Забираю вас себе! (СИ) - Солнечная Тина

Лея Таша не улыбается рабам, идиотка.

Мгновенно опустила веки, выровняла лицо, стараясь сделать выражение лениво-величественным. Типа проснулась богиня и всё ещё решает — миловать или казнить.

Но вставать не хотелось совершенно. Вообще. Ни на грамм.

Под моей щекой всё ещё билось его сердце. Ровно, уверенно, как-то даже успокаивающе. Я глубже вдохнула и поняла, что отрываться от этого запаха — настоящее преступление.

Вот бы всегда так просыпаться… Хотя бы пару дней.

Но мысли не давали покоя. А с этим тоже нужно «обмениваться» энергией? Или он автономный?

Я покосилась на его лицо. Всё тот же сосредоточенный, почти безэмоциональный взгляд, но под ним — столько сдержанности, что захотелось уткнуться лбом в его шею и попросить ещё пять минут сна.

Как вообще всё это работает? У кого-то есть инструкция? Магия, ритуалы, обмен энергией, и эти его руки… Он ведь даже не сказал, целитель ли он. Хотя это уже очевидно. А может они все так умеют? Почему тогда они ходят в шрамах? Может я запрещаю им исцелять себя?

Молчание между нами становилось плотнее, и я поняла — если не скажу что-то первой, он не проронит ни слова. Он знал свою роль.

И почему-то это раздражало.

Не потому что он молчал, а потому что я не знала, что дальше. А Лея Таша, будь она на моём месте — знала бы. Она бы дала чёткую команду, подняла бы подбородок и послала его заниматься чем-то унизительным… или заманчивым.

Но я — Наташа — просто лежала на шикарном мужском теле и пыталась не показаться глупой.

Я села на постели. Медленно, стараясь не показывать, как в теле ломкой волной пронеслась дрожь. Поначалу рука сама потянулась за покрывалом — инстинктивное желание прикрыться, спрятаться, завернуться в хоть какую-то защиту. Но я остановила себя.

Нет. Не сейчас. Не здесь.

Они ведь уже видели меня голой и, наверняка, не только видели.

Сколько их вообще? Сколько таких, как он? Сколько мужчин называют меня "лея" и преклоняют колени?

Боже, у меня в голове тысяча вопросов, и ни одного ответа.

Где их брать? У кого спрашивать, если все боятся? И главное — как долго я здесь? На день? На месяц? На всю жизнь?

Пока я разматывала нити в голове, взгляд скользнул по его телу — и замер. На боку, чуть выше линии бедра, под углом, я увидела то, что прежде не замечала. Татуировка. Не слишком крупная, но выведенная точно и тонко. Завитки, символы, линии, будто живущие на коже — и не просто узор.

Я не успела подумать, прежде чем рука уже потянулась. Пальцы осторожно скользнули по рисунку. Подушечки коснулись линии — и он, сидевший у кровати, медленно, глубоко вдохнул.

Я почувствовала отклик. Не снаружи — внутри. Где-то между грудью и животом, глубже, чем можно было бы объяснить.

Метка.

Это та самая метка, о которой говорил тот... с плетью. Та, что связывает их со мной. Со мной . Я провела по ней ещё раз — медленно, почти нежно — и снова уловила вибрацию в собственном теле. Тепло. Ощущение чего-то правильного. Словно я нажимала на невидимую клавишу и изнутри отзывалась музыка.

Я подняла глаза. Он не шелохнулся. Только смотрел на меня — карими, тёмными, глубокими глазами, в которых не было ни страха, ни вожделения, ни мольбы.

Он просто смотрел, как будто в этот момент я была центром его мира. Может, так и есть… если метка — это правда.

Я продолжала гладить метку — не осознанно, а потому что... это было приятно. Не эротично, не возбуждающе — а по-настоящему приятно. Успокаивающе

Мне нужны имена, — подумала я. — Мне нужно знать, кто они такие. Каждый из них.

Он молчал долго. Слишком долго. И в этой тишине, где только лёгкое дыхание нарушало покой, он наконец заговорил — низко, почти шёпотом, с той особой почтительностью, что, казалось, вплеталась в его голос на уровне инстинкта:

— Чего желает лея?

Я смотрела в его глаза, ещё не отпуская метку под пальцами, но вдруг взгляд невольно скользнул вниз. И я увидела. Даже сквозь лёгкую ткань его одежды, даже без нужды в прикосновении — я заметила.

Он был возбуждён. Не чуть-чуть. Не едва. А совсем, безоговорочно — возбуждён.

Глава 5

Я не прикоснулась к нему снова, а только провела пальцами по татуировке, которая пульсировала под кожей. Он вздрогнул, будто ток пробежал по позвоночнику. И я тоже. Потому что жар внизу живота, мягкий и вязкий, всколыхнулся с новой силой.

Моё тело знало, чего хочет. Сильнее, чем я сама. Я почувствовала, как дыхание становится тяжелее. Он это заметил — и замер.

А потом он произнёс — шёпотом, с хрипотцой, от которой внутри всё сжалось:

— Могу я вас порадовать?

Я не сразу ответила. Внутри всё перемешалось — жар, нежность, желание… страх. Страх того, насколько сильно мне этого хочется. Я посмотрела ему в глаза. Глубокие, карие, тёплые и всё ещё полные сдержанности, как будто он ждал, что я оттолкну. Как будто боялся, что ошибся.

Но я не оттолкнула. Наоборот. Мой взгляд сам собой скользнул вниз, на его оголённое тело, на напряжение в паху, на метку — пульсирующую, будто она чувствовала мой интерес. И в голове вспыхнула простая, обжигающе ясная мысль:

Я хочу, чтобы он меня взял.

Прямо сейчас.

Не потому что я — лея, а потому что я — женщина. Живая, дрожащая от желания, захваченная собственным телом.

Мой голос звучал тише, чем я ожидала, но с той самой тягучей уверенностью, которую, казалось, тело хранило вместо памяти:

— Можешь. Возьми меня.

Он даже не ответил — просто поднялся с колен и медленно, как будто опасаясь, что я передумаю, навис надо мной, опираясь на руки по обе стороны. В его взгляде не было ни покорности, ни вопроса. Только голод. Сдерживаемый, обжигающий. Он наклонился, и его губы едва коснулись моей шеи, потом ключицы, словно проверяя, не передумаю ли я. Его дыхание было горячим, а прикосновения — осторожными, бережными, почти благоговейными.

Но я больше не могла ждать. Всё внутри горело, тянуло, пульсировало, требуя — немедленно, полностью, глубоко. Захотелось взять в руки плеть и заставить его ускориться.

Я застонала, перебивая его, схватила за лицо и заставила посмотреть мне в глаза.

— Я не хочу нежности. Не хочу этих прелюдий. Я хочу, чтобы ты взял меня. Сейчас.

Что-то хищное блеснуло в его взгляде. В следующую секунду он накрыл мои губы жадным поцелуем — не прощупывающим, не пробным, а властным, страстным, срывающим дыхание. Его рука сжала моё бедро, прижимая меня к себе так, что между нами не осталось ни миллиметра воздуха.

Он зарычал, не сдерживая себя больше ни на мгновение. Мои бедра раздвинулись сами, в немом приглашении, и он вошёл резко, глубоко, одним мощным толчком, заполняя меня целиком, с такой жадностью, будто боялся, что его снова остановят.

Я вскрикнула — не от боли, нет, от этого дикого, горячего восторга, от того, как сильно, как дерзко он взял меня, как будто я принадлежала ему с самого начала. Он двигался грубо, с напором, и каждое его движение отзывалось внутри хриплым стоном, бешеным пульсом, желанием, которое только разрасталось.

Его хватка была крепкой, руки сжимали мои бедра, удерживая, направляя, подчиняя — но это было именно то, что я просила. Он двигался так, как будто хотел стереть всё — время, воспоминания, даже имя — оставить только нас, только это наваждение, ритм, в котором мы тонули вместе.

Я выгибалась ему навстречу, впиваясь ногтями в его плечи, теряя дыхание, теряя себя — и находя себя снова в каждом его толчке.

Он был горячим, тяжёлым, живым — и пульсирующим от силы, которая вдруг вспыхнула между нами.

Магия.

Я почувствовала её всплеск — как будто разряд пронёсся по позвоночнику, от копчика до макушки, когда его тело дрогнуло от очередного движения. Внутри него словно что-то зажглось. Сила, греющая изнутри, возвращающаяся, наполняющая мышцы, кровь, дыхание.