Повелительница пустыни (СИ) - Рош Ярина

— Что это за камень такой скромный? Неброский, но в этом его прелесть. Кажется, он идеально подойдет к твоему повседневному образу. Ты единственная, кто обходится без украшения на шее, — проговорил он, и его пальцы коснулись моей кожи, когда он застегнул замок.

Он нежно провел ими по шее и рвано вдохнул.

— Посмотри в зеркало. Ты прекрасна.

Подняв глаза, чтобы взглянуть на себя, увидела, как тот постепенно растворился во мне, объяв меня светом.

18

— Нет! — взревел Вахус, сотрясая небесные чертоги. — Не так же быстро. Ну, сестричка, не ожидал, что твои предпочтения так изменятся. Ты, вечно плененная мерцанием самоцветов, меняла их, как капризная богиня: едва занимался рассвет, как на смену утренней росе лазурита приходил полдень, искрящийся гранатовым огнем, а к вечеру ты тонула в глубоком бархате сапфиров, словно ночное небо, усыпанное звездами. И так до десяти раз на дню: каждый камень — отражение мимолетного настроения в твоих глазах. Вот те на! Променять сияние самоцветов на неприметный камень? Не ждал, никак не ждал. Что ж, придется перекраивать замыслы. И начать с того, чтобы исчезнуть лет этак на триста. Надеюсь, за это время ураган в её душе стихнет, и я смогу склонить чашу весов от шалости к благоразумию. Хмм, можно, в конце концов, сыграть на жалости, представив себя этаким заботливым братом, чьи помыслы всегда были исполнены заботы о её благе. Ведь, как ни крути, моя сестрица повзрослела, и теперь слезы не текут ручьем по всякой ерунде. А какое чувство долга в ней проснулось, и любовь она познала только благодаря мне. И жажда мести… лишь бы она не обратила свой гнев и на меня… Ох, будет жарко в наших чертогах… Так, так, где тут у нас назревает увеселительное мероприятие?

Озарённая светом, я рухнула в бездну воспоминаний, погребённая под их лавиной…

— Нет! Нет! Презренные лжецы! Что вы натворили?! Вы смеете предлагать Богине стать тенью мужчины? Тогда вкусите её гнев! Узрите! Голос, пропитанный яростью, расколол тишину зала, и моя магия обрушилась на каждого присутствующего. Ужас застыл на их лицах, когда из самого сердца былого великолепия восстала Сурра.

Двойной пожар ярости охватил всё вокруг, превращая в прах то, что когда-то с любовью и надеждой я очищала, мечтая вернуть земле зелень. Но сейчас, ослеплённая болью, разочарованием и всепоглощающим гневом, я утратила контроль. Разрушала всё, что создала….

Стоя перед зеркалом, я видела, как слёзы, словно мерцающие жемчужины, скользят по щекам и, падая, орошают грудь. Давно забытые воспоминания ворвались с новой силой, разрывая старую рану. Сердце вновь болезненно сжалось.

Я знаю, как больно терять, и утрата — это вечно кровоточащая рана. Годы не исцеляют, они лишь приглушают её острую боль, но она остаётся незаживающей занозой, навечно впившейся в самое нутро. И эту занозу не извлечь, эту рану не залечить. С ней остаётся лишь научиться жить, научиться дышать, чувствуя и зная, что она всегда рядом.

Я застыла, скованная объятьями отчаяния, словно изваяние изо льда. Слезы, высушенные горем, не орошали щек, но неумолимый поток воспоминаний терзал сознание.

Я оставила миру лишь жалкие крохи былого величия, крохи, вырванные из цепких когтей безумия отчаянными мольбами невинных душ. Их тихие голоса, словно хрупкие колокольчики, достучались до глубин Богини Алаисы, до той части меня, что еще хранила память о долге. Я не могла, не смела остаться глуха к их мольбам.

Но боль, словно ядовитый плющ, оплел душу, и лишь моя дочь, словно луч солнца, пробившийся сквозь грозовые тучи, сумела на миг зажечь огонь в моем увядающем сердце. Ради нее… ради нее я продолжала дышать. Ради нее и для нее я оставалась в этом мире.

Но злая ирония судьбы настигла нас вновь. Дочь повторила мой путь, полюбив того, кто обитал в змеином логове, в том самом месте, где погребены наши жизни и растоптана семья. Ослепленная любовью, словно бабочка, летящая на пламя, она отбросила мои предостережения, не внемля ни единому слову.

О, как слепа и безрассудна любовь! Словно пелена, она застилает очи, не позволяя узреть крадущуюся тень опасности, что притаилась в самом сердце сладостных грез.

О, если бы она отдала своё сердце простому смертному, чьи руки были бы украшены не золотом, а лишь искренней любовью, а не этому змеиному клубку завистников! Тогда я бы знала, что она в безопасности, под защитой любящего сердца.

Она могла бы жить… Мы, в своем втором обличии, способны обратить в ничто любой яд, но безумец оборвал её жизнь ударом клинка…

Это было пределом моих сил, обрушила в бездну отчаяния, из которой даже Сурра не смогли меня вырвать. Возвращение в Божественные чертоги стало нестерпимым мучением.

Навязчивая идея найти отголоски душ моих любимых в иных мирах завладела мной без остатка. Я вложила божественную силу в ритуальный нож, который брат мой затем укрыл в простом камне, затеряв его среди бездушных украшений.

Тогда я наивно верила, что Сурра, пробудившись от навязанного мною сна, с его помощью вернется. А я… я отправлюсь на поиски родственных душ сквозь туманные дали иных миров.

Возможно, кто-то скажет: «Это твой мир, и даже Богам подвластно обратить реки времени вспять». Но этот уровень власти пока недосягаем для меня. Я лишь могу на краткий миг притормозить неумолимый бег времени и не более…

Осуждала ли я себя за содеянное? Нет. Как женщина, как мать, отчаянно цепляющаяся за ускользающую возможность увидеть, ощутить тепло детских ладошек, я понимала себя и свое безумие.

В тот миг я горела пламенем веры, что смогу отыскать их души в зыбком мареве небытия, вновь вдохнуть в них жизнь. Наивная юная Богиня Алаиса, исполненная безграничной веры и надежды, как же она не похожа на нынешнюю закаленную в горниле потерь женщину.

Тогда я не учла, что кто-то цинично счел меня марионеткой в своей изощренной игре. Да, Боги еще те известные шутники, но эта шутка обернулась для меня бесконечными скитаниями по чужим мирам.

Что ж, я припомню некоторым зарвавшимся игрокам моей судьбы их дерзкую выходку. Моя месть будет холодной и неотвратимой. Теперь мы на равных…

Фартах бережно подхватил обмякшее тело жены, прижимая к своей груди. Рыдания душили её, как невидимые руки. Он не постигал всей глубины ее горя, но нутром чувствовал, что она прикоснулась к чему-то невыносимо болезненному, к тайне, обжегшей ее душу.

Он бережно поднял её на руки и, словно неся драгоценную ношу, вернулся в укромный уголок. Опустившись на сиденье, он крепко прижал её к себе, не позволяя ускользнуть.

— Тихо, любимая, тихо, — шептал он, касаясь губами её волос. — Я рядом, я с тобой…

Его слова, словно ласковый прибой, достигали слуха, гася бушующее пламя боли, что отступала, разбиваясь о невидимую стену его любви.

Тогда и случился наш первый поцелуй: трепетный и невесомый, словно прикосновение утреннего ветерка, робко коснувшегося распустившегося бутона.

Я уснула в его объятиях, убаюканная теплом его тела. Фархад нежно держал в своих руках желанную женщину, о которой грезил. В тишине, вслушиваясь в ее равномерное дыхание, он жадно вглядывался в каждую линию ее лица, словно художник, зачарованный холстом, готовый запечатлеть на нем ускользающую красоту.

Распахнув глаза, я тут же утонула в бездонном омуте его карих глаз. Очнувшись от дремы, я осознала, что все это время покоилась в его объятиях и невольно встревожилась.

— У тебя, наверное, руки совсем затекли, — спохватилась я, высвобождаясь из его нежных объятий.

Он лишь улыбнулся в ответ, и в улыбке этой было столько тепла.

— Пустяки, любимая. Я готов держать тебя так целую вечность.

Улыбка расцвела и на моем лице. Моя рука, словно ведомая невидимой силой, потянулась к его щеке, нежно погладила пальцами тонкий рубец.

Я заметила, как легкая дрожь пробежала по его телу от моего прикосновения к шраму. В тот же миг он инстинктивно перехватил мою руку, и теперь уже обе наши руки утонули в шелковистой глубине его волос.