Башни Латераны (СИ) - Хонихоев Виталий

Изольда склонила голову: — Я приложу усилия, Ваше Величество. И еще…

— Да?

— Вам… необязательно коротать ночи в одиночестве. У меня тоже… весьма комфортабельный шатер… — прошептала она и вышла, откинув полог.

Арнульф остался один. Он подошёл к столу, сел, откинулся на спинку стула. Закрыл глаза, потёр переносицу. Паладин. Чёрт. Еще и Изольда со своими попытками пробраться к нему в постель… конечно же для того, чтобы закрепить свое положение. Отказывать в резкой форме нельзя, она все же маг Пятого Круга, если такая затаит обиду — будет плохо. Он вздохнул и потер лоб. Взглянул на стол. На столе лежало письмо. Запечатанное красным воском с гербом — золотой короной и скрещёнными мечами. Герб Гартмана. Доставили сегодня.

Арнульф взял письмо, сломал печать, развернул.

Почерк был крупным, небрежным, местами расплывшимся — видимо, Гартман писал пьяным.

'Кузен.

Хватит этой детской игры. Ты не выиграешь. У меня армия больше. Денег больше. Союзников больше. Ты — мелкий бунтарь, который возомнил себя героем.

Сдайся. Сейчас. Пока не поздно. Я помилую тебя за твою измену, я же добрый король. Дам земли на севере, титул герцога, место при дворе. Сможешь жить спокойно, богато, в почёте. Даже найду тебе хорошую невесту — может, одну из дочерей Вальдштейна. С приданым.

Продолжишь эту глупость — умрёшь. Как предатель. Как мятежник. Под пытками. Твоя голова будет гнить на пике у ворот столицы. А твоё имя станет проклятием. Детей будут пугать: «Вот придёт Арнульф Предатель и заберёт тебя!»

Выбор за тобой, кузен. Но выбирай быстро. Моё терпение не бесконечно.

Гартман IV, король Латераны, Защитник Веры, Повелитель Семи Земель, Хранитель Престола'.

Арнульф медленно, очень медленно скомкал письмо.

Потом швырнул его в жаровню.

Бумага вспыхнула, почернела, превратилась в пепел.

Он смотрел на огонь. Языки пламени лизали угли. Дым поднимался к потолку шатра, расползался, исчез.

«Помилую тебя за твою измену».

Слова Гартмана эхом отдавались в голове.

«Помилую».

Арнульф сжал кулаки. Как будто он имеет право прощать. И вдруг — как удар — нахлынули воспоминания. Большой зал. Пир. Ему тринадцать лет. Столы ломятся от еды. Жареные лебеди, кабаны, горы фруктов, реки вина. Музыканты играют. Придворные смеются, танцуют. Всё сияет, всё блестит.

Гартман сидит на высоком кресле — уже тогда толстый, красный, пьяный. Рядом — какая-то девка с огромной грудью, он лапает её прямо за столом, и ему плевать, что все видят.

Арнульф стоит в стороне. Младший кузен. В чёрном камзоле, слишком большом — донашивает за старшим братом. Худой, неловкий, не знает, куда деть руки. Гартман замечает его. Глаза пьяные, блестящие.

«Эй! Эй, Арни! Иди сюда!»

Арнульф замирает. Не хочет. Но отказать нельзя. Гартман — наследник престола, обаятельный, веселый, популярный.

Он подходит.

«Поближе, поближе, не бойся!» — Гартман хохочет, хлопает по столу.

Арнульф подходит ближе.

«Принеси мне вина! Кубок там, видишь? Давай, живее!»

Арнульф стоит, не понимая. Он не слуга. Он принц. Пусть младший, но принц.

«Ты глухой⁈ — Гартман орёт, заливаясь смехом. — Вина! Принеси!»

Зал затихает. Все смотрят.

Арнульф медленно идёт к столу, берёт тяжёлый серебряный кубок, несёт Гартману.

«Вот так, молодец! Видите, какой послушный!» — Гартман забирает кубок, отпивает, потом вдруг — резко — выливает остаток на голову Арнульфу. Холодное, липкое вино стекает по лицу, по шее, пропитывает одежду.

«Эй, Арни! Маленький принц! Вот тебе корона!» Зал взрывается хохотом. Придворные, рыцари, дамы — все. Смеются. Показывают пальцами. Арнульф стоит. Весь в вине. Красный от унижения. Руки дрожат. Хочет ударить. Хочет схватить нож со стола и воткнуть Гартману в толстую шею. Но не может.

«Что встал? Иди, иди, вытрись где-нибудь!» — Гартман махает рукой, уже потеряв интерес, тянется к девке. Арнульф уходит. Медленно. Под смех, под шёпот, под взгляды.

И клянётся. Клянётся, что когда-нибудь…

Арнульф резко открыл глаза, осознал, что сжимает подлокотники кресла так сильно, что дерево скрипит. Нет, думает он, не из-за этого. Не из-за вина на голове я воюю.

Но воспоминания не останавливались.

Другая комната. Маленькая. Душная. Пахнет болезнью и чем-то горьким — травами, которые уже не помогают. Мать лежит на постели — бледная, худая, почти прозрачная. Кожа натянута на кости. Дышит тяжело, с хрипом. Глаза ввалились.

Ему шестнадцать. Он стоит рядом, держит её за руку. Холодную. Слабую.

«Арни… — шепчет она. — Сынок…»

«Я здесь, мама. Я здесь».

«Не плачь… всё будет хорошо…»

Но он знает — не будет. Лекарство дорогое. Целитель лучший в королевстве — служит только королевской семье. Нужно разрешение. Нужны деньги.

Он идёт к Гартману. Кабинет. Роскошный, с гобеленами, коврами, золочёной мебелью. Пахнет духами и вином. Гартман сидит за столом, листает какие-то бумаги. Рядом стоит кубок — снова вино. Всегда вино.

«Дорогой кузен… — Арнульф стоит в дверях, сжимает шляпу в руках. — Мне нужна помощь».

Гартман не поднимает глаз.

«Слушаю».

«Моя мать… она умирает. Болезнь. Лёгкие. Целитель говорит — есть лекарство, но оно дорогое. И нужен лучший целитель. Тот, что при дворе».

Гартман листает бумаги.

«Ага».

«Пожалуйста, кузен. Дай разрешение. Пришли целителя. Или хотя бы дай денег на лекарство. Я верну. Клянусь. Найду способ. Но сейчас… у меня нет столько».

Гартман наконец поднимает глаза — мутные, скучающие.

«Сколько?»

«Тысяча золотых».

Гартман присвистывает.

«Тысяча. За одно лекарство».

«Оно редкое. Из южных земель. Его…»

«Слушай, Арни, — Гартман откидывается на спинку кресла. — У меня дел полно. Война на севере. Нужно снарядить армию. Казна трещит по швам. Не до твоей матушки, понимаешь?»

«Но… но ты же король! У тебя есть деньги!»

«Есть. И я их трачу на важные вещи. На армию. На дороги. На…»

«Ты вчера купил трёх новых лошадей для охоты! Я видел!»

Гартман хмурится.

«Лошади — это важно. Охота — это политика. Там я встречаюсь с союзниками, веду переговоры. А твоя мать… — он машет рукой. — Она уже старая. Пусть Триада решает».

«Ей сорок два года!»

«Ну и что? Люди умирают. Это жизнь. Смирись».

Арнульф чувствует, как внутри всё сжимается.

«Пожалуйста, — шепчет он. — Я на коленях встану. Умоляю. Она моя мать. Единственная. Пожалуйста».

Гартман смотрит на него — долго. Потом вздыхает.

«Слушай, Арни. Я понимаю, тебе тяжело. Но у меня правда нет денег. Война дорогая. Если бы мог — помог. Но не могу. Извини».

Он снова берётся за бумаги.

«Свободен».

Арнульф стоит. Не может поверить.

«Кузен…»

«Я сказал — свободен, — Гартман не смотрит на него. — Закрой дверь, когда будешь выходить».

Мать умерла через неделю. Тихо. Ночью. Он держал её за руку.

Последнее, что она сказала: — «Не злись на него, Арни… он просто… такой…»

На похороны высокородный кузен не явился. Прислал письмо:

«Искренне скорблю о твоей утрате, кузен. Увы, дела государственные не позволили мне присутствовать. Прими мои соболезнования».

Дела государственные. В тот день Гартман был на пиру. Арнульф видел его — через окно дворца — толстого, пьяного, смеющегося, танцующего с какой-то шлюхой.

Арнульф сжал зубы так сильно, что заболела челюсть.

Нет. Не из-за матери.

Я не из-за неё воюю.

Но воспоминания не отпускали.

Письмо.

Ему двадцать два года.

Он сидит в своих скромных покоях — три комнаты в дальнем крыле дворца, куда никто не заходит.

На столе — письмо. Запечатанное чёрным воском.

Руки дрожат, когда он разворачивает.

'Милорд.

С глубоким прискорбием сообщаю, что ваш отец, достопочтенный граф Арман фон Райхен, пал смертью храбрых под стенами Кальтенберга.