Винляндия - Пинчон Томас Рагглз

– Чего-чего?

– Один ПД [31] в очереди у «Томми» – бургера ждаль, один поцапалься на парковке не с тем господином, один курвырнулься в дальёкой землье, тэ-дэ, больше польявины в бегах нынче, а ты уж так далеко поехаль, что и не видишь ни шиша, вот что стальё с твоим счастльивым хозяйством, против спецназа ты льючше держалься. Просто наедине со своими мыс'сями, Зойд. В виде упражнения, типа меленькой такой дзэнской медитации. «Кто спасся?»

– Ты, Эктор.

– Ay se va [32], да льядно те, своему старому compinche [33] сердце разбиваешь. Я тут думаль, ты все знаешь, а оказьвается, нихера. – Ухмыляясь – растянутая и жуткая рожа. Сильнее, чем сейчас, Эктор никогда не жалел себя – это выдвигаемое им предположение, что из всех падших он пал больше прочих, не только по расстоянию, но и по качеству спуска, начав давным-давно изящным и сосредоточенным, как парашютист в затяжном прыжке, но – процедура с тостадой тут мелкая улика – чем дольше падал, тем больше терял профессиональную сноровку, меж тем как его навыки полевого агента ухудшались. Он постепенно начал, за все эти годы падения, просто полагаться на то, что входит на объект, пробует нейтрализовать, кто б там ни оказался, применением репертуара нападений, который по-прежнему в себя включал номера в диапазоне от оглушения до полного уничтожения, а если в кои-то веки его будут поджидать и успеют сделать первый ход, ay muere [34], жалость-то какая. Эктор, к несчастью, понимал, что это и близко не самурайское состояние всегда на том совершенном краю, где готов умереть, такое чувство он познавал лишь несколько раз в жизни, давно. Ныне же, когда бойцовские таланты его подводили, все похожее на простой порыв или волевое желание с такой же легкостью могло оказаться развитой ненавистью к себе. Зойду, великому идеалисту, нравилось верить, что Эктор помнил всех, в кого когда-либо стрелял, попадал, промахивался, кого привлекал, допрашивал, винтил, надувал, – что всякое лицо закладывалось в досье его сознания, а жить с такой историей он мог, лишь рискуя собственной задницей злыдня, повышая ставки по мере углубления в карьеру. Теория эта, по крайней мере, отвлекала Зойда и не давала валяться и вынашивать планы покушения на Эктора, как это, что хорошо известно, делали другие, тратя впустую часы своей потенциально продуктивной жизни. Эктор был такой разновидностью головореза, чьим идеальным убийцей был бы он сам – только он мог подобрать наилучший метод, время и место, и только у него для этого дела имелись бы лучшие мотивы.

– Так, дай-ка угадаю, я вродь-как должен быть сигналом оповещения, каким-нить невидимым лучом засветить, чтоб она вошла и его прервала, чтоб у тебя было преимущество в несколько минут, а меж тем прерывают меня или, если вдуматься, даж' ломают, что-то типа?

– Вовсе нет. Ты можешь и дальше себе жить, как обычно, какова б твоя жизнь ни былья. Никто тобою не рульит, ты никому не докльядываешь, мы тебе не звоним, если не надобишься. Надо льишь быть тут, на месте – быть собой, как тебе, вероятно, раньше и советоваль твой учитель музыки.

Тормозит, подумал Зойд, на него не похоже, да что с парнишкой сегодня не так, он же со всем на свете на шаг впереди?

– Ну звучит-то плево, и хочешь сказать, мне и платить за это будут?

– Шкалья Особого Сотрудника, может, даже премиальные.

– Раньше была двадцатка, насколько мне помнится, пожамканная и тепленькая из бумажника какого-нибудь агента, что его пацан ему на Рождество задарил…

– Еще б – а нынче сам увидишь, Зойд, оно заходить может и дальеко в небольшие трехзначные числья.

– Минуточку – премиальные? За что?

– За что не.

– А мундир мне можно, бляху, ствол?

– Согльясен?

– Херня, Эктор, ты мне выбор даешь?

Федерале пожал плечами.

– Страна-то свободная. Господь, как его зовут у нас в конторе, создаль всех нас, даже тебя, со свободой вольи. По-моему, дикость, что ты даже не рвешься про нее разузнать.

– Ну и сентиментальный ж ты омбре, Купидоша приставучий. Ну, может, здесь ты меня поймешь – у меня много времени заняло добраться дотуда, где я в ее смысле теперь, а ты хочешь меня отправить обратно в самую гущу, но прикинь, не желаю я туда и во всем этом бултыхаться.

– А детка твоя как?

– Вот именно, Эктор. Как она там? Мне сейчас в аккурат нужны еще советы федерального агента о том, как растить собственного ребенка, мы уже знаем, до чего вам, рейганатам, небезразлична ячейка общества, по одному лишь тому, как вы с ней вечно ебетесь.

– Может, в конце концов, ничего и не выйдет.

– Похоже, – Зойд аккуратно, – ты многовато тратишь на одно давнее федеральное дельце, о котором все забыли.

– Видель бы ты сколько. Может, все дельё дальеко не только в твоей бывшей старушке, дружочек.

– Далеко ль далеко?

– Я раньше за тебя переживаль, Зойд, но теперь вижу, можно и рассльябиться, раз вазельин юности стерльи с объектива твоей жизни сльябым раствором моющего средства времени, когда оно утекльё… – Эктор ссутулился в зомоскепсисе, сиречь созерцании супа. – Надо бы взять с тебя за консультацию, но я уж гльянул на твои ботинки, поэтому пока беспльятно. – Он чего, считывает странные послания супа? – Твоя бывшая, впльёть до того, как ей обрезальи бюджет, жилья в подполье Государства, не типа стариков Синоптиков [35] или прочих, а? но некий мир, о котором гражданские на поверхности, на сольнышке и все в своих счастльивых мыс'сях, и никакущего понятия не имеют… – Эктор обычно бывал слишком невозмутим и слишком никого за лацканы не хватал, но теперь вот что-то в голосе его, ходи Зойд в пиджаке, вероятно, предупредило б о такой попытке. – Ничего похожего на эту срань по Ящику, совсем ничего… и хольёдно… хольядней, чем тебе хотельёсь бы вообще знать…

– Коль-так, я без проблем не буду мешаться под ногами, спецом у тех, с кем она нынче водится, а тебе, друган, большой удачи.

– Не это вот мне от тебя надо, Зойд, ты ебанут точно так же, как обычно, а к тому ж подльецой обзавелься.

– Не подлей старого прокисшего хиппи, Эктор, такого вокруг навалом.

– Вы ж, киски, сами подставльяетесь, – присоветовал Эктор, – так никто б из вас тогда и не ныль, раз в такую даль забральись, тут все чисто по-дельёвому, и мы оба наваримся, только сиди тихо, а я все сам.

– Надеюсь, тебе да или нет прямо тут же не требуется.

– Время важно, ты тут не один такой, кого мне координировать. – Печально покачал головой. – Мы с тобой по разным бульварам катаемся уж не первый год, ты мне хоть одну открытку на Рождество присляль, спросиль, как там Дебби, как детки, что у меня с сознанием? Может, я в мормоны подалься, почем тебе знать? Может, Дебби меня ульямала на выходных съездить на духовный семинар, и там вся жизнь у меня изменильясь. Может, и ты бы даже подумаль о собственном духе, Зойд.

– О моем…

– Чутка дисципльины надо, вот-все, тебя не убудет.

– Прости меня, Эктор, но как там Дебби с детишками?

– Зойд, если б только ты не быль всю свою жизнь такой пентюх, не скакаль бы просто так по цветочкам польевым, тэ-дэ, не считаль бы себя таким особенным, дескать тебе не подобает заниматься тем же, чем все прочие…

– Может, и не подобает. Считаешь, подобает?

– Льядно, нормальёк, объебос, вот тебе еще – ты непременно помрешь? Аха-хе-хе, не забыль? Смерть! стока льет нонконформистского говнища, а все равно закончишь как все прочие! ¡Ja, ja! Так зачем все оно быльё надо? Вся эта житуха в хиппанской грязище, покатушки на каком-то мусорном баке с кольёсиками, его и в «синей книжке»-то уже не сыщешь, а реально серьезные башльи мимо со свистом, хоть их можно быльё не только на себя и детку свою потратить, но и на всех твоих любимых братух и сеструх во хипье, на дурачье это, кому они б тоже не повредильё?