Пленница Кощея (СИ) - Змееяд Полина

Но Милавушка мне будто и не верила вовсе. Ножкой упрямо притопнула, шубки алые надула.

— Сама ры мне сказывала, как иван Царевич за смертью Кощеевой сходил, царевную свою освободил и домой назад возвернулся. А Еремеюшка лучше всякого царевича во сто крат!

Ой горе мне с языком моим длинным!

Поглядела я на Милавушку, да поняла, что спорить с ней сейчас не следует: только больше еще раззадорю ее сердце горячее. Так что взяла пирожок, надкусила и приосанилась деловито, хоть у самой пальцы от страха за нее тряслись.

— По-твоему ли выйдет, али нет, не важно сейчас. Не об том надо думать, а с лесом Черным подружиться. Коли сумеем, может, и выпустит он нас. Так что Кощея пока надобно во всем слушаться и не перечить ему.

Ох не верила я, что закон вековой на нас двоих осечку даст, да только сейчас главное — Милавушку успокоить, чтобы глупостей не наделала.

Послушалась моя девочка, на софу опустилась и ласково ко мне прильнула.

— Но пока мест ничего он от нас не требует, так доскажи мне сказку про царевну-то?

Вздохнула я, отварчику травяного пригубила да успокоилась немного. Милавушку глупенькую к себе прижала и по головке погладила.

— Рыскали-искали молодцы по всему белому свету, а царевна меж тем в пещере лила, богато самоцветами и золотом украшенной. Молодец тот, что удалее всех в битвах и пирах бывал, вовсе и не молодец оказался, а сам Змей Горыныч. Теперь стоял он перед царевной, чешуей зеленой покрытый, злато-серебро ей показывал, сарафаны бархатные, золотом шитые и сапожки красные на каблучке позолоченном. Да не любы были царевне такие богатства, от всего она отворачивалась и плакала все горше.

Бросил тогда Змей богатства свои, обернулся снова добрым молодцем, на колени перед нею упал и молвил «Не плач девица, не для того украл я тебя, чтобы ты горевала. Видел, что не любы тебе добры молодцы, что тоскуешь ты в тереме отцовском. Но коли богатства мои тебе не милы, тогда вот что тебе предложу: долго ли, коротко ли, придут сюда добры молодцы, станут за тебя воевать. Одолеть меня никто из них не может, но силу свою, и удаль каждый вволю покажет. А ты смотри, как воюют они, как храбрятся, а когда поймешь, что люб тебе кто из них, ты тихонько мне об том скажи, тогда я ему поддамся и заберет он тебя в свой дом, и женою своей наречет».

Утерла царевна слезы, кивнула согласно и заулыбалась. Обрадовался Змей, подхватил ее и по пещере закружил, а потом подарил ей связку ключей диковинных: все они были из червонного золота, и только один — из камня-малахита. «Пока живешь здесь, будешь как хозяйка: всюду в моих горах ты можешь ходить, любые двери отпирать», — молвил он. — «Но только дверь из малахита, что таким же ключом открывается, трогать не смей: коли сделаешь это, никогда ты отсюда не выйдешь, а я умру от боли нестерпимой».

Глава 10

Милавушка задремала у меня на коленях, я и замолчала. Думала, и сама усну, да дверь в покои отворилась, вбежали девки и застрекотали, одна другую перебивая:

— Царь Кощей велит вам обеим нарядиться и в большой зал явиться! Гости важные к нему пожаловали, и вам перед ними предстать надобно!

Милавушка проснулась, вскочила и растерянно ресничками захлопала. Девицы же, на нас и не глядя, принялись вынимать из сундуков сарафаны — мне голубой, серебряными нитками расшитый, Милавушке — красный, бархатный, золотыми лентами украшенный.

Мы и глазом не успели моргнуть, как нарядили нас в рубахи дорогие белые с дивными цветами, по горловине вышитой, в сапожки мягкие, косы нам переплели яркими лентами, да только у Милавушки коса красивая, лощеная, а с моими волосами Навка сколько ни билась, ни старалась, все одно они волнами струились да так и норовили то в лентах запутаться, то из косы выбиться.

Тогда взяла я ленту красную, вокруг головы повязала, да так, чтобы кудри мои буйные на лицо не падали, и голова была.

Повели нас девки по коридорам, да и без них мы бы дорогу отыскали: слышались неподалеку голоса мужские, раскатистые. То смеялись они, то ругались, и будто бы никак к согласию прийти не могли.

Вышли мы в большую залу, ярко огнями освещенную. Посреди нее стол стоял, белой скатертью накрытый, на нем яства дивные, каких я в жизни никогда не видывала. Стояли тут и гости кощеевы. Как увидела я их, так и замерла: всю жизнь про них сказки сказывала, да не думала, что увидать их доведется.

Стоял рядом с Кощеем Финист Ясный Сокол: глаза узкие, черты резкие, пояс и рукава перьями украшены, коричневый кафтан чуть не под ноги стелется, да не на ногах он стоит, а на птичьих лапах. Справа — водяной, в плечах широк, коренаст и бледен, лыс и с чешуей синей на лице и на руках, что через особый кафтан видно. Леший на блюдо с грибами косится: стар да скрючен, борода замшелая до земли тянется, ноги длинные, костлявые, по полу шаркают, и лицо все морщинами изрезано, как земля после пашни. Тут же и Змей Горыныч в золотом кафтане, с двумя крылами перепончатыми за спиною, улыбнулся он, нас завидев, и сверкнули в пасти белые клыки. Да не портили они дивную Змееву красоту: глаза его большие, черные, под густыми светлыми бровями добро на нас поглядывали, волосы золотые в косу мудреную сплетенные, на солнце переливались чуть не пуще Милавушкиных волос, да молод он казался, больше двадцати годочков и не дашь.

Позади всех дама важная стояла — ее-то я распознать и не могла: стара, да не дряхла, моложава, со спиной ровной, как трость костяная, на которую она и опирается. Закутана она в одежды иноземные, какие я у монголов-кочевников видала, подпоясана ремнем широким, волосы под большой пестрый платок собраны. Лицо у нее круглое, глазами острыми будто в самое сердце смотрит, да взгляд не отводит, будто околдовать хочет.

Сам Кощей в наряде черном, белыми нитками вышитом, волосы обручем серебряным перехвачены. Оглядел он нас мрачно и слово взял.

— Вот те самые девицы, — царь рукой на нас указал, — Ядвига Еремеевна и Милава Ильинична.

Все и без того только на нас и глядели, теперь же каждый по-особому. Змей и Финист — с любопытством, Леший равнодушно, Водяной — недоверчиво. Только дама странная как стояла с лицом холодным, так и осталась стоять.

Кощей же нам имена гостей своих знатных перечислил, и права я оказалась: всех угадала, а когда он до имени дамы знатной дошел, я уж извелась от любопытства.

— А это тезка твоя, Ядвига, в народе вы ее Бабой Ягой зовете. Она хранит границу между Явью и Навью, остальные же — наместники мои. Финист за птицами небесными присматривает, Леший — за зверями дикими, Водяной — за рыбами и русалками, Змей делами гор ведает и мост Калинов охраняет.

— Хватит демагогии, царь Кощей. Приглашай гостей к столу. С пустым животом толковать негоже, — сказала Яга и тростью по полу каменному стукнула.

Кивнул Кощей и указал на яства иноземные. Нас с Милавушкой рядом с собой усадил, по левую руку, по правую же никто не сел: видать, место там законной жены, да заради какой же девицы сам царь Нави женихом сделается?

Остальные гости тоже за столом расселись, стали пить и закусывать вволю. И я Милавушке начала еду подкладывать, а то исхудала бедненькая от волнений страшных. Потом и сама за еду принялась, почти ото всех блюд дивных понемногу попробовала. Особенно мне сладости заморские понравились: в межу и в сахаре, то с орехами, то с еще чем-то, причудливо скрученные, в руку берешь — липкие, но на вкус замечательные.

Когда же насытились все, завязался разговор неспешный, про дела леса. Я уже ушки навострила, авось и пойма, чем в лесу могу быть полезна, да только прервали нас. Вдруг снаружи ветер налетел, да такой сильный, что стекла прозрачные в окнах чуть не вышиб, молния сверкнула одна, другая, третья, гром загремел так жутко, что Милавушка ко мне прижалась. Дверь дубовая сама собой распахнулась и влетел в зал ураган страшный.

Я девочку свою собой закрыла, и сама зажмурилась, к смерти своей готовясь.

Глава 11

Бушевал ветер, сдернул с головы моей ленту, волосы по лицу разметались, да как налетел, так и стих вдруг. Я глаз один приоткрыла и увидела молодца, что как и Финист в кафтан, перьями расшитый, был одет. Глаза яркие, голубые, с хитрым прищуром всех гостей Кощеевых оглядывали. Те косились на молодца недовольно, а он как ни в чем не бывало перья с крыльев стряхнул и совсем человеком сделался.