Я кивнула, вытаскивая из своей сумки пучок трав.
— Лекарь уже приходил?
— Да, — с трудом выдавил он. — Сказал… уже поздно.
Я посмотрела на него внимательнее. Тяжёлое дыхание, дрожащие руки, сухая кожа — всё указывало на глубокое истощение организма. Я отложила сумку и повернулась к керосиновой печке, стоявшей у стены. Она покрылась слоем пыли, но всё ещё могла работать.
Я нашла старую железную кружку и начала готовить отвар. Крапива, шиповник, немного корня одуванчика — всё это быстро превратилось в ароматное лекарство, пахнущее горечью и свежей зеленью. Затем я вынула из сумки маленький флакон. Внутри переливалась густая жидкость золотистого цвета. Это был эликсир, который мы готовили в монастыре из сердцевины лунного камня и пыльцы ландыша. Его давали умирающим, чтобы поддержать их жизнь, когда силы были на исходе.
Добавив несколько капель в отвар, я подошла к старику.
— Выпейте это, — сказала я, помогая ему подняться. Его руки дрожали. Он сделал один глоток, затем второй. На лице появилась слабая тень удивления, затем лёгкая улыбка.
— Кажется… легче дышать, — пробормотал он.
Я позволила себе улыбнуться.
— Это только начало, — ответила я. — Вам нужно восстановить силы. Завтра я принесу ещё.
Вдруг дверь за моей спиной открылась.
Я обернулась. На пороге стояла женщина, крепко сбитая, с глубокими морщинами на лице. Её глаза, сначала расширенные от удивления, быстро сузились, наполняясь напряжённым гневом.
— Что вы здесь делаете? — её голос был низким, срывающимся, словно она едва сдерживалась, чтобы не накричать.
Я расправила плечи, сохраняя спокойствие.
— Я пришла помочь вашему мужу, — ответила я ровно, глядя ей прямо в глаза.
Её рот сжался в тонкую линию. Она шагнула вперёд, почти заслонив меня своим телом от старика, который смотрел на неё с тревогой.
— Нам не нужна ваша помощь, миледи, — произнесла она гневно.
— Почему? — спросила я крайне спокойно.
— Потому что нам от вас ничего не нужно! — выпалила женщина и демонстративно отвернулась.
Я в очередной раз впала в ступор, но быстро вышла из него, после чего развернулась и молча покинула комнату.
Видит Бог, что-то здесь не так!
* * *
На следующий день после завтрака я решила выйти на улицу. Мне нужно было осмотреть сад и окружающую территорию поместья. Вдалеке виднелся сосновый лес. Хвойные деревья могли быть полезны: их смола часто использовалась в мазях. А ещё я хотела увидеть, как устроена жизнь в поместье.
Надев монастырский плащ, грубый, но теплый и надёжный, я беспрепятственно вышла во двор. Воздух был прохладным, пахло влажной землёй, дымом из печных труб и сыростью зимнего утра. Двор оживал: кто-то громко рубил дрова, слышались отрывистые голоса слуг, скрип колёс телеги. Я внимательно огляделась, заметив, что сад простирается далеко вперед.
Именно туда — вперед — я и направилась. Однако не успела дойти до края сада, как до меня донёсся отчаянный детский крик.
— Оставьте меня! Это мой щенок!
Я замерла. Голос звенел, полный отчаяния и ужаса. Повернув в сторону пустыря за садом, я поспешила на звук. Там, на утоптанной земле, покрытой подгнивающими листьями, я увидела группу крестьянских детей в теплых, залатанных шубах. Четверо мальчишек окружили худенького мальчика лет десяти, который стоял на коленях, прикрывая собой маленького, жалобно скулящего щенка. Щенок лежал на грязной мешковине и жалобно поджимал лапу.
— Отдай его! — выкрикнул один из мальчишек постарше, делая шаг вперёд.
Мальчик не двигался. Его плечи дрожали, лицо было перепачкано землёй, но он сжимал щенка, словно это была его последняя защита.
— Я сказал, отдай! Он всё равно сдохнет! — мальчишка толкнул ребёнка, заставив его рухнуть на землю.
Я не могла больше смотреть на это.
— Оставьте его в покое! — мой голос прозвучал резко и властно.
Дети обернулись. Старший мальчик, нахмурив брови, ответил мне наглым взглядом. Его рот скривился в презрительной усмешке.
— Вы не наша хозяйка! — выплюнул он. — Вы поддельная!
Я смотрела на него спокойно, не показывая эмоций.
— А ты, значит, имеешь какие-то права судить, кто настоящая хозяйка, а кто нет? — произнесла я ровно, но твёрдо. — Не боишься последствий?
Он замялся, бросив взгляд на своих товарищей. Те отступили, растерянные и испуганные.
Я подошла к затравленному мальчику и помогла ему подняться.
— Всё хорошо, — сказала я, коснувшись его плеча.
Он вскинул на меня огромные, заплаканные глаза, полные страха и удивления.
Щенок жалобно взвизгнул, и я присела, чтобы его осмотреть. Лапа была повреждена, на боку — засохшая кровь. Я быстро достала из сумки чистую тряпицу и пучок трав. Еще с монастыря осталась привычка носить всё это с собой. Ведь не знаешь, когда на сучок наступишь или змею встретишь.
Тщательно размяв травы, я капнула на них масла из своих запасов, приложила на раненую лапу и замотала тряпицей.
Щенок ёрзал, но терпел.
Погладила щенка за ушком и отдала мальчику. Тот посмотрел на меня с глубокой благодарностью.
Оглянувшись, я поняла, что мы остались одни: хулиганы решили больше не спорить со мной. Ну и отлично! А что до реплики того настырного, то… скажем так, дети повторяют то, что слышат от взрослых…
Вдруг послышались торопливые шаги. Женщина с жёсткими чертами лица и тяжелым взглядом подошла к нам вплотную.
— Милан, что здесь происходит? — резко спросила она, хватая ребенка за плечо. Похоже, это была его мать.
— Я помогла подлечить щенка, — ответила спокойно вместо него.
Глаза женщины гневно сузились.
— Думаете, ваше милосердие здесь кто-то оценит, миледи? — бросила она с презрением. — Мы знаем, кто вы на самом деле!
Она развернулась и потащив за собой ребенка, ушла.
Они знают, кто я на самом деле? И что бы это значило?
* * *
Я шла по коридору обратно в свою комнату, когда из приоткрытой двери услышала негромкие голоса. Они сразу привлекли внимание: шёпот был напряжённый, сдержанный, но очень едкий.
— Это как же низко нужно было пасть, чтобы собственные родители побрезговали и отдали в монастырь собственную дочь! — говорила одна служанка. При упоминании монастыря я насторожилась. Уж не обо мне ли речь? Но когда они продолжили, я подумала, что это не может быть обо мне. Я ведь в монастыре буквально с младенчества…
— Гулящие девки нередко уходят в послушницы, — со знанием дела ответила вторая. — Полжизни принимают по полсотни клиентов в неделю, а потом притворяются святыми в монастыре. И верь потом всем этим матушкам, что они благочестивы и безгрешны. Фу лицемерие, да и только!
— И не говори, — поддакнула ей собеседница. — Вон эта… типа госпожа… я легко могу представить ее во фривольном наряде и без панталон. Она-то и на послушницу совсем не похожа. Глазищами как зыркнет! Мужики сразу и соблазняться начнут. Ты это… мужа своего побереги! Чтобы с ней не соприкасался… Господин-то на ней женился для виду только, а сам к ней даже в спальню приходил притворно. Фида говорит, что они не разу не спали вместе. Хозяин просто сделал вид, что у нее переночевал. Да кто же в своем уме сношаться будет с порченной-то? А родители ее скрыли, что она бордельная была, вот король и потребовал, чтобы господин женился на «святой деве». Мол, будет мужу опора и помощь. Доверчивый Его Величество!!!.А вчера эта распутница к больному управляющему приходила. Типа лечить. Может, с дурными умыслами, а? Кто знает, что там в головах у гулящих девок? Никакой монастырь заразу позорную из них не вытравит…
Я слушала эту мерзость с открытым ртом. Так вот почему, от меня шарахаются, как от чумной! Кто-то пустил слух, что я была куртизанкой.
Мне аж поплохело…
Глава 10
Отвечу ее же оружием
Я поднималась по скрипучей лестнице на чердак, ведомая любопытством и желанием исследовать скрытые уголки поместья. А, собственно, чем мне еще заниматься, если я здесь, по сути, бесправная пленница?
