — это настоящее сокровище, и мой молчаливый громила каждый день звенел ими всю дорогу до моей двери. Я уже мог оценить длину прохода по этому звуку, а также по визгу воро́т в дальнем конце. К счастью, вместе с визгом я не слышал приглушённых голосов, а значит, у ворот не было охраны. Благодаря посещениям камеры Локлайна я неплохо знал верхние этажи этого здания. Это было старое, неопрятное строение, но, как и подобает тюрьме, со множеством железных воро́т и тяжёлых дверей. Я знал, что мой громила — начальник этого места, который, вероятно, испытал облегчение от того, что сохранил и работу, и голову после бегства Алгатинетов и прибытия восходящей-королевы. Такое облегчение порождает верность, желание доказать свою полезность. Вот поэтому мастер-тюремщик взял на себя задачу проверять самого Писаря-Предателя, и всякий раз, как он приходил, у него на поясе висели ключи от всех замков в этом здании.

Спустя ещё неделю я восстановился до такой степени, что хромота значительно уменьшилась, но боль при движении оставалась сильной. Мало было просто выбраться из этого здания. Чтобы проскользнуть через весь полуразрушенный город, в котором полно народа из войска восходящей-королевы, мне понадобится вся моя скрытность. Я заставил себя проявить терпение и долгие часы между упражнениями пытался дословно пересказывать ключевые научные труды, которые Сильда вложила в мой разум на Рудниках.

Я углубился уже на несколько стихов в «Эпос о королеве Лизель», единственной женщине-монархе династии Алгатинет, когда моё сердце ёкнуло от эха шагов за дверью. Сейчас я уже узнавал тяжёлый топот тюремщика, но моё внезапное отчаяние произошло от того, что его сопровождали другие, более целеустремленные и размеренные шаги. Я услышал их слишком поздно.

И всё же я поднялся на ноги, отошёл от тюфяка и вжался в дальний угол камеры со склянкой смертоносного яда в руке. Если одна капля могла убить человека, то ещё нескольких хватило бы спутнику тюремщика. Конечно, и другие люди ждут Писаря-Предателя, чтобы сопроводить на последнюю встречу со смертью. За которой, вероятно, последует безымянная могила в каком-нибудь редко посещаемом лесу. Но у меня не было другого выбора, кроме как рискнуть. Если бы я смог просто выбраться из здания и добраться до лошади, то у меня появился бы шанс.

Все расчёты улетучились, когда ключ задребезжал в замке. Я вытащил пробку из склянки и отвёл от себя сосуд, готовясь брызнуть содержимым. Когда дверь распахнулась, тюремщик сделал всё, что я от него ожидал. Озадаченно и нерешительно замерев при виде моего пустующего тюфяка, он растерянно фыркнул и начал поворачивать голову. Моя рука напряглась, и я уже едва не дёрнул запястьем, но остановился, когда в поле зрения появился спутник тюремщика.

— Выглядишь, как куча холодного дерьма, — сообщил Уилхем, с отвращением морща нос. — А пахнешь и того хуже.

Я ничего не сказал, в панике переводя взгляд с его расплывающейся ухмылки на склянку в моей руке. Тюремщик уже полностью пришёл в себя, и его опытный глаз быстро остановился на этом ранее невиданном предмете.

— Что это? — проворчал он, взявшись за дубинку, висевшую у него на поясе. — Прячешь безделушки? Нехорошо.

— Ну-ну, мой добрый друг, — сказал Уилхем, положив руку на мясистое плечо тюремщика. — Я уверен, что милорд Писарь просто спрятал небольшой сувенир на память.

— Нихуя он больше не лорд. — Лицо грубияна потемнело, и он стряхнул руку Уилхема, чтобы направиться ко мне. — А вам разрешено только посещение. Пока королева не скажет иначе, этот уёбок мой…

Навершие кинжала Уилхема, ударив по затылку тюремщика, издало любопытный звук — пустой звон, почти как колокол. От удара громила остановился, но не упал. Вместо этого он пошатнулся вперёд, опустив голову и издав озадаченный стон.

— Не кость, а гранит, — проворчал Уилхем, снова ударив его навершием кинжала. На этот раз тюремщик упал на колени, и пришлось ударить его ещё раз, прежде чем он соизволил рухнуть, а и без того сплющенный нос сплющился ещё больше, разбившись о плиты.

— Что это? — спросил Уилхем, убирая кинжал в ножны и кивая на склянку в моей руке.

— Яд, — ответил я, аккуратно возвращая пробку на место. — Как мне сказали, убивает при контакте с кожей.

— А-а. Держи под рукой. Думаю, он нам понадобится ещё прежде, чем закончится ночь.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Мы не проронили ни единого слова пока выходили из камеры и шли до ворот. Чтобы отпереть их, потребовалось перебрать огромную связку ключей, висевшую на кольце тюремщика. Только когда ворота скрежетнули, и я прошёл через них, увидев пустой лестничный пролёт, я позволил себе вопрос.

— Как я понимаю, ты тут сам по себе? — тихо спросил я Уилхема, вглядываясь в темноту лестничной клетки наверху. Помимо ключей и кошелька, я освободил тюремщика от его дубинки, и был готов проломить череп любому несчастному охраннику, который мог бы преградить нам путь.