Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

— Знаю, руками нельзя. Доверься мне.

Хайдес колеблется, но кивает. Я не щупаю форму — вместо этого свободной рукой тянусь вперёд и упираюсь в его грудь. Провожу выше, к шее, притягиваю его. Ведя как могу, провожу плодом по его коже. Когда уверена, что оставила заметный след, кладу фрукт рядом на стол.

Тянусь к нему лицом. Руками цепляюсь за его плечи и касаюсь губами основания горла. Хайдес вздрагивает. Эта реакция даёт недостающую смелость довести задумку до конца.

Я высовываю язык и провожу им по всей длине его шеи. Увожу вправо — пока не ловлю другой вкус. Вкус еды, которую я намеренно «пометила для себя». Пробую шире, приоткрывая рот, позволяя языку лизнуть. Сладость смешивается со вкусом Хайдеса — и это сочетание превосходит всё, чего я ждала.

Он замирает, словно парализованный. А потом с его губ срывается стон — удовольствие, смешанное с болью. Стон, который дарит мне безусловную победу. Стон, который я хочу услышать ещё раз.

— Кажется, от фрукта не осталось ни следа, — шепчет он на выдохе, не забывая о своей заносчивости. — Понравилось?

Я медленно отстраняюсь — и сдёргиваю повязку вниз. Делаю это внезапно: Хайдес не успевает собраться. В его глазах — самый безумный голод из тех, что я когда-либо видела. Никто никогда так на меня не смотрел. Это новое и страшное чувство — будто несёшься сто восемьдесят в темноту. Там будет стена? Или ещё дорога?

— Потерял дар речи? — спрашиваю невинно.

Он вымучивает ухмылку:

— Знаю, ты думаешь, что выиграла. Но нет. Есть финальный раунд. И, поверь, ты проиграешь.

Он оборачивается за последним фруктом, но я окликаю:

— Ты не сказал, как назывался…

— К чёрту названия, Хейвен, — резко перебивает. — Мне плевать.

Я молчу. За его плечом вижу: он берёт ярко-пурпурный драконов фрукт. Разрезает пополам — белая мякоть с россыпью чёрных семечек. Никогда не пробовала, но знаю, как он выглядит. Если игра всё ещё «угадай, что за плод», я могу взять этот раунд и уйти в общагу спокойно. Но что-то подсказывает: Хайдес только что сменил правила.

Он отрезает дольку. Я задерживаю дыхание, когда он проводит ею по губам, пропитывая вкусом, который мне предстоит «снять». Чтобы не пропадало, он закидывает кусочек себе в рот, жуёт и проглатывает.

Поворачивается ко мне, пытаясь выглядеть торжествующе — выходит плохо. Серые глаза всё ещё пылают желанием, грудь ходит часто, слишком часто. Он упирается ладонями по обе стороны от моих бёдер, прижимая меня к себе. Наклоняется, выравнивается со мной и усмехается:

— Fílisé me, Persefóni mou, — шепчет.

Я не знаю, что именно он сказал, кроме одного: «Персефона».

— Я попросил тебя поцеловать меня, — переводит.

Я судорожно сглатываю — слюна не проходит. Он отслеживает движение в горле и снова смотрит мне в глаза.

— Знаешь другой способ почувствовать вкус фрукта? — спрашивает. — Тебе остаётся только поцеловать меня, моя Персефона.

Я тянусь левой рукой — обвиваю его шею. Правая ложится на скулу. Большим пальцем глажу тёплую, гладкую кожу. На миг желание отступает, уступая место нежности, от которой он кажется маленьким и беззащитным.

— Я не могу тебя поцеловать, — признаюсь.

Разочарование вспыхивает у него на лице. Шрам перекашивается.

— Почему? Я недостаточно красив, как Аполлон?

— Я сказала, что не могу, — уточняю. — А не что не хочу.

Он остаётся с приоткрытым ртом и морщится лбом. Ждёт, наверное, что я расхохочусь и спишу всё на шутку, но этого не будет. Я не шучу.

— Наш первый поцелуй не должен быть таким, — объясняю.

Он шумно втягивает воздух. Его ладони скользят к моим бёдрам и едва касаются через джинс.

— Тогда либо находишь другой способ попробовать, либо сдаёшься и отдаёшь мне победу.

Такого варианта у меня нет. Я выталкиваю из головы всё лишнее, игнорирую его пальцы, скользящие ниже по моим бёдрам, и умоляю мозг выдать толковую идею.

У «поцелуя» много определений. Универсального нет, верно? Поцелуй с языком — поцелуй. «Чмок» — поцелуй. А если я…

Я резко дёргаю его к себе. Он таращит глаза и берёт себя в руки. Хочет что-то спросить — не даю. Снимаю нижнюю губу зубами и прижимаю к ней язык, втягивая вкус плода страсти. Хайдес рвёт дыхание, горячая струя ударяет прямо мне в рот. И мне безумно хочется по-настоящему поцеловать его — несмотря ни на что, несмотря на игру.

Он пытается превратить мой приём в поцелуй, но я кусаю сильнее — и он замирает. Когда вкуса не остаётся, переключаюсь на верхнюю губу и повторяю всё точь-в-точь. Его пальцы вжимаются в мои бёдра так властно, что я не удивлюсь, если сейчас штаны разлетятся. Больно не становится — наоборот.

Я отталкиваю его голову и облизываю губы, собирая остатки.

— Неплохо, — произношу. Не понимаю, как мне удаётся говорить спокойно, когда дрожит буквально каждый сустав.

Хайдес тоже не пытается держать вид:

— Про фрукт?

Я спрыгиваю со стола, но он не даёт пройти — прижимает меня корпусом. Я улыбаюсь, глядя из-под ресниц:

— Про твои губы, — поправляю.

Выскальзываю из его рук и, не оборачиваясь, оставляю его одного на кухне.

Глава 24

Ночь светлячков

У Эроса было три облика: Антерос — взаимная любовь, Имерос — вожделение, и Потос — недостижимая любовь, сопровождаемая сожалением. Люди чаще всего гонятся за последним — за «второй половинкой яблока», которая однажды сделает их целыми.

— Тебе бы стоило завязать волосы, Рапунцель, — первое, что бросает Хайдес Аполлону, едва переступает порог спортзала, а я — следом.

Аполлон криво улыбается, совсем не задетый подколом:

— Уже собирался, но спасибо за заботу.

— Доброе утро, Хайдес, — говорю я самым вежливым тоном, на какой способна.

В ответ Хайдес роняет на пол штангу. Блины на концах грохочут так, что дрожит пол.

— Привет, — отрезает он, даже не глядя на меня.

Я уже открываю рот, чтобы велеть ему прекратить корчить из себя придурка, пока я не выбила это из него пощёчинами, как Аполлон кладёт ладонь мне на плечо и качает головой:

— Оставь.

— Надеюсь, ты прогнал её по стадиону, прежде чем тащить сюда, — облаивает Хайдес. И только теперь замечаю: на руках у него никакой защиты, даже бинтов.

Аполлон остаётся непоколебим:

— Конечно. Я бегал с ней, за компанию.

— Какой благородный жест, — произносит Хайдес фальшиво-растроганным голосом. — Что дальше — поедешь копать колодцы в Африке?

Аполлон его игнорирует и машет мне к мешку. Руки у меня уже забинтованы, один перчатка надета. Он помогает натянуть вторую, подтягивает завязки и отпускает только убедившись, что всё сидит как надо.

— Почему он сегодня в таком мерзком настроении? — шепчу. — Кто-то оставил злой коммент в его блоге на Tumblr?

Губы Аполлона еле сдерживают улыбку:

— Он злится, потому что тренирую тебя я, а не он.

Я замираю с открытым ртом:

— Не может быть.

— Ещё как. — Он кивает на мешок — сигнал начинать.

Я бью вяло. Глубоко вдыхаю, пытаюсь собраться, но опять расслабляю корпус и оборачиваюсь к Аполлону:

— Это очередная его «дивность»? Он считает себя лучше тебя и потому хочет быть единственным тренером? Как вы это терпите?

Взгляд Аполлона нечитабелен. Что бы ни мелькнуло у него в голове, он ловит мой вопросительный взгляд и отодвигает мысль в сторону:

— Не совсем так, Хейвен. Сфокусируйся на тренировке.

Краем глаза замечаю: Хайдес застыл, хмурясь, и уставился на нас. Стоит нашим взглядам встретиться, как он резко отворачивается и врезает по другому мешку на противоположной стороне. Я улыбаюсь про себя. Он такой ребёнок в своей обидчивости, что меня это не бесит — меня это уморяет.

Я поднимаю руку — и тут Аполлон цокает языком. Замираю, ладонь в воздухе. Он подходит, встаёт за спиной. Одна ладонь ложится на мой бок, другая — на открытое плечо. Пальцы скользят к плечевой кости и локтю, поправляют стойку.