Башни Латераны (СИ) - Хонихоев Виталий

Мы держали крепость три дня. Враг наседал. Мы ждали подкрепления, которое обещал его величество король Гартман. Гонцы уезжали, возвращались с заверениями: «Войска выступят завтра. Ждите».

Мы ждали.

Никто не пришёл.

На третий день стены пали. Ваш отец возглавил последнюю контратаку. Сражался до конца. Убил семерых, прежде чем пал сам. Прошу простить меня за то, что не смог защитить его. Он был великим человеком. Лучшим командиром, которого я знал.

Вечная ему память.

Капитан Бернард Штольц'.

Арнульф читает. Перечитывает.

Не верит.

«Войска выступят завтра. Ждите».

Но не выступили.

Он идёт к Гартману.

На этот раз не просит. Врывается.

«Ты обещал! — кричит он. — Ты обещал прислать подкрепление!»

Гартман сидит в своём кабинете, всё такой же — толстый, пьяный. На этот раз с двумя девками на коленях.

«Обещал, — соглашается он равнодушно. — Но не вышло».

«Не вышло⁈ Мой отец мёртв! Из-за тебя!»

«Не из-за меня, — Гартман отодвигает девок, встаёт. — Из-за врагов. Я не виноват, что он не смог удержать крепость».

«Он держался три дня! Ждал тебя! Ты обещал!»

«Ну, — Гартман пожимает плечами. — Я собирался. Но тут другие дела подвалили. Мятеж в Вестмарке. Нужно было туда войска перебросить. Не до Кальтенберга было».

«Другие дела⁈ Отец умер!»

«Жаль, — Гартман зевает. — Он был хорошим человеком. Верным. Но война — это война. Люди умирают. Смирись, кузен».

Смирись.

Смирись.

Смирись.

Арнульф открыл глаза.

Не заметил, что закрыл.

Руки дрожали. Он сжал их в кулаки — так сильно, что ногти впились в ладони, выступила кровь.

Нет.

Я не из-за этого воюю.

Не из-за вина.

Не из-за матери.

Не из-за отца.

Но вспомнил ещё.

Элизабет. Светлые волосы, смех, похожий на звон колокольчиков. Единственная, кто смотрела на него не с жалостью, а с восхищением. «Ты будешь великим, Арни. Я знаю».

Гартман увидел её на балу. Захотел. Взял. Через месяц бросил.

Она ушла в монастырь. Через год повесилась.

Дядя Рейнхард. Которого Гартман обвинил в измене — ложно, чтобы забрать земли. Казнён. Голова на пике.

Младший брат Конрад. Которого насильно отправили в монастырь — «чтобы не мешался, не претендовал».

Десятки маленьких унижений.

Насмешек.

Пренебрежения.

«Маленький Арни. Бедный Арни. Никчёмный Арни. Думает, что он принц. А он никто».

Арнульф резко встал, прошёлся по шатру.

Хватит.

Хватит вспоминать.

Я воюю не из-за этого.

Он остановился, сжал кулаки.

Я воюю, потому что он разрушает королевство.

Потому что он продажен.

Потому что он не готовит страну к войне с демонами.

Потому что он слаб, жесток к невинным и мягок к виновным.

Потому что…

Он осёкся. Я — оправдываюсь? Зачем? Перед кем? Даже если бы я просто хотел отомстил — кто мне возразит? Идите к черту, я имею право мстить! Имею право! Я хочу посмотреть ему в лицо, когда он поймет, что я одержал вверх, хочу припомнить ему все, хочу видеть как он умоляет о милосердии, потому что милосердия во моем сердце нет. Хочу, чтобы он знал что был никчемным правителем, ужасным мужем и отцом, отвратительным кузеном… и еще — не умел воевать. Так что даже если я хочу отомстить… я имею на это право.

Он выдохнул. Успокоился. Не только месть и несколько месть. Будущее государства стоит на кону. А то что при этом получится и уничтожить толстого борова Гартмана — приятное дополнение.

Арнульф развернулся. Вернулся к столу. Сел. Взял перо. Обмакнул в чернильницу. Начал писать приказы.

Разведке: Выяснить, кто такая «Безымянная». Откуда. Кто её союзники.

Теодориху: Ускорить подготовку ритуала. Если можно раньше трёх дней — сделать.

Изольде: Продолжить переговоры с главами гильдий. Пообещать что угодно.

Эрвину: Готовить штурмовые отряды. На случай, если ритуал не сработает.

Он писал быстро, чётко, без ошибок.

Как всегда.

Как человек, который знает, что делает.

Как король.

Снаружи ветер трепал знамёна.

Чёрно-золотые.

Цвета нового мира.

Или старой мести.

Он закончил последний приказ, отложил перо.

«Я помилую тебя»

Ты не помилуешь меня, кузен. И я тебя — тоже.

Глава 19

Глава 19

Вардоса просыпалась неохотно, с натужным скрипом старых тяжёлых ставень и тяжёлыми вздохами каменных улиц. Было ощущение, будто и сам город устал ждать — устал быть крепостью, устал держать лицо для вражеских разведчиков за дальними холмами. Проснуться полностью он не мог: ночь отступила лишь для вида, оставив за собой слежавшийся туман и остывший воздух внутри стен.

На крепостных башнях часовые начали гасить масляные светильники, в свете занимающейся зари уже был виден лагерь врага, еще одна ночь прожита, враг не пытался прокрасться ночью к стенам города, слава Архангелу и Пресвятой Триаде.

Город ещё не шумел — он как будто прислушивался. К далёким выкрикам за стенами: где-то у южных ворот мужской голос прорывался сквозь стражу — ругательства, мольба, усталый плач ребёнка, который цеплялся за фартук матери и просил пить. На площади у центрального колодца, в утренней тени толпились первые старики и женщины с вёдрами, старый пёс тёрся у ног магистратского писаря: прежний пёс, прежний писарь, но разговор у них — новый, настороженный, о войне и осаде о том, хватит ли сил дотянуть до зимы и о том, что сделает молодой король с городом, буде не удастся его удержать.

Запахи тоже были другие. В прошлой жизни, совсем недавно, на рассвете город пах хлебом, горячей овсяной кашей, сладким ароматом манили булочные, теплой карамелью тянуло от маленьких домиков, где делали леденцы, из таверн и открытых лавок где продавали готовую еду — пахло жаренным мясом и травами. Теперь же ничего этого не было, и если где-то и раздавался запах съестного, так только на монастырском дворе где монахи готовили благословенную похлебку. На всех ее конечно не хватало, да и порции были небольшие, однако никто не жаловался, молча протягивали миску, скороговоркой благодарили Триаду и Святой Престол и быстро уходили в сторону. Святые отцы и так раздавали еду бесплатно, чего от них еще требовать? Разве что помолиться о том, чтобы войска под стенами да на холмах растворились в воздухе, городские двери наконец открылись и город вернулся к своей прежней жизни…

Остатки тумана уже сбивались к городской стене, когда к колодцу начали стекаться новые люди. Здесь, около каменной кружевной ограды, было всегда чуть прохладнее и тише: из глубокой шахты тянуло сыростью. Вардоса хоть и стояла на берегу реки, понимала: вода из колодца и вода из реки — это две разные воды. Воду из реки старались не пить. Вода из колодца была чистой и свежей, в то время как вода из Варды не отличалась ни тем, ни другим, да и люди Арнульфа стояли и выше и ниже по течению… мало ли что в воду бросали, давеча вон покойник проплыл, а сколько в реке на дне лежит?

Первой к колодцу стояла старая трактирщица Хильда, с ведром, перевязанным тремя ремнями: привычным движением она встала чуть сбоку, чтобы солнце не било в глаза, и поставила одну руку на бедро, выжидая. За ней — молодая ремесленница с двумя оцарапанными мальчишками, юркими, как крысы, без обуви. Мальчишки тут же начали пререкаться, кому держать второе ведро, а кто должен стоять в очереди «по заслуге».

— Молчите, — бросила им мать — так, будто больше и не было у неё слов.

К полудюжине душ прибился медник с печальной физиономией, сухощавый, в простом зипуне, рядом с ним стояла его дочка, тоже держала в руке пустое деревянное ведро.

Вслед за ним стояла худая девушка, почти еще девочка из семьи тех, кто бежал от армии Арнульфа, сжигающей деревни на своем пути. Она склонила голову вниз, погрузившись в свои мысли и лицо у нее было мрачнее тучи.