Леона. На рубеже иных миров (СИ) - Яровая Лана

Домра звучало мягко. Легкая, светлая мелодия ласкала слух, унимая душевные горечи. И все вокруг несло умиротворение: мягкий, обволакивающий ночной полумрак, мерцающие голубоватым светом небесные искорки, тихая музыка, треск костра, рука друга, робко сжимающая ее ладонь…

— Почему ты сбежала? — тихо спросил он то, что так мучило его последние дни.

Леона тяжело вздохнула и мягко высвободила свою ладонь. Пожалуй, и правда стоит рассказать. Хотя бы часть… Но как объяснить ему все то, что заставило ее двинуться в путь, не раскрыв всей правды? Как объяснить то, чего она боится, то, что заставило ее так с ним поступить? Как рассказать все, но о многом умолчав?

Словцен терпеливо ждал ее ответа.

— Это трудно объяснить…

— Я постараюсь понять.

Какое-то время девушка молча смотрела на танцующие средь бревен языки пламени, подбирая слова.

— Я не могу рассказать тебе все… — осторожно начала она и снова ненадолго умолкла, глянув на тех, кто сидел неподалеку, у самого костра. Ночная тишина была лучшим рупором. Благо расстояние и звонкая музыка должны были заглушить для остальных ее шепот.

— Я ведь никогда не рассказывала о своих родителях, — тихо продолжила девушка так, чтобы ее слова остались слышны лишь Словцену. — Ты еще постоянно обижался на это в детстве. Мол, каждый добропорядочный человек говорит чьего он рода. А если умалчивает, то стало быть есть чего скрывать, а раз так, то и не такой уж он порядочный, ведь скрываются только бесчестные люди, — передразнивая мальчишечий голос, проговорила Леона, с усмешкой глянув на Словцена. — Знатно тебя тогда матушка рушником оприходовала, когда услышала, как ты выпытываешь из меня это. — «Ишь негодник какой! Ты посмотри на него, а, все расскажи да покажи ему. Бессовестный!», — строгим грозным шепотом повторила Леона слова Любомиры.

Словцен хмыкнул, вспоминая, как долго еще тогда бранилась матушка, втолковывая в его дурную черепушку правила приличия и вежливости.

— А еще, помнишь, как ты кучу раз пытался вытянуть из меня историю о том, как я оказалась у Ружены? И каждый раз дулся, что я ничего не рассказываю. — Словцен с легкой улыбкой согласно качнул головой. — Запретные темы… Это всегда было тем, о чем нельзя говорить. Никому. Знаешь, по началу-то в Багровке ведь обо мне только и судачили, как узнали, что у Ружены появилась воспитанница. Первое-то время она скрывала мое присутствие. Да только ж на долго-то такое не утаишь. Со временем прознали в деревне, что она теперь не одна живет. Ох, и ругалась она тогда на людскую болтливость. — С усмешкой покачала головой Леона, вспоминая первые месяцы жизни у знахарки. — А рты-то ведь людям не позакрываешь, да и в любом случае это случилось бы рано или поздно. Вот она только и могла отвечать, что, мол, просто девочка. Откуда? Да из одной глухой деревушки прислали на обучение. Отчего ж взяла? Дак сиротка… Свояк[3] деверя[4] внучатой племянницы[5] за нее просил. — Леона усмехнулась и смешливо глянула на друга. — Ты знаешь, что Ружена была единственным ребенком в семье?

Словцен удивленно приподнял брови, и улыбаясь, отрицательно покачал головой.

— Ну чтож… Хотел узнать чьего я рода? — заговорщицки сверкнув глазами, веселым шепотом спросила Леона. — Ну слушай, — хмыкнула она. — Отец мой из высшего сословия. Его род от кудеярских бояр идет.

Парень изумленно посмотрел на подругу.

— Но сам он не стал при князе служить. Он говорил, что не прельщала его такая жизнь. Его тянуло к ученью, и он, с позволения князя, решил посвятить свою жизнь науке. Сколько его помню, он всегда или сидел над какими-нибудь свитками в своих покоях, что-то чертя и записывая, или читал. Знаешь, у него в покоях было огромное собрание разных трудов. Целая вивлио́фика[6]. — С улыбкой вспоминала Леона. — Сотни толстенных книг. И пахли они, знаешь, так… Так приятно. Отец в шутку говорил, что это запах знаний, и чтобы я его шибко не вдыхала, а то чихать стану. — Она тихонько хмыкнула. — Матушка моя частенько ему помогала в его работе. Они в такие моменты вместе, с до ужаса сосредоточенными лицами, сидели над столом, заваленным то разными чертежами, то свитками, исписанными какими-то странными знаками, то раскрытыми книгами. Они могли часами что-то увлеченно обсуждать, а потом вдруг резко начать спорить, и так же резко закончить спор, придя к согласию, и начать быстро что-то записывать или поправлять чертежи. — Девушка говорила, и на лице ее не угасала теплая улыбка. — Я любила сидеть вместе с ними и читать или тихонько рассматривать выброшенные ими пергаменты, смятые, исписанные, исчерченные странными рисунками. Я ничего не понимала, — тихонько засмеялась девушка. — Но было до жути интересно. Когда мне надоедало их рассматривать, я брала свои краски и разрисовывала их. Иногда у меня получались яркие красивые картинки. Как витражи. — Заметив недоумение на лице друга, Леона уточнила: — похожие на цветные слюдяные оконца.

Она помолчала, улыбаясь своим воспоминаниям.

— Мне нравилось просто быть рядом. Это потом я уже узнала, что у бояр так не принято, и отпрыски должны быть под присмотром нянек и учителей, а не мешаться под ногами у титулованных родителей. — Леона хмыкнула, поймав озадаченный взгляд друга. — Но, к счастью, моих родителей не особо волновало то, как принято у других. Они не были против, даже наоборот, поощряли. И мое желание находится с ними, и мою тягу к знаниям. Только отец порой качал головой и переживал, что если забьет наукой мне голову, то я потом замуж не выйду. — Усмехнулась девушка. — Наверное, если бы не я, они бы и не выходили из покоев, так и сидя от зари до зари над своими свитками. Но, «ребенку нужен свежий воздух», — мягко говорила мама. И мы все вместе выходили на прогулку по нашему саду. Он был в самом укромном месте приусадебного парка, и там было удивительно красиво… Весной зацветали плодовые деревья, и мы словно оказывались в сказках, которые мама рассказывала мне про волшебные земли, где не бывает зимы, и где есть зачарованные, круглый год цветущие, сады.

Девушка снова ненадолго замолчала. Улыбка сошла с ее лица, сменившись печальной задумчивостью, и она тихо продолжила:

— Мне тогда девять было, когда я к Ружене попала. Незадолго до того, как я оказалась у нее, в доме у нас сделалось тягостно. Родители стали вдруг какими-то напряженными. Отец был мрачным, молчаливым, ходил в постоянной задумчивости. У мамы исчезла ее умиротворяющая мягкость. Они старались оградить меня от волнений, не показывать свое настроение, но я все равно чувствовала, что что-то не так… Знаешь, это ощущение надвигающейся грозы, чего-то нехорошего, страшного… Оно давило и не отпускало меня в те дни ни на миг.

Она снова замолчала, вновь переживая эмоции тех дней. Сколько лет прошло, а эти воспоминания не утратили яркости, все также болезненно сжимая сердце… Словцен же нахмурился, предчувствуя нехорошее продолжение истории.

— А потом на нас напали. Просто в один обычный вечер, когда мама уже укладывала меня спать, нашу усадьбу окружили. Отец в тот момент был внизу, в покоях, где они всегда работали. Мама только и успела, что схватить меня и вывести тайным ходом из дома. А когда мы бежали с ней в сторону леса, я увидела, что та часть усадьбы, где располагались отцовские покои, горит. Мама тогда спокойно заверила меня, что все и так должно быть, что с отцом все в порядке, и мы с ним встретимся позже. Мол, так было нужно… Мы смогли убежать, — тут девушка запнулась, вспоминая каким трудом им это далось и через что ей пришлось пройти, чтобы добраться до домика знахарки. — И скрылись у Ружены. Но отец не пришел. — У Леоны в горле встал болезненный комок. — Мы ждали, а его все не было. Но мама убедила меня тогда, что мне не о чем переживать. Что он жив. И я ей верю. — Твердо проговорила она, решительно глядя вдаль. — Спустя пару седьмиц ей пришлось уехать. Я предполагаю, что она сейчас не может вернуться назад сама… Поэтому я отправилась в этот путь, Словцен, понимаешь? — Леона повернулась к другу. Пораженный, он все это время не отводил от нее сочувственного, взгляда.