Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Хайдес распахивает рот — видимо, чтобы заорать. Я снова играю на опережение. Заряжаю удар, но слишком долго выверяю стойку — и он, несмотря на внезапность, уходит на долю секунды.

В его глазах вспыхивает злость. И вместе с ней — возбуждение. Он облизывает нижнюю губу, и я залипаю на кончик языка.

— Давай, мелкая бестия, — шепчет.

Я бью ещё раз. Он принимает кулак на раскрытую ладонь. Звук — хлёсткий, а виду — будто не больно вовсе. Улыбка на его розовых губах расползается ещё шире.

— Ещё раз, Хейвен, — подзадоривает он. — Докажи, какой Аполлон мастер. Докажи, что от него ты учишься больше, чем от меня.

Я выбираю финт. Делаю вид, что пущу кулак, и в последний миг бью ногой. Хайдес не такой дурак, как мне хотелось бы. Он ловит мою голень в воздухе, удерживает поднятую ногу, резко тянет меня к себе — и наши тела сталкиваются. Я пытаюсь оттолкнуться и вернуться к своему жалкому «бою», но свободная рука соскальзывает мне на бёдра и прижимает к нему.

Между нашими грудными клетками — только тонкая ткань моего спортивного топа.

— Докажи, что тебе больше нравятся руки Аполлона, — шепчет в лицо. — Что ты предпочитаешь, чтобы это он в миллионный раз правил твою стойку. Что ты выбираешь его запах, а не мой. Что, лупя тот мешок, думаешь не обо мне. Докажи, Хейвен.

Я с трудом сглатываю; он следит за движением, явно довольный тем, как меня заклинило. Подушечки его пальцев вжимаются в мой бок глубже.

Не зная, как перехитрить, пользуюсь секундной его расфокусировкой — и толкаю вперёд, пытаясь уронить. В который раз забываю: он тренированнее. И быстрее. Он переворачивает ситуацию — и уже я опасно заваливаюсь на спину.

Хайдес не даёт мне удариться: пол мягкий, с амортизацией, и я позволяю нам рухнуть. В последний миг его ладонь охватывает мой затылок — голова не бьётся. Другая рука, всё ещё на моём боку, принимает на себя часть удара спиной.

Дыхание перехватывает. Не от боли. От него. Всегда от него.

Он смотрит зло. Я уже жду привычную колкость, но слышу:

— Ты цела?

Киваю.

— В следующий раз, когда решишь вытворить дурь, подумай лучше. — Вот и прежняя ухмылка. Потому что Хайдес как я: он любит играть. Любит провоцировать и быть спровоцированным.

Я просовываю руки между нами и упираюсь, пока мы оба не переворачиваемся — теперь Хайдес на спине, а я верхом на нём. В его взгляде разом загорается свет.

— Мне нечего тебе доказывать, — говорю. На его лице мигом появляется трещина в настроении. — Потому что прошлым вечером, в кулинарном кабинете, когда я облизывала тебе губы, ты попытался превратить это в настоящий поцелуй. Я это почувствовала. И ты это знаешь.

Он серьезнеет. Обе его ладони надёжно держат мои бока, и будь я не столь гордой, велела бы им скользить ниже. Или выше. Каждая клеточка моего тела молит о наглости — проиграть хотя бы разок.

— Мне нечего тебе доказывать, — продолжаю, — потому что, когда ты лупишь мешок, бесишься как шакал, ты мечтаешь оказаться на месте Аполлона. И мечтаешь, чтобы я снова неправильно ставила руку — лишь бы был повод меня трогать.

Я осаживаюсь ниже, оказываясь у него на коленях, обхватив бёдрами его талию. Между нами — мои шорты и его. Как только мой лобок упирается в него, кадык у него дёргается. Дважды подряд. Серые глаза мутнеют от желания — и от этого моё только разгорается.

— Ты зверски ревнуешь, Хайдес, — подвожу итог с довольством. — Ревнуешь до смерти. И хоть ты этого никогда не признаешь, твоих поступков более чем достаточно.

Он хмурит брови:

— Я не… — сдаётся.

Я барабаню пальцами по его прессу. Он следит за каждым движением, гадая, что я выкину. И не угадывает. Потому что у меня есть опасная черта: как только чувствую, что партия в руках, начинаю рисковать больше, чем следует.

Я наклоняюсь вперёд — и скольжу вниз. Прикладываю губы к его ещё влажной коже, чуть ниже пупка. Провожу ими вверх по кубикам, туда-сюда, мучая, и, кажется, больше себя, чем его. Приоткрываю рот, подключая кончик языка.

Хайдес стонет — громко, на весь зал. Звук зависает между нами, лишая меня слов.

Теперь дрожат руки. Я хватаю его предплечья — удержаться и унять дрожь. Поднимаюсь к груди. Провожу губами по ключице и добираюсь до финальной цели — шеи.

— Хейвен… — выдыхает молитвенно.

— Скажи это, — приказываю. — Скажи, что ревнуешь. И что мне нечего доказывать.

— Нет. Потому что, если скажу — ты перестанешь меня трогать.

Моё сердце спотыкается на этой фразе. Он это слышит. Чувствует микропаузу — ту самую секунду, когда партия грозит снова качнуться в его сторону. И я этого не позволяю.

Я атакую выемку у его шеи, веду от плеча к основанию горла. Правая ладонь Хайдеса вцепляется в мой затылок, левая ложится на бедро. Пальцы ныряют под резинку шорт, едва касаясь ягодицы. От внезапного движения я задыхаюсь ему в кожу.

— Хейвен, Хейвен, Хейвен, — мурлычет моё имя, жалобно и жадно. — Хейвен.

Его ладони обрамляют моё лицо и поднимают, уравнивая нас. Он смотрит на мои губы с одержимостью — я в упор на его, как загипнотизированная.

Миллиметры. Нас разделяют лишь миллиметры.

— Я ревную, — признаётся он, и наши губы едва соприкасаются. По позвоночнику стреляет дрожь. — Я ревную, потому что ты огромная жуткая заноза. Но моя жуткая заноза. И я хочу, чтобы ты изводила меня — а не кого-то другого. — Он закрывает глаза, будто берёт разгон, чтобы закончить: — Потому что в следующий раз, когда кто-то положит руки тебе на бёдра, этот «кто-то» останется без рук.

С тех пор как мы знакомы, это первый момент, когда мне хочется бросить фишки, отдать ему победу — если это будет значить поцеловать его.

Потом дверь на этаж спортзалов хлопает — и доносится шум голосов студентов, направляющихся к нам. Партия снова на паузе. Мы с Хайдесом поднимаемся и раскладываем фишки на исходные места.

***

— Ребята, я не могу решить, какое желание загадать. — Мы с Лиамом всего пять секунд, а он уже говорит. — Я отношусь к Ночи светлячков максимально серьёзно, вы же знаете. Нужно разыграть правильно.

Джек закрывает дверь нашей комнаты и молча «читает» губами буквы алфавита, с выражением крайнего раздражения. Я хихикаю и беру Ньюта под руку.

— Что ты загадывал в прошлом году, Лиам? — спрашиваю.

Ньют, Перси и Джек дружно стонут.

— Я загадал высший балл по уголовному праву, — сообщает Лиам. — И в итоге всё сбылось. Поэтому я верю.

Джек нарочито кашляет и толкает его локтем.

— Да, на четвёртой попытке, — уточняет Лиам. — Но сдал же. Так что не бурчи, Джек.

Ньют вздыхает. Иногда я не понимаю, как он подружился с таким, как Лиам. Впрочем, и как у Лиама вообще есть друзья? И тут внутренний голос шепчет: «Ты — одна из них». Ужас.

Мы ещё на середине коридора, а шум из йельского сада уже слышен как на ладони. Стоит распахнуть дверь — и у меня отпадает челюсть. Я не сдерживаю улыбку, рвущуюся наружу. Ньют смотрит на меня с тем же счастьем, что и у меня на лице.

— Красота, да?

Я киваю.

Сад переполнен студентами. Справа — ряд столиков. На каждом — корзины с маленькими листочками бумаги. За столами волонтёры раздают бумажки и следят, чтобы каждому досталась одна.

Мы с ребятами становимся в очередь к столику, где дежурит Лиззи. Она встречает нас восторженно, но глаза задерживаются на моём брате дольше, чем на остальных, и дарят улыбку, в которой трудно ошибиться. Джек — она, как и я, всё заметила — отворачивает голову, чтобы я не прочитала ничего на её лице.

В груди сводит. Лиззи милая; не скрою, я бы радовалась, если бы у брата была такая девушка. Но Джек — это Джек. Мы не болтаем часами и не шепчем секреты под сериалы, чаще просто сидим каждая на своей кровати и читаем. И всё равно она — как тихий свет рядом. И такая уж у неё порода: если мне понадобится помощь, она будет. Она могла бы дать Ньюту так много, а он не видит.

— Могу попросить собаку, — заявляет Лиам, размахивая бумажкой. — Нет-нет, лучше дрон! Буду доставлять девушкам цветы и покорю их всех.