Хозяин теней 6 (СИ) - Демина Карина

— Нечто весьма похожее уже существует, — кивнул Карп Евстратович. — И подобные артефакты запрещены.

— И кого это останавливает? — хмыкнул я. — И вы сейчас о поглотителях. Я сталкивался с такими. Но это… это хуже. Поглотитель тянет силу и им можно заряжать артефакты, как я понял, а не другого человека. А эта штука, считайте, душу из человека вытянет. И переработает…

Там, дома, всем было плевать на душу.

А вот здесь душа — это не просто слово.

— И то, что получится, оно… ну, силой будет обладать куда большей, чем во всех ваших поглотителях. Понимаете?

— Динамит оставят в погребе, — Карп Евстратович и вправду понял.

Всё понял.

И про перспективы. И про то, что если это дерьмо выпустить, то найдутся такие, кто сочтёт, что, мол, плата не так велика, особенно, если брать каких-нибудь там душегубов.

Бродяг.

Сперва душегубов и бродяг, а потом?

Всё-таки он был человеком чести. Надеюсь.

— Когда вы планируете поехать? На каникулах?

— Нет. Я Мишку попрошу… ну, чтоб… убрал ваш динамит. На хранение.

— Хорошо, — это Карп Евстратович произнёс с немалым облегчением. — Надеюсь, вы понимаете, что обращаться надобно осторожно? Сам динамит вполне устойчив, но вот взрыватели…

— Думаю, он разберется.

— Если понадобится сопровождение или консультация, или даже помощь.

— Нет, — я покачал головой. Чем меньше людей знают о той штуке, тем лучше. — Там ведь приглядывают за домом? Ваши люди?

— У меня не так много людей, как вам представляется, — Карп Евстратович снова откинул крышку часов. — Хотя да… приглядывают. Но… в целом… не уверен, что эта поездка будет безопасна.

— Разберется.

Очень на это надеюсь, потому что мастерская мастерской, но вот дома Мишка явно чувствовал себя лишним. Вслух он ни о чём таком не говорил, но и без слов ощущалось.

Я понимаю.

Он потерял одну семью, а вторую вроде бы и получил, но как бы не до конца. И ему бы по-хорошему стать главой, а не выходит. Причём, не потому, что кто-то не даёт. Нет, такие вещи, как авторитет, невозможно дать со стороны, это не грамота с медалью.

Речь о внутреннем состоянии.

И об уверенности.

А её-то Мишке и не хватало. Поэтому с каждым днём он всё больше погружался в дела мастерской, что вроде бы и неплохо, но… но он может больше, чем ковыряться во внутренностях чужих машин.

И знает это.

И я знаю.

Короче, путано, да и психолог из меня так себе. Но Мишка нам нужен, это раз. А Мишке нужно дело именно для него. Причём дело настоящее, опасное, которое чужому человеку не поручишь. Это два.

Вот пусть и прокатится.

Оно, конечно, не безопасно, особенно если на ту сторону выходить, а он обязательно выйдет, но… но ещё опаснее делать из него обычного механика.

— А что с другим нашим делом? С университетом? — я поднял с пола аккуратный томик в бархатной обложке, украшенной позолотой. Раскрыл. И закрыл. Стихи — это не моё. — Вам удалось что выяснить?

— К сожалению, немногое, — Карп Евстратович вытащил из-за спины папку. — Подойдите…

Я подошёл.

Снимок. Старый. С одной стороны, пожелтевший, потрескавшийся по краям, но изображение очень чёткое. Даже удивительно, как такое возможно.

— В этом повезло. В то время было модно заказывать снимки в мастерской Пятлицкого. Известный был человек. Редких способностей мастер.

Люди.

Молодые. В одинаковых мундирах, которые на первый взгляд выглядят военными, но потом приходит понимание — форма. Студенческая, надо полагать.

— Славился умением делать удивительно чёткие фотографии. Поговаривали, что он сам изготавливал негативы, заказывал стеклянные пластины и уж после покрывал тайным составом, рецепт которого унёс с собой в могилу. Хотя в свое время, слышал, за секрет его немалые деньги предлагали.

Снимок не сказать, чтобы большой. Молодые люди стоят прямо, сложив руки за спиной. И видны не только черты лица, видна каждая складочка на одежде.[3] И пух под губой паренька, что в центре. И веснушки на носу его соседа. Вихор на макушке правого крайнего студента, который почему-то повернулся к соседу, будто именно сейчас должен был сказать что-то донельзя важное. И сказал наверняка. Только лицо его вышло смазанным. Отца я узнал, хотя никогда-то не видел. Светловолосый и какой-то сухощавый, стало быть, фигурой Тимоха не в него пошёл, но вот черты лица… тут не ошибёшься.

— А ещё он имел обыкновение печатать дубликаты, которые и сохранила почтеннейшая Теофилия Янушевна, его вдова…

— А…

— А вот других снимков не осталось. Даже в архиве университета.

Любопытно.

— В архиве этом лет пять тому приключился пожар. И часть документов погибла…

— Дайте угадаю, того периода?

— Не только, но преимущественно.

— И вы…

— И я вспомнил, что когда-то было принято перед выпускными экзаменами делать памятную фотографию. А вторую уже после, в парадном облачении. Как бы символ перехода из одной жизни в другую. У меня такая тоже есть.

Произнесено это было с лёгкой нотой ностальгии.

— Мне и подумалось, что студенты Императорской академии, люди небедные и родовитые, скорее всего обратятся к самому известному из мастеров. И сам отправился в гости. Кстати, пластина тоже сохранилась и в идеальном состоянии. Сюда уже нести не стал, да и новый снимок с неё изготовить получится не сразу, это ещё мастера найти надо, который сумеет сделать всё верно, не испортив. Так что время, Савелий.

— Время, — я не удержал вздоха и посторонился, позволив Метельке взглянуть на фотографию. — Ещё имена устанавливать.

— А, имена тоже имеются. Пятлицкий был известен некоторой своей дотошностью, так что в конверте имелся и список тех, кому надобно изготовить копию снимка и количеством этих копий. Вот только, боюсь, имена нам не помогут… — Карп Евстратович вздохнул и, коснувшись крайнего, заговорил. — Воротынцев. Погиб. Взрыв в лаборатории. Михайлов.

Тот самый вихрастый.

— Брюшной тиф. К сожалению, целителя под рукой не нашлось. Острожин и Перекутов. Прорыв.

Он вёл пальцем, называя имя и будто стирая эти вот лица.

И жизни.

Одну за другой.

Несчастный случай. Пожар. Мор… как будто проклятье, которое коснулось однажды вот этих молодых людей.

— Еськов, — Карп Евстратович останавливается у паренька, который стоит во втором ряду, но как-то… словно в стороне? Он держится рядом, но чуть дальше, точно пытаясь провести какую-то границу между остальными.

— Он…

— Жив. Но пребывает в лечебнице для душевнобольных.

— Здесь?

— Именно. Я распорядился, чтобы его перевезли к Николя. Не уверен, что поговорить удастся, но это хоть что-то.

Ну да, из всего курса уцелел один человек и тот свихнулся.

— Знаете, что самое интересное? — произнёс Карп Евстратович, убирая снимок в папку.

— Что?

— Его сестра, с которой я счёл возможным встретиться, для предварительной так сказать беседы, сказала, что с ума брат начал сходить после экспедиции на Север.

— Погодите, той экспедиции, о которой вашему Географическому обществу ничего не известно? — я прищурился. И Карп Евстратович ответил:

— Именно. Экспедиции, которой, как меня уверили, не было.

[1] Из прокламации «Молодая Россия» 1862 г

[2] Гремучий студень — одна из популярных разновидностей динамита, получался при смешивании нитроглицерина и нитроцеллюлозы (коллоидного хлопка), был весьма любим революционерами. Изначально в России динамит промышленным способом изготавливали лишь на одном предприятии. И достать его было крайне сложно. Поэтому революционеры или закупали его за границей, или пытались изготовить его сами, в подпольных лабораториях. Сырьё закупалось на оптовых складах, варилось и смешивалось в квартире. Мешали руками, в итоге революционеры часто травились ядовитыми парами, получали химические ожоги кожи и т.д. Опаснее было только изготовление взрывателей.

[3] На самом деле некоторые старинные снимки поражают своей чёткостью. Примером может стать фотография Кексгольмского полка, сделанная в 1903 г. На фото размером 42×94 см изображено 1250 человек. При том при увеличении видны не только черты лица каждого и весьма чётко, но можно разглядеть даже окурки на переднем плане.