Я опустилась на холодный каменный пол, прислонившись спиной к стене, и только тогда почувствовала, насколько вымоталась. Руки дрожали, когда я отстегивала флягу. Первый глоток воды показался нектаром богов — холодной, чистой, смывающей пыль с пересохшего горла.
Сорен устроился рядом со мной. Я заметила, что он выбрал место так, чтобы оказаться между мной и потоком холодного воздуха, тянущего из глубины тоннеля. Небольшой жест заботы, который в обычной ситуации я бы, возможно, не оценила. Но здесь, в этой каменной утробе, где каждое проявление человечности было на вес золота, я была благодарна.
— Как ты? — спросил он тихо, доставая из своего мешочка вяленое мясо.
— Устала, — честно ответила я, разворачивая собственный паек. Плоская лепешка из какой-то грубой муки и кусок мяса, настолько высушенный, что больше напоминал дерево. Но когда я откусила, вкус оказался неожиданно приятным — соленым, с привкусом дыма и каких-то трав. — Не думала, что спуск будет таким тяжелым.
— Первый раз всегда сложнее, — Сорен жевал методично, экономя силы. — Организм не привык к разреженному воздуху, к постоянному напряжению ног, к темноте. Во второй раз будет легче.
— Надеюсь, второго раза не будет, — пробормотала я.
Он усмехнулся, и в неверном свете фонарей его лицо на мгновение показалось почти юным.
— Справедливо.
Мы ели молча несколько минут. Вокруг слышались тихие разговоры — гномы между собой, маги перешептывались о чем-то. Но мы с Сореном просто сидели, восстанавливая силы, наслаждаясь этими краткими минутами покоя.
— Тебе не холодно? — спросил он, когда я допила воду и закрутила флягу.
Я покачала головой, хотя на самом деле прохлада начинала пробираться сквозь кожаный нагрудник. Но признаваться в этом казалось слабостью.
Сорен не поверил. Молча снял свой плащ и накинул мне на плечи. Ткань была теплой от его тела, и я невольно уткнулась в нее глубже.
— Спасибо, — пробормотала я.
— Не за что, — он вернулся к своей еде. — В подземельях главное — не дать телу остыть. Потеря тепла быстро приводит к потере концентрации. А здесь это может стоить жизни.
Практичное объяснение, лишенное всякой сентиментальности. Но все равно приятное.
Неподалеку Торгейр рассказывал что-то остальным гномам, и его голос был негромким, почти убаюкивающим — голос опытного сказителя.
— … и тогда старый Громмур сказал молодому подмастерью: «Камень — это не просто камень. Это история, застывшая во времени. Каждый слой отдельная песня. Задача гнома — услышать эту песню, прежде чем ударить киркой. Иначе камень обидится и рухнет тебе на голову».
Тихий смех. Даже в такой ситуации гномы находили время для историй, для передачи знаний следующему поколению.
— И что ответил подмастерье? — спросил один из младших.
— Ответил: «А если камень поет фальшиво?» — Торгейр выдержал паузу. — Громмур задумался, а потом сказал: «Тогда либо у тебя плохой слух, либо тебе пора печь пироги».
Еще смех, на этот раз чуть громче. Я поймала себя на том, что улыбаюсь. В этом подземном царстве страха и тьмы эти простые истории были светом, таким же необходимым, как огонь в фонарях.
— Передохнули, — Брокен поднялся, тяжело опираясь на каменный выступ. — Дальше идем. И помните ниже своды нестабильны. Меньше шума, больше внимания.
Привал оказался слишком коротким. Я только начала чувствовать, как жизнь возвращается в затекшие ноги, только начала дышать ровнее, как уже нужно было вставать и продолжать спуск.
Но никто не жаловался. Все понимали, что каждая минута промедления — это минута, которой может не хватить тем, кто внизу. Семья Брокена. Другие гномы, погребенные под завалами. Вода, медленно, но неумолимо поднимающаяся по тоннелям.
Я поднялась, вернула Сорену его плащ (он молча кивнул и снова накинул на плечи), проверила крепление свертка с Сердцем на спине и заняла свое место в колонне.
Спуск продолжился.
Стены изменились. Раньше они были относительно гладкими, обработанными инструментами. Теперь же камень стал более грубым, диким. Острые выступы цеплялись за одежду. Трещины зияли в неожиданных местах. Иногда приходилось протискиваться боком через особо узкие участки, и я чувствовала, как холодный камень давит с обеих сторон, словно пытаясь раздавить.
Воздух тоже изменился. Стал тяжелее, влажнее. Каждый вдох требовал усилий. В горле появился неприятный привкус — не металлический, как раньше, а какой-то застойный, словно воздух здесь не обновлялся годами.
И появился новый звук.
Сначала я решила, что это мне мерещится. Тихий, едва различимый гул, идущий откуда-то из глубины. Но чем дальше мы спускались, тем отчетливее он становился. Не ровный, а пульсирующий. Нарастающий и спадающий, как дыхание какого-то огромного существа.
— Слышите? — спросил молодой огневик, и в его голосе звучал плохо скрываемый страх.
— Вода, — коротко бросил Брокен, не оборачиваясь. — Это вода гудит. Прорвавшийся поток бьется о стены тоннелей. Чем громче гул, тем быстрее она поднимается.
Слова эти были как удар. Вода. Не абстрактная угроза, а реальная, физическая сила, которая где-то здесь, под нами, заполняла проходы, поглощала пространство, отрезала пути к отступлению.
Я поймала себя на том, что прислушиваюсь к гулу, пытаясь оценить, становится ли он громче. Казалось — да. С каждым пройденным пролетом лестницы, с каждым поворотом тоннеля звук усиливался. Теперь это был не просто гул, а рев — глухой, вибрирующий в костях, заставляющий сердце биться быстрее.
— Далеко еще до голема? — спросил Сорен, и впервые в его голосе я уловила нотку беспокойства.
— Почти пришли, — Брокен ускорил шаг, насколько позволяла неровная дорога. — Два поворота. Может, три.
Первый поворот. Тоннель резко свернул вправо, и ширина его увеличилась. Я почувствовала, как напряжение в плечах немного отпустило — хоть здесь можно было идти, не пригибаясь и не протискиваясь.
Второй поворот. Стены разошлись еще шире. Своды поднялись выше. И гул воды стал оглушающим — он наполнял все пространство, отражался от камня, множился эхом, пока не превратился в непрерывный рев, в котором невозможно было различить отдельные звуки.
Третий…
Брокен резко остановился, подняв руку. Колонна замерла как один. Гном стоял неподвижно, и в свете фонарей я видела его профиль — резкие черты, изуродованные шрамами, были неожиданно мягкими. На лице читалось благоговение. Страх. Надежда.
Он смотрел вперед, в темноту, которую наши фонари еще не достигали.
— Мы пришли, — прошептал он, и голос дрожал. — Сердце Горы. Чертог Стража.
Я шагнула вперед, пытаясь разглядеть, что там, в темноте. Но фонарь на моем шлеме был слишком слабым, свет рассеивался во тьме, не находя опоры.
Инстинктивно я отступила на шаг назад и оперлась плечом о стену, надеясь найти хоть какую-то точку опоры в этом дезориентирующем пространстве.
И только тогда увидела.
То, что я приняла за каменную глыбу у дальней стены, было головой.
Огромной, размером с небольшой дом, вырезанной из цельного куска темной породы. Лицо было строгим, почти суровым — квадратная челюсть, прямой нос, глубоко посаженные глаза, сейчас темные и пустые. На голове что-то похожее на шлем или корону, тоже вырезанное из камня, с острыми гранями и геометрическими узорами.
Я запрокинула голову, пытаясь охватить взглядом всю конструкцию. Под головой — шея, толщиной с крепостную башню. Плечи, каждое шириной метров в десять. Грудь, покрытая пластинами каменной брони, на которой виднелись руны — огромные, высотой в человеческий рост, светящиеся слабым, призрачным светом.
А дальше — ничего. Только камни. Обвал погреб нижнюю часть тела голема, оставив видимыми только голову и верхнюю часть торса.
Но даже этого было достаточно, чтобы перехватило дыхание.
Страж Железной горы. Боевой голем древних времен. Он был реален. Более того — он был величественен. Даже в неподвижности, даже покрытый пылью веков и погребенный под тоннами породы, он излучал мощь. Силу, которую невозможно было описать словами.
