Князь: Попал по самые помидоры (СИ) - Фокс Гарри

Великий Мудрец: Он же Старец. Он же Объект моего запроса. Лысина — да, была, блестящая, как отполированный медный таз, окаймленная седыми клоками волос и бородой, которая больше напоминала гнездо крупной, не очень опрятной птицы. На нем был… халат? Роба? Непонятного серого цвета, перехваченная веревкой. Он стоял посреди комнаты, тряся костями — то есть своими тощими конечностями — в такт примитивной музыке. Его движения были странной смесью плохого тверка и попытки отряхнуться от пчел. Он подпрыгивал, подгибал колени, махал руками и бородой, и сиял, как новогодняя елка. Его крики сливались с музыкой: «Вперед, малышки! Познаем же лавину мудрости! Ага! О да! Моя эссенция магии так и рвется наружу! Ух!»

Он заметил меня в дверях. Его глаза (один чуть косил) блеснули радостью узнавания, хотя мы явно виделись впервые. Он не остановил свой «танец», а лишь энергичнее замотал головой, заставляя бороду хлестать его по груди.

— Эх, Роксана! — вдруг выкрикнул он, указывая костлявым пальцем на даму у кочерги. — Что ж ты делаешь с нами! Заволакиваешь в пучину… эээ… экстаза познания! Да!

Роксана (видимо, это была она) лишь громче захихикала и вильнула с удвоенной силой.

Я стоял на пороге. Мой мозг, уже травмированный рыцарским мюзиклом, просто… отключился. Никаких мыслей. Только белый шум недоумения, перемешанный с ритмом бубна и визуальным рядом трясущихся частей тела и старческого танца.

Я медленно, очень медленно, отступил на шаг. Потом еще на шаг. Моя рука нащупала скобу двери. Я не сводил глаз с этого сюрреалистичного шабаша. Мудрец подпрыгнул, чуть не задев головой потолок, и закричал мне:

— Присоединяйся, князюшка! Познавай суть бытия через… эээ… вибрации плоти! Это и есть высшая магия! Огонь в чреслах! Пар в мозгах! Зашибись!

Я молча, с каменным лицом, закрыл дверь. Тяжелая, покосившаяся дверь с глухим стуком встала на место, приглушив, но не заглушив полностью бубен, визги и вопли про «эссенцию магии».

Я стоял спиной к двери, в темном, относительно тихом коридоре. Дышал. Глубоко. В ушах все еще звенело: «Бум-бум-трындын-цынь! Эх, Роксана! Эссенция! Зашибись!»

Затем я поднял голову к потолку замка фон Драконхеймов. Мои владения. Мои люди. Мои надежды на мудрый совет.

И тихо, но с ледяной, нарастающей истерикой, спросил пустоту, а заодно и все мироздание:

— А ЕСТЬ ТУТ ХОТЬ ОДИН… БЛЯДЬ… АДЕКВАТНЫЙ ЧЕЛОВЕК⁈ А⁈ ОТЗОВИСЬ! ХОТЬ ОДИН! ХОТЬ СЛУГА! ХОТЬ КОНЮХ! ХОТЬ КУХОННАЯ КРЫСА С ПРИЗНАКАМИ РАЗУМА⁈ АУ⁈

Ответом мне был лишь приглушенный вопль из-за двери башни: «ОООХ! ПОШЛА ЛАВИНА! РОКСАНА, ДЕРЖИСЬ!»

Я просто опустил голову и поплелся прочь. Искать кухонную крысу. Или очень крепкий алкоголь. Или топор, чтобы рубить этот сюрреализм, как дрова.

Я ввалился в свой кабинет, плюхнулся в кресло, которое скрипнуло, словно вторило моему душевному стону. Голова гудела от какофонии дня: лязг «танцующих» рыцарей, визг «Роксаны» из башни мудреца, этот вечный рефрен «Эх, Роксана, что ж ты делаешь с нами!».

«Бывший хозяин, — думал я, уставившись в потолок с балками, — ты не просто оторва. Ты — эпицентр безумия. Ты создал эту реальность, где элитные стражи поют частушки про булочки, мудрецы трясут костями в притоне, а имя какой-то мифической Роксаны витает в воздухе, как проклятие. Какой, нафиг, князь? Ты — главный сценарист цирка уродов!»

Тут — стук в дверь. Точный, почтительный, но натянутый, как струна.

— Войдите! — буркнул я, не в силах скрыть раздражение.

Дверь открылась, и на пороге возник дворецкий. Лицо — гранитное, как всегда, но в глазах — тень беспокойства.

— Разрешите, Ваша светлость… — начал он.

Я поднял руку, как щит:

— Остановись. Если следующее слово из твоих уст будет «Роксана» — ты вылетишь отсюда через окно. Сию секунду. Понятно?

Дворецкий замер. Его бровь дрогнула — высшая степень удивления для этого монумента. Он молча кивнул, развернулся с идеальной выправкой и произнес ледяным тоном:

— До свидания, господин.

Дверь закрылась с тихим, но выразительным щелчком.

Я вскочил с кресла. В груди что-то закипело.

— Да что ж за день-то такой⁈ — вырвалось у меня, и я швырнул в стену первую попавшуюся под руку безделушку — тяжелую пепельницу в виде драконьей головы. Она звонко грохнулась о ковер. — А⁈ Кто-нибудь! Объясните!

Как по заказу — снова стук. На этот раз — резче, требовательнее.

— ДА⁈ — гаркнул я, готовый к новому витку безумия.

Дверь распахнулась, и в проеме возникла Ирис. Не в черном платье горничной, а в чем-то темно-синем, строгом, но все равно подчеркивающем каждую линию. Лицо — маска ледяного презрения, но в глазах — тлеющие угли усталости и… раздражения? Она вошла, не дожидаясь приглашения, и остановилась перед столом, скрестив руки на груди.

— Сегодня, — заявила она с ходу, как обухом по голове, — День Роксаны. Блудливой дамы. — Она произнесла это с таким отвращением, словно имя было написано на чем-то нечистом. — Вы же сами придумали этот… праздник. Ежегодный. Пьянки. Гулянки. Никакой дисциплины. Весь замок с ума сошел, а Вы тут… — она бросила взгляд на пепельницу на полу, — … мебель ломаете.

Я стоял, как вкопанный. День Роксаны. Блудливой дамы. Придуманный мной. В голове пронеслось: «Бывший, ты не просто оторва, ты — гений перверсии! Учредить праздник в честь… булочек⁈»

Шок сменился внезапным, почти истерическим просветлением. Уголки моих губ сами собой поползли вверх, формируя широкую, довольную улыбку. Я развел руками с театральным пафосом:

— Разумеется, Ирис! Это же все Роксана! — Я вздохнул с преувеличенной ностальгией. — Эх, что ж ты делаешь с нами, Роксана? Весь замок вверх дном! Такая уж она… сила!

Ирис смотрела на меня, как на особо опасного идиота. Ее лицо скривилось в гримасе недовольства и брезгливости. Казалось, она вот-вот лопнет от напряжения.

— Чем обязан, Ирис? — спросил я сладким тоном, наслаждаясь ее дискомфортом. — Явилась поздравить с праздником? Или, может, пригласить на «шторм»? — Я подмигнул.

Она замерла. Злость боролась в ней с чем-то еще — с необходимостью? Стыдом? Ее пальцы сжали собственные локти так, что костяшки побелели. Она открыла рот, закрыла. Потупила взгляд. Потом снова посмотрела на меня — взгляд колючий, но уже без прежней уверенности. Она явно не знала, как сказать то, что пришла сказать.

— Я… — начала она, голос сорвался. Она сглотнула, выпрямилась, пытаясь собрать остатки достоинства. — Я приготовила Вам ванну, Ваша светлость. — Слова выдавливались с трудом, как ржавые гвозди из доски.

Ванна. После такого дня — звучало как рай. Но с Ирис рядом? Это был шанс, который нельзя упустить.

— О, Ирис! — воскликнул я с наигранной радостью. — Какая ты внимательная! Спасибо. А что… неужели ты меня помоешь? Лично? Чтобы грязь этого безумного дня сошла? — Я сделал пару шагов к ней, глядя в упор.

Она покраснела. Не просто румянец — алая волна залила ее шею, щеки, даже кончики ушей. Злость вспыхнула в ее глазах ярче прежнего. Она явно хотела съязвить, вылить на меня ушат сарказма… но не смогла. Видимо, «договор» или что-то еще сдерживало ее язык. Вместо этого ее губы дрогнули, растянулись в натянутую, неестественную улыбку, больше похожую на оскал.

— Как же сильно хочется Вас помыть, господин, — прошипела она, и каждая буква в слове «сильно» была пропитана ядом. — Вы такой… грязный. Внутри и снаружи. — Она сделала короткий, резкий выдох и сделала вид, что ее чуть не стошнило, прикрыв рот тыльной стороной ладони.

Мое притворное веселье испарилось. Я нахмурился, моя улыбка сменилась холодной строгостью.

— Ирис! — ее имя прозвучало как удар хлыста.

Она вздрогнула, но не опустила глаз. Ее натянутая улыбка исчезла, сменившись привычной маской презрения, но теперь в ней читалось и страдание от необходимости подчиняться. Она снова помолчала, борясь с собой. Пальцы впились в ее предплечья. Наконец, сквозь стиснутые зубы, с трудом, но вежливо и с подчеркнутым, ледяным почтением, она выдавила: