— Пауза, — повторила я, цепляясь за это слово как за спасательный круг. — Да. Пауза.
Мы сидели молча несколько минут, допивая чай, слушая, как дом просыпается. Внизу загремела посуда — Лукас, видимо, уже встал и суетился на кухне. Мальчик был взволнован предстоящим путешествием. Для него это было приключением, возможностью увидеть столицу, о которой он столько читал в книгах. Он не понимал, как тяжело покидать дом. Еще не понимал.
— Нам пора, — Тара поднялась, протягивая руку. — Сорен сказал, караван будет готов к полудню. Нужно все упаковать, проверить, закрыть дом.
Я кивнула, допила остатки чая и встала. Две недели отдыха сделали свое дело: тело окрепло, слабость ушла, боли почти не осталось. Только иногда, когда я слишком резко поворачивалась или поднимала что-то тяжелое, в мышцах вспыхивала тупая ломота, напоминая о пережитом. И серебристые узоры на груди, конечно. Они не исчезли, как и предупреждал Торбар. Остались навсегда — тонкие, изящные линии, расходящиеся от сердца. Цена, которую я заплатила. Метка, которую понесу до конца дней.
Одевшись в дорожную одежду — прочные штаны, теплую рубашку, кожаный жилет, — я спустилась на кухню.
Лукас стоял у печи, пытаясь разжечь огонь. Его маленькие руки неуклюже орудовали кремнем и трутом, искры летели, но дрова не загорались. Лицо мальчика было сосредоточенным, язык высунут от усердия.
— Доброе утро, — я подошла, положила руку ему на плечо.
— Доброе, — он обернулся, и улыбка осветила лицо. — Я хотел разжечь печку. Чтобы ты проснулась в тепле. Но не получается. Дрова какие-то мокрые.
— Они не мокрые, — я присела рядом, взяла кремень из его рук. — Просто нужна правильная техника. Смотри.
Я прикоснулась к сердцу дома, дала мысленный приказ и маленький оранжевый огонек вспыхнул, зацепился за сухие волокна. Я осторожно раздула его, подложила тонкие щепки, потом более толстые. Через минуту в топке весело затрещал огонь.
— Вот так, — сказала я, закрывая дверцу.
— У тебя всегда получается, — Лукас вздохнул. — А у меня все как-то… неловко.
— Ты научишься, — я взъерошила его светлые волосы. — У тебя будет много времени. В столице найдем тебе хорошего учителя. Того, кто научит управлять огнем по-настоящему.
Глаза мальчика загорелись.
— Правда? Настоящего учителя-огневика?
— Обещаю.
Он бросился мне на шею, обнял так крепко, что перехватило дыхание. Я обняла его в ответ, и на мгновение мы так и стояли — женщина и ребенок, связанные не кровью, а чем-то более глубоким. Выбором. Доверием. Любовью, которая приходит не сразу, но когда приходит — остается навсегда…
Следующие несколько часов прошли в лихорадочной суете. Мы с Тарой методично обходили харчевню, собирая вещи, закрывая окна, проверяя, что ничего не оставлено включенным или открытым.
Зал опустел быстро. Столы и скамьи стояли ровными рядами, пол был чист до блеска — Тара вымыла его вчера вечером, на коленях, вручную, отказавшись от помощи механизмов. «Хочу попрощаться правильно», — сказала она. Барная стойка блестела, на ней не осталось ни пылинки. Только деревянно-латунный паучок-счетовод сидел на своем месте, застыв в неподвижности. Я провела пальцами по его холодной спинке, но не активировала. Не сейчас. Он заслужил отдых.
На кухне было сложнее.
Механизмы стояли на своих местах, и каждый из них был частью этого дома, частью меня. «Толстяк Блин» в своем углу, его чугунная чаша пуста и вычищена до блеска. «Жук-Крошитель» на разделочном столе, его дисковые ножи аккуратно сложены. «Паучок-Мойщик» на дне своего таза, окруженный чистыми тряпками. Даже «Ветошкин» стоял у стены, его совок опущен, короткие ножки подобраны.
Они спали. Глубоким, безмятежным сном, в который я погрузила их вчера вечером, прощаясь с каждым. Касалась холодного металла, вкладывая последнюю команду: спать, ждать, хранить дом. И они подчинились, доверяя мне так, как могут доверять только созданные с любовью существа.
— Ты уверена, что с ними все будет в порядке? — Тара стояла в дверях, наблюдая, как я в последний раз обхожу кухню. — Одни, без присмотра?
— Они не нуждаются в присмотре, — я погладила «Толстяка» по теплому боку, и он тихо, едва слышно пыхнул в ответ: последний привет. — Отец создал их так, чтобы они могли спать годами, не теряя своей сути. Когда мы вернемся, я их разбужу, и они будут такими же, как сейчас.
— Если вернемся, — пробормотала Тара, но так тихо, что я едва расслышала.
Я не ответила. Потому что не знала, что сказать. Столица. Новая лаборатория. Работа на Корону. Это могло стать новой жизнью, из которой не будет возврата. Или могло стать только главой в книге, после которой я вернусь сюда, домой. Будущее было туманным, и попытки заглянуть в него вызывали только тревогу.
Самым тяжелым было прощание с мастерской.
Я спустилась туда одна, попросив Тару и Лукаса подождать. Это было личным. Интимным. Как прощание с умершим, когда хочешь побыть наедине с памятью.
Тайная дверь открылась с привычным тихим щелчком. Магические светильники под потолком зажглись, заливая пространство мягким, ровным светом. И я замерла на пороге, просто глядя.
Верстаки, заваленные инструментами. Полки со стеклянными баночками, полными разноцветных порошков. Чертежи на стенах, исписанные мелким, аккуратным почерком отца. Недоделанные механизмы: жучок с кристаллом вместо головы и латунными лапками, паук без двух ног и что-то непонятное, похожее на перекрученный клубок проволоки. Каждый предмет здесь хранил частичку Марка-Изобретателя. Его мечты, его труды, его гений.
Я медленно прошла к главному верстаку, провела ладонью по гладкой деревянной поверхности, потертой от многих лет работы. Сколько ночей отец провел здесь, склонившись над очередным творением? Сколько раз его руки касались этого дерева, оставляя невидимые следы?
Я начала собирать то, что нужно взять. Дневники — все, от первого до последнего. Я аккуратно сложила их в большой кожаный рюкзак, который нашла в углу. Тяжелые тома, заполненные чертежами, формулами, заметками.
Инструменты — самые важные, самые тонкие. Набор крошечных отверток и ключей для работы с мелкими механизмами. Пинцеты разных размеров. Лупы и линзы. Небольшая паяльная лампа, которая работала на магическом кристалле вместо масла. Все это аккуратно укладывалось в специальный чемоданчик с мягкими отделениями.
Материалы — несколько катушек тонкой проволоки из митрила и меди. Горсть магических кристаллов разных оттенков. Маленькие слитки редких металлов. Этого не хватит для серьезной работы, но для начала сойдет. Остальное куплю в столице на деньги от королевской казны.
Когда рюкзак и чемоданчик были заполнены, я в последний раз обошла мастерскую. Коснулась каждого верстака, каждой полки, каждого недоделанного механизма. Прощалась. Не навсегда, говорила я себе. Только на время. Я вернусь. Обязательно вернусь.
У выхода я обернулась, глядя на залитое светом пространство. И вдруг поняла — это место больше не было просто мастерской отца. Оно было нашей мастерской. Моей и его. Связью между мирами, между жизнями, между прошлым и будущим.
— Спасибо, — сказала я в последний раз. — За все.
Погасила светильники и закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал с окончательностью.
Когда я поднялась обратно в жилую часть, таща тяжелый рюкзак и чемоданчик, то нашла Тару и Лукаса в зале. Орчанка стояла у окна, глядя на площадь, где уже начали собираться провожающие. Новость о нашем отъезде разлетелась по торжищу, и люди пришли попрощаться.
Лукас метался по залу, проверяя свой узелок в десятый раз.
— Мей, ты видела мои сапоги? Те, коричневые? Я точно помню, что положил их вот сюда, у камина, а теперь их нет!
— Посмотри в спальне, — предложила я, опуская рюкзак на пол. — Может, Тара убрала наверх.
— Я не убирала, — возразила орчанка. — Последний раз видела их… кажется, на кухне? У двери?
Лукас застонал и бросился на кухню. Мы слышали, как он там гремит, отодвигает скамьи, заглядывает под стол. Голос становился все более паническим.
