Тайна доктора Авроры (СИ) - Александра Федулаева "Сандра Барро"

Чтобы не засиживаться в комнатах, и хоть как-то разнообразить повседневность, я стала чаще выезжать в больницу. Со мной всегда была Элла и Эдит, которая, к моему удивлению, не просто проводила всё время с детьми, как бывало раньше, а проявляла неподдельный интерес к тому, что мы делаем. Лоример, ставший свободным человеком после событий последних месяцев, попросил меня оставить его при себе — пусть и не в должности начальника охраны, так хотя бы личным телохранителем. Я не возражала. После всего, что произошло, мысль о том, что он рядом, казалась надёжной опорой. Теперь из дома ни одна из нас не выходила без его сопровождения.

С Эдит происходили тихие, но заметные перемены. Они шли не вдруг, а медленно, как смена времён года. Мы всё чаще вели с ней серьёзные разговоры — о книгах, о том, что она читала в газетах, о правилах приличий. Её рассуждения уже не напоминали детские — исчезала та наивная прямота, с которой она раньше могла спросить что-то неловкое в присутствии посторонних. Всё больше времени она проводила в библиотеке, и, когда я проходила мимо, видела, как она с упоением вчитывается в страницы, подперев щёку ладонью. Леди Агата, обычно скупая на похвалу, теперь отзывалась о ней с уважением:

— Девочка очень способная, Аврора. Схватывает на лету, — говорила она, не скрывая удовлетворения. — Выйдет из неё достойная молодая леди.

Я и сама это понимала. Эдит с младенчества жила в этом мире, среди определённых правил. Пусть она тоже была перемещённой, но усваивала их легче, чем я в своё время. Мне пришлось учиться всему: от рассадки за столом до сложных тонкостей знания этикета, словно второму языку.

Ещё одно, что я замечала: её отношение к Генри менялось. Если раньше она смотрела на него с тем же восторгом, с каким дети разглядывают рождественскую ёлку, то теперь, встречаясь с ним в коридоре, она краснела и опускала глаза. Леди Агата, сидя за своим неизменным вязанием, тоже видела это и бросала на меня быстрые взгляды, в которых читалось понимание. Не только Эдит смущалась, но и Генри становился особенно галантным в её присутствии: открывал двери, подавал стул, ловил каждое её слово.

Эван Грэхем бывал у нас часто. Формально — по делам расследования, но за ужином мужчины больше не говорили об этом. Они предпочитали уединяться в кабинете, куда я не заходила. Но иногда, когда он сидел за столом, напротив, я ловила его рассеянный взгляд на себе. Он будто забывался, а потом, словно спохватываясь, начинал рассказывать что-то из последних новостей или о людях, которых мы оба знали.

По ночам я оставалась наедине со своими мыслями. Лёжа в темноте, я плакала в подушку — не только о том, что потеряла Николаса, но и о том, что утратила прежнюю жизнь. Мне казалось, будто какой-то огромный, неподвижный пласт моей души навсегда ушёл в землю вместе с ним. Я вспоминала его с благодарностью, иногда с тихой, горькой улыбкой. И я знала: в моём положении траур должен длиться как минимум год. Нарушить этот срок — значило бы дать пищу для новых сплетен. Любое неверное движение могло бросить тень не только на моё имя, но и на репутацию всей семьи.

В доме стало тише. Элла, обычно любившая по вечерам, рассказывать длинные истории на кухне, теперь говорила вполголоса, даже когда ругала слуг за нерасторопность. Осенние сумерки приходили рано, и мы зажигали свечи в гостиной уже к шести. За окнами стучал по стеклу дождь, ветер гнал по двору опавшие листья. Я сидела в кресле, держа на коленях вышивку, и ловила себя на том, что всё чаще думаю не о прошлом, а о том, как пережить зиму — долгую, холодную, полную неизвестности.

Однажды, когда дни стали казаться одинаковыми, словно кто-то смешал их в один бесконечный, затянувшийся вечер, всю эту серость разбавило известие от Генри. Он сообщил, что к нам приедут гости, и, как всегда, преподнёс новость с тем самым выражением лица, в котором угадывалось лёгкое лукавство. Я решила не расспрашивать, но сердце всё же ёкнуло — мы так давно не принимали никого, кроме ближайших друзей семьи, что сам факт визита казался почти событием.

Гости прибыли после полудня, когда в камине уже вовсю потрескивали поленья, а воздух в гостиной наполнился запахом горячего чая с корицей. Это был состоятельный аристократ, лорд Себастьян Хейл, виконт Аштемор, известный банкир с безупречной репутацией, вместе с женой и взрослым сыном. Мужчина держался с таким достоинством, словно каждая складка его сюртука была продумана до мелочей, а взгляд — измерял расстояние между словами. Его супруга, элегантная дама с мягкими чертами лица, напомнила мне портреты из старых альбомов — благородство и спокойная уверенность в каждом движении.

Но, признаться, главным предметом внимания оказался их сын. Ричард Хейл. Высокий, с прямой осанкой, ясным, открытым взглядом и лёгкой улыбкой, в которой таился намёк на озорство. Я невольно вспомнила слова Фелисити, сказанные в Рэдклифф-холле. Генри пересказывал их нам во время визита, когда был гостем в доме Сеймура. Она произнесла: «Он интересный». Тогда я только усмехнулась, думая, что в её устах это означает не больше, чем любопытство к новому знакомому. Теперь же, увидев их взгляды при встрече, я поняла — для неё это слово имело куда более глубокий смысл.

После обеда, который Элла, вдохновлённая предстоящим приёмом, превзошла сама себя, произошло то, чего я никак не ожидала в разгар этого холодного и тихого сезона. В присутствии всех, молодой человек поднялся, подошёл к Фелисити, и, сдержанно, но с очевидным волнением, сделал ей предложение. Его слова были просты, но в них звучало столько искренности, что я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Он попросил у нас, её семьи, благословения на помолвку и последующий брак, как только завершится траур по её отцу, лорду Эдварду Рэдклиффу.

Полгода — именно столько оставалось до конца траурного срока. Полгода, чтобы привыкнуть к мысли, что наша малышка Фелли, ещё недавно почти девчонка с колким языком, станет чьей-то женой.

Фелисити ответила согласием, и я видела, как её глаза сверкнули чем-то новым — радостью, надеждой, а может, облегчением. Мужчины, соблюдая все приличия, удалились в кабинет, оставив нас в гостиной. Молодые люди, ещё не освоившиеся в своей новой роли жениха и невесты, сидели рядом, смущённо перебрасывались короткими фразами и бросали друг на друга быстрые, почти украдкой, но нежные взгляды.

Я улыбнулась, глядя на них. Жизнь шла своим чередом, несмотря на все трудности. Она продолжалась, даже когда казалось, что мир застыл в осенней тишине. Иногда она возвращалась — мягко, осторожно, через смех, румянец на щеках и тихие мечты о будущем.

Глава 75

В последние недели я всё чаще ловила себя на том, что взгляд мой сам собой ищет в комнате двух человек — Генри и Эдит. Сначала я думала, что его внимание к ней — это простое проявление вежливости, но со временем стало очевидно: между ними возникло что-то большее, чем дружеское расположение.

Он, всегда общительный и живой, словно становился мягче и тише рядом с ней.

Она, впрочем, тоже менялась — из настороженной, молчаливой девушки становилась молодой женщиной, с той самой робкой, но искренней улыбкой, что появляется только для одного человека. Я наблюдала, как она ждёт его шагов в коридоре, как оживляется, когда он обращается к ней. Даже в моменты, когда он просто проходил мимо, она будто расцветала.

Я замечала, что они часто оставались наедине. Порой, проходя мимо библиотеки, я слышала негромкие голоса, тихий смех — и это была Эдит, которая обычно предпочитала молчать. В саду они могли бродить среди дорожек, и Генри с готовностью подхватывал её за локоть, если та спотыкалась о корни старых лип. Он умел слушать её, не перебивая, и, кажется, умел понимать её молчание лучше, чем слова.

Я долго колебалась, стоит ли поднимать с ним этот вопрос, но случай представился сам.

В тот день я вышивала в гостиной, когда вошла леди Агата. Она села в кресло напротив, поправила кружевной воротничок и, бросив на меня внимательный взгляд, спросила: