Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Я не свожу глаз с Хайдеса, пока иду к нему. Он сразу это замечает. Я готова поклясться, что прекрасно видел, как Ньют меня пропустил. Но он не отвечает на мой взгляд. Стоит прямо, руки в карманах, глаза в витрине с едой.

— Привет, — говорю им обоим.

Аполлон обводит меня взглядом. Несмотря на мрачность, улыбается:

— Привет.

Я жду, что и Хайдес меня поприветствует, но он молчит. Его губы сомкнуты. Я подхожу ближе, складываю руки на груди.

— Это я стала невидимой или ты стал глухим и хамом? — срываюсь.

Хайдес смотрит на меня краем глаза, пожимает плечами.

— Привет, Хейвен. Какой новый способ довести меня ты придумала сегодня?

Ладно. Я и не ждала, что он побежит ко мне в замедленной съёмке, как в кино, и мы рухнем в объятия, а мир замрёт от созерцания нашей любви… Но это ведь уж слишком противоположный вариант?

Я делаю вид, что всё в порядке. Может, он просто шутит.

— Ты что, в плохом настроении? Маска для волос с кокосовым маслом закончилась?

Он прищуривается.

— Во-первых, я не пользуюсь кокосовым. Только аргановым. А во-вторых, настроение у меня нормальное. Просто твой брат смотрит так, будто хочет подвесить меня под потолком, так что, может, тебе лучше вернуться к нему.

Хайдес делает шаг вперёд, отворачиваясь от меня. Я смотрю на его широкую спину в тягостной тишине. Он только что послал меня. Как будто я — обычная студентка, пристающая с болтовнёй.

Аполлон кусает губу, явно жалея меня. Я его игнорирую и стучу Хайдесу по плечу.

Он разворачивается, уже закатив глаза.

— Что ещё, Коэн?

От того, что он зовёт меня по фамилии, руки прямо чешутся. Хуже, чем когда после мороза попадаешь в тепло и кожу сводит крапивница.

— Серьёзно? Теперь ты зовёшь меня по фамилии?

Он молчит.

— Мы занимались сексом в твоей комнате, на пляже и в твоей ванне, всего каких-то двенадцать часов назад— а теперь ты называешь меня по фамилии и даже не удосуживаешься сказать «привет»? — взрываюсь, может, слишком громко.

Аполлон побледнел. Его губы цвета вишни сложились в ошеломлённое «о».

Хайдес сжимает челюсть. Медлит.

— Это было всего лишь секс. Не вижу, при чём тут…

Аполлон сразу делает шаг вперёд, вставая между мной и братом. Он, видимо, понял, что первое, что я хочу сделать, — это кинуться и придушить Хайдеса голыми руками.

— Аполлон, отойди, — шиплю.

— Хейвен…

— Замолчите оба, — одёргивает нас Хайдес. — Не время устраивать цирк в кафетерии. На нас и так все пялятся.

Это правда. Но мне всё равно. Пусть смотрят, пока я ору, что прошлой ночью он стоял на коленях между моих бёдер, а теперь отворачивается, как последний угрюмый мудак.

Хайдес подходит к витрине с фруктами и десертами. Аполлон тут же заслоняет меня и кладёт руки мне на плечи. Наклоняется, как взрослый, разговаривающий с ребёнком:

— Вернись к своим друзьям. Поверь мне.

— Почему он так себя ведёт? — шепчу. А потом решаю, что хочу, чтобы Хайдес услышал каждое моё слово. И ещё как должен услышать. — Я не собираюсь его оставлять. Не пока он не скажет, что за хрень с ним происходит и почему он не может даже посмотреть мне в глаза или поздороваться. Ещё вчера утром он умолял меня остаться с ним и не садиться в самолёт в полдень. Верно, Хайдес?

Он каменеет и молчит.

— Я с тобой разговариваю. Или твое имя ты слышишь только когда я кричу его у тебя в спальне?..

Одним резким движением Хайдес разворачивается и в два шага оказывается рядом. Его пальцы сжимают мой предплечье, и он склоняется так близко, что наши носы на миг соприкасаются.

— Замолчи, Хейвен, — рычит он, как зверь.

— Скажи, в чём твоя проблема.

Он тяжело выдыхает.

— Моя проблема в том, что я не хочу тебя слушать. Уходи.

— Нет.

— Хейвен.

— Хай…

Грубое проклятие обрывает меня, прежде чем я договорю его имя целиком. И вдруг мои ноги больше не касаются пола. Хайдес легко закидывает меня на плечо и несёт к выходу из кафетерия. Бурчит ругательства и непристойности, будто я самое невыносимое существо на планете.

Он ставит меня на ноги в коридоре. Ни души. И, чтобы он не успел на меня наехать, я опережаю его. Впиваюсь указательным пальцем в его грудь и давлю, прижимая к стене. Хайдес позволяет — ему бы хватило крошечного усилия, чтобы меня отодвинуть.

— Что, блядь, с тобой сегодня? — спрашиваю в который раз. — И мне нужен чёткий ответ.

Он смотрит на меня вечность. Если я злилась минуту назад, то теперь киплю. Он смачивает нижнюю губу.

— Хейвен, когда мы только начали общаться, что ты думала, как всё выйдет?

Вопрос выбивает меня из колеи. Я не знаю, что сказать.

— Ты думала, мы влюбимся? Что я превращусь в романтика, буду нянчиться с тобой и дарить букеты? Верила, что это сработает? — продолжает он.

— Я…

— Это был всего лишь секс, — повторяет. Если в первый раз это ещё не больно ударило, то сейчас я чувствую тоненькую трещину в сердце. — Повторить в третий? Или сможешь понять сама?

Я смеюсь. Истерически — как раз по тому, что я чувствую.

— Неправда. Ты боишься глубины того, что, между нами, и теперь пытаешься раскрошить мне сердце, неся херню. Не куплюсь, Хайдес.

Он стискивает губы. Шрам дёргается, когда он кривит рот.

— Я ничего не боюсь. Захотел бы серьёзных отношений — они были бы. Но мне не интересно. Трахаться было весело, и ты бы на это не пошла, если бы я заранее не постелил дорожку, насыпав тебе в уши сладких, жалких фразочек. Так что спасибо за беззаботность в Греции. А всё прочее — закрываем.

Он пытается выскользнуть, но я хватаю его обеими руками за грудь и снова впечатала о стену. В его серых глазах вспыхивает ярость, он сжимает мои запястья. Я цепляюсь за его толстовку ногтями — не отпущу.

— Прекрати, Хайдес. Прекрати, пожалуйста, — говорю. Я умоляю, но голос у меня ледяной. — Не порть…

Одним рывком он отводит мои руки и прижимает их к бокам. Роли меняются, и уже я зажата между стеной и его горячей грудью. Он дышит слишком часто и глубоко.

— Хейвен, я хотел только трахать тебя, — чеканит он. Каждое, сукин сын, слово — нож. — Хотел только трахать и слушать, как ты стонешь моё имя, как жалкая неудачница. А теперь не хочу.

Я пытаюсь ответить. Не выходит ни звука. Горло сухое, язык ватный.

И когда мне кажется, что дальше уже некуда, он отпускает запястья. Лезет в карман и вытаскивает стодолларовую купюру. Машет ею у меня перед лицом.

— Это потому, что, в сущности, ты тоже выиграла игру. Ты смогла свести меня, не думал, что у тебя выйдет.

Я смотрю, как бумажка качается в воздухе, и меня выворачивает — мне хочется выблевать ему на ботинки всё, что во мне есть.

Я так потрясена и так унижена, что только таращусь на него, а мысли носятся, пытаясь сложить хоть какую-то фразу. Ничего. Даже ругательства слипаются одно на другое.

Я уже не уверена, что он делает это из страха. Но даже если он хотел оттолкнуть меня, испугавшись чувств, зачем так подло? Это дальше любой границы.

Я хочу разрыдаться. Броситься на него и кричать, выставляя себя идиоткой, показывая, как он только что расколол мне сердце.

Вместо этого я вежливо киваю — мол, посторонись, дай дорогу. Хайдес послушно отходит, следит за каждым выражением моего лица, пытаясь угадать следующий ход.

Я киваю ещё раз, с самодовольной улыбочкой, и оставляю его с открытым ртом.

Затем подхватываю купюру и разрываю пополам. Швыряю ему в грудь и подхожу вплотную к его приоткрытым губам.

— В следующий раз, когда так меня унизишь, я переломаю каждую кость в этой руке. Понял?

Мне не нужно видеть его реакцию. Не хочу слышать ни звука. Я прохожу мимо и быстро ухожу — подальше, чтобы наконец позволить себе развалиться.

И, сворачивая за угол, уже далеко от Хайдеса Лайвли, я чувствую солёный вкус слёз на кончике языка.

***

Будильник на тумбочке показывает, что до полуночи полчаса, когда я сбрасываю одеяло и встаю. Джек, сопящая напротив, не шевелится. Одна босая ступня свисает с кровати, из-под голубого пухового одеяла.