Пленница Кощея (СИ) - Змееяд Полина

К Кощею подошел и поклонился до земли.

— Прости меня, царь-батюшка, запоздал я, да тучу надобно было разогнать над Тихим озером, русалки-проказницы меня упросили, чтоб вода в нем не волновалась.

Кощей лишь мрачным взглядом молодца одарил, потом за руку меня взял незаметно и обратно усадил.

— Как не старайся, от Закона тебе спасения не будет. Признавайся перед всеми нами, Гамаюн, пошто на деревню ураган нагнал. По твоей милости Ядвига и Милава тут оказались, тебе и ответ держать.

Гамаюн-проказник, тот самый! Я уж было с места подорваться хотела и с кулаками на него кинуться. Из-на него, проклятого, Милавушка тут оказалась, из-за него я об ее судьбе теперь пуще жизни своей волнуюсь, а он тут с русалками забавляется!

Да Кощей руку мою не отпустил, и сжал не боль, но сильно, так, что поняла я — не надобно мне сейчас говорить, не положено.

— Не гневись, царь Кощей, простите меня наместники, — тут Гамаюн снова поклонился низенько. — да не могу я сказать, отчего к деревне приблизился. Видал я пророчество, в небе оно мне явилось, в туче грозовой, да наверняка знаю — раскрывать его вам сейчас не следует, иначе не сбудется предсказание, а мне уж страсть как хочется, чтобы сбылось оно: благо большой сойдет тогда на Черный лес, да на тебя, царь наш, особенно.

Слушали все удивленно, а я и совсем запуталась. Слыхала я россказни про птицу-Гамаюна и про умение его будущее по небесным облакам и птичьему полету читать, но вот хитрец: вроде бы и ответил многословно, а ни слова внятного не сказал!

Кощей застыл задумчиво, а руку мою все еще не отпускал. По телу моему дрожь легкая побежала, когда он пальцы мои в широкой ладони слова сжал легонько, да потом и выпустил. захотелось вдруг потянуться за ним, будто я девка какая несмышленая, да я только ладошку в кулак сжала. Не собака чай, хозяйской милости искать!

Встал Кощей, всех гостей взглядом смурным обвел.

— Что ж, раз говорить не желаешь, никто тут неволить тебя не станет — молчи. Но от наказания увиливать не смей! Выношу на ваш суд, властители Черного леса: выбирайте, как гамаюн вину свою будет отрабатывать!

Зашумели наместники, поднялся гвалт в зале такой, что уши хотелось руками задать. Я, страх переборов, к Кощею наклонилась и спросила тихонько:

— Неужто в законе вашем не сказано, как наказать Гамаюна следует?

— В законе сказано, что изгнать паршивца полагается, навеки он в простого коршуна обратится и отживет, сколько простой птице положено. Но советники мои большую власть имеют, и если сговорятся меж собой, то к их слову я прислушаюсь.

Милавушка разговор наш услышала, за локоток меня схватила и в глаза заглянула жалостливо.

— Не сладят они, не сговорятся!

На спорщиков моя девочка указала и вижу я, что права она: Водяной утопить мальчишку грозится, Леший хочет, чтобы медведи его задрали, Змей все ворчит, что на рудники его надобно отправить, чтобы он там злато-серебро для казны Кощеевой добывал до конца дней, Финист перья мальчишке ощипать грозится да и выгнать его голым на мороз, Яга же молчит, да на меня то и дело поглядывает и улыбается так, что от ужаса ноги сводит.

— Он ведь добра хотел, царь Кощей, неужто наказывать за это следует? — спросила Милавушка.

Кощей на нее как на дурочку поглядел и улыбнулся мрачно.

— Добра — не добра, а в дела смертных мы, жители Нави, вмешиваться не должны. Коли хочет кто, кроме Яги, с людьми якшаться, так пусть и уходит к ним навек. Коли нарушим Закон — тьма на землю найдет ужасная, смерть от нас отвернется, и боги Яви отрекутся, и тогда все больные, старые и увечные вместо покоя посмертного вечно страдать станут.

Милавушка руками всплеснула да слезами залилась. Я же на Гамаюна-проказника внимательно посмотрела. Стоял мальчика, голову опустив, кудри буйные черные на глаза слезящиеся упали. Руками дрожащими мял кушак, узорами причудливыми вышитый, но молчал.

Глава 12

Жаль стало мальчишку: по глупости, не со зла ведь на нас беду накликал. Однако же и Кощей прав: виноват он и вину искупить должен. Да только как же ему помочь, я-то ни над наместниками, ни над Кощеем никакой власти не имею.

Вспомнилась мне вдруг старая песня Византийская. Снова я к Кощею повернулась и молвила тихо:

— В таком шуме и гаме ни правды, ни согласия не добиться. Позволь мне, царь Кощей, спеть для гостей твоих. Они же пусть под напев мой каждый о своем подумают, да может, на спокойные головы как-то меж собой и поладят?

Взглянул на меня царь задумчиво, я же сжалась вся. Думала — откажет мне в глупой просьбе, однако же он Мавку подозвал и приказал ей гусли принести. Девка сметливая кивнула, и метнулась куда-то за дверку маленькую. Долго пропадала, шум в зале все нарастал, распалялись наместники, каждый на своем стоял, уступать остальным не желал.

Принесла Мавка гусли, яркими цветами расписанные. Я струн пальцами едва коснулась, а они уж и запели-заиграли. Кощей, это заметив, хотел советников своих окликнуть, да пришел мой черед его останавливать. Головой я покачала, а про беся подумала, что насильно мил не будешь. Коли захотят гости царя меня услышать, так послушают.

Побежали пальцы по струнам. Я уж думала, что и забыла, каково оно — на гуслях-то играть, да руки сами простые мотивы помнили. Лился струнный звон поначалу тихо, и лишь когда заметила я, что голоса смолкли, и все прислушиваться стали, тогда и громче заиграла, а вскоре и запела.

Песнь о странном смиренном чудотворце, что родился за века до нас близ далекого Иерусалима, творил чудеса и учил прощать, полилась сама собой, будто и не была я еще вчера седой старухой с голосом хриплым.

Дрожала в воздухе песня, боязно мне было о других богах в царстве Навьем петь, да других песен с нужными словами как-то и не припомнилось. О прощении говорил тот странный чудотворец, и сказывал, будто раскаявшийся и искупивший пред ликом небес ценнее того, кто от добродетели не отступил ни на шаг, ибо сложнее покаяться, чем вечно чистоту блюсти.

Яга цокнула, руки на груди сложила и отвернулась. Да голову все ж опустила и прислушивалась. Змей кивал задумчиво, Леший посмеивался ехидненько, будто план мой нехитрый разгадал, водяной же глаза прикрыл, да кажется, только голосом моим и упивался, смысла не разбирая. Кощей же загрустил, голову руками подпер и сидел неподвижно. Сердце у меня дрогнуло при виде взгляда глаз темных: казалось, неверно я поступила, зря песню иноземную затеяла, однако де если бы хотел царь, рукой по столу бы хлопнул и меня остановил. Да песня все лилась, никто прервать не осмелился.

Замолчала я, отдрожали под высоким потолком звуки голоса, пальцы по струнам в последний раз пробежали и тишина накрыла большой зал тяжелым пологом.

Гамаюн на меня удивленно глядел: догадался ведь, паршивец, что его защищаю. Кощей и глаз от стола не поднял, советники же переглянулись и засовещались: теперь не крикливо, а так тихо, что и я ничего почти не слышала.

Вскоре поднялся Финист, горло прочистил и заворковал низким голосом.

— Позволь нам, царь Кощей, высказать общее решение.

Кощей рукой мазнул и на спинку стула откинулся. Вроде бы и возвышался над ним Финист, да царь на подданного все равно как будто свысока смотрел.

— Впервые Гамаюн так набедокурил, да и от смерти его толку нам никакого нет. Пусть же скажет он сейчас, какая судьба для гостий твоих, царь Кощей, лучше будет, а потом триста лет границу леса охранять будет, и биться не на жизнь, а на смерть с теми, кто закон древний снова нарушить захочет и к живым выйти попытается. Коли сам Гамаюн второй раз на людских девок позарится, то перед Законом мы его защищать больше не станем!

Остальные советники кивнули согласно, Милавушка ахнула тихо и разулыбалась. Да и мне на душе легче стало: удалось отговорить советников от душегубства.

— Коли вы все на том сошлись, приговор ваш принимаю, — кивнул Кощей и к Гамаюну повернулся. — Ты — посмотри на девиц и скажи, какая судьба для них лучше.