Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Я выдыхаю и кладу ладони ему на грудь, наслаждаясь теплом его кожи.

— Но ты не плохой человек. Ты не то странное и опасное создание, каким тебя считают. Ты и твои братья устраиваете безумные игры, но никого не заставляете участвовать. Именно поэтому у тебя было полное право врезать мне, когда я согласилась играть с Афиной. Но ты этого не сделал. Лучшее в тебе, Хайдес, в том, что ты уверен — ты хуже, чем есть на самом деле. А на самом деле ты лучше, чем когда-либо поверишь. Ты говоришь, что не знаешь, что такое любовь, но я её вижу — в твоих жестах, взглядах, словах. Любой, кто способен дарить любовь, которой сам никогда не получал, не может быть плохим.

Он молчит, вглядываясь в меня так пристально, словно я только что объяснила задачу по квантовой физике, и он ищет решение. Наконец облизывает губы.

— Ты не представляешь, как сильно мне сейчас хочется тебя поцеловать.

Я улыбаюсь, и он отвечает тем же. Завожу пальцы за пояс его брюк и начинаю пятиться, заставляя его идти за мной. Он молчит, позволяя мне вести, словно просто хочет узнать, что я сделаю дальше. В конце концов, хороший игрок сначала наблюдает, а потом делает ход.

Мы упираемся в кресло. Я снимаю с него рубашку, и она мягко падает на пол.

— Нам стоит прекратить устраивать подобное в общественных местах, — бормочет он, явно не собираясь останавливаться. — У меня есть очень мягкая кровать.

— Знаю. Я же в ней спала, помнишь? — трудно разговаривать, когда передо мной он, без рубашки, словно живой греческий бог.

— Помню. Это была одна из худших ночей в моей жизни.

Я наклоняю голову, удивлённая.

— Потому что ты спал на диване?

— Потому что в моей постели завелась маленькая вредная девчонка, и я не мог лечь рядом, — поправляет он с усмешкой. И, прежде чем я успеваю обидеться, добавляет: — Вредная девчонка с самыми красивыми глазами, какие я когда-либо видел.

Он уже не раз говорил о моих гетерохромных глазах.

— Правда?

— Хейвен, скажи мне, чего ты хочешь. Определись. Скажи это вслух, чётко и уверенно. Я хочу твоего согласия, ясного и громкого, прежде чем сделаю с тобой всё, что у меня на уме, — его голос низок и хрипл, почти звериный.

Внутри меня поднимается жар. Сердце вот-вот выскочит из груди.

— Делай со мной всё, что захочешь. Сейчас.

Ему не нужно повторять дважды. Он подхватывает меня на руки и усаживается в кресло, устроив меня у себя на коленях. Ещё до поцелуя срывает с меня свитер, растрепав волосы. Замирает на секунду, разглядывая их с игривым выражением, но стоит его взгляду скользнуть ниже — и лицо становится серьёзным.

Его руки жадно обхватывают мои бока. Он поднимается ближе, совсем к губам, но целует меня в подбородок.

— Три дня назад ты сказала, что мы должны остановиться. Что изменилось?

Я расстёгиваю его джинсы и, дрожащими руками, скольжу по животу.

— К чёрту моего брата. К чёрту всё, Хайдес.

И магия рушится. Две фразы — и всё.

Он отдёргивается, убирает руки с моей талии и перехватывает мои, возвращая их на место. Я собираюсь спросить, что это значит, но он опережает меня:

— Нет. Мы ничего не будем делать.

— Что?

— Мы не будем заниматься сексом только потому, что ты злишься на брата, Хейвен, — твёрдо произносит он.

Я моргаю несколько раз.

— Но это не причина.

— Только что сама это сказала.

— Это неправда.

Он смотрит мне прямо в глаза, обхватывает ладонями моё лицо. Наши лбы соприкасаются, и он замирает на целую вечность.

— Ты хочешь этого только ради реванша над Ньютом. Чтобы доказать, что можешь делать, что вздумается, особенно то, чего он не одобряет. И я бы мог согласиться, Хейвен. Мог бы поддаться и позволить тебе. Но завтра утром ты пожалела бы. А я бы чувствовал себя ничтожеством. Поэтому — нет. Мой член и на этот раз останется в штанах, увы.

Финал его фразы заставляет меня тихо рассмеяться, хоть я и чувствую себя полной идиоткой. Он прав: отчасти я действительно хочу самоутвердиться перед Ньютом. Но это желание живёт во мне и без всякой злости — желание, что жжёт меня изнутри и заставляет дрожать руки каждый раз, когда я рядом с Хайдесом.

— Прости.

Он гладит моё лицо.

— Всё в порядке.

— Нет, не в порядке. Это несправедливо и по отношению к тебе. Никто не заслуживает быть разменной монетой в глупой ссоре между братом и сестрой, и…

— Если не замолчишь, мне придётся тебя поцеловать, чтобы заткнуть, — перебивает он.

Я опускаю голову, переполняемая стыдом. Кончиком пальца отбиваю на его боку воображаемый ритм.

— Я и правда этого хочу, — повторяю. — Хочу, чтобы ты был во мне, до последнего сантиметра. Хочу чувствовать твою кожу на своей, безо всякой одежды, между нами. Хочу всё то удовольствие, которое ты можешь мне дать, и не собираюсь этого стыдиться. Но я хочу и твоей любви. Хочу ощущать твои толчки, когда ты будешь на грани оргазма, измученный и потерянный, но всё равно найдёшь силы прошептать, что любишь меня. Ты должен сойти с ума по мне — не только физически, но и душой. — Его кадык дёргается. — Я хочу каждую твою часть, — выговариваю медленно.

Я оставляю его без слов. И, наверное, больше нечего добавить. Теперь, когда я всё испортила, могу просто вернуться в комнату и лечь спать, чтобы забыть этот день. Я уже поняла: слишком долго находиться рядом с Хайдесом губительно для нас обоих. Как можно хотеть кого-то так невыносимо сильно?

Я хочу его, но не могу получить на своих условиях. Мы зашли в тупик. Настоящий тупик: ситуация без выхода. Даже в карточных играх так бывает — например, в бридже это ход, когда предполагаешь, что нужная карта у того соперника, который уже сыграл, а не у того, кто ходит следующим.

Я только начинаю подниматься, как его руки возвращают меня обратно.

— Куда собралась? Я ведь не сказал, что не хочу тебя рядом.

Приходится сдерживать глупую улыбку, будто я какая-то дурочка. Изображаю кашель и киваю:

— Ладно.

Подбираю с пола свой свитер и натягиваю его. Когда ткань освобождает мне обзор, вижу: Хайдес смотрит на меня с мрачным видом.

— Надо было швырнуть его подальше, — бурчит он.

Я взъерошиваю ему волосы. Он отстраняется, но с широкой ухмылкой, редкой и оттого особенно дорогой. И если эта улыбка — моя заслуга, я не могу не расправить плечи от гордости, смешанной с чем-то похожим на счастье.

Он кивает куда-то за мою спину:

— Передашь мне рубашку?

Я не двигаюсь. Продолжаю рассматривать каждый сантиметр его обнажённого торса, представляя, каково это — ощущать его прижатым ко мне.

— Нет.

Он закатывает глаза.

— Ну ясно. Двойные стандарты. — Щипает меня за щёку. — Хитрюга.

Мы замолкаем. Минуты тянутся бесконечно, мы просто смотрим друг другу в глаза. Обычно такой долгий зрительный контакт заставил бы меня смутиться. Но с Хайдесом всё иначе: его глаза выдают, как трудно ему удержаться и не поцеловать меня. Напряжение между нами можно резать ножом. И тогда я задаю вопрос, который мучает меня с тех пор, как получила приглашение от его родителей:

— И что это вообще за Зимний бал? И что значит — меня пригласили на Олимп?

Он морщится:

— Олимп — это владения моей семьи. Я мог бы описывать тебе, но ты всё равно не поймёшь. Это нужно увидеть самой. А бал… бал — всего лишь повод устроить вечеринку и продемонстрировать гостям, какие Лайвли богатые и могущественные.

— Ну, в пределах нормы.

Он улыбается:

— В пределах нормы.

Я рассеянно играю пальцами на его животе.

— Полагаю, мне придётся найти себе кавалера для танца?

Его палец упирается мне под подбородок, и я встречаюсь с его серыми глазами, полными ревности.

— Можешь и поискать. Но не факт, что я позволю кому-то, кроме меня, танцевать с тобой, Persefóni mou.

Глава 28

Олимп

Мята была прекрасной нимфой, рождённой из Кокита, подземной реки, впадавшей в Ахеронт, и выросла в царстве мёртвых. Долгое время она была наложницей Аида и наслаждалась его свободной и страстной любовью. Но когда Аид похитил Персефону, чтобы сделать её своей женой и царицей, Мята ощутила себя преданной. Она наполнила подземное царство жалобами и речами о собственной красоте и любовных талантах. Гордыня и ревность нимфы довели Персефону до ярости. В разных версиях мифа её карает по-разному, но в одной из них именно Деметра, ревнивая мать Персефоны, встретив Мяту в разгар её обидных речей, растоптала её. На месте раздавленного тела выросла ароматная трава — мята, бесплодная, но с пряным запахом, и получила имя нимфы.