Абитуриентка. Студентка (СИ) - Абдуллов Роман

— Вот-вот! Ван Саторы и без того самые богатые, а им всё мало! Я считаю, что Совет Магов правильно осудил дэра Луция — другим неповадно будет. И на месте лэра Маркуса я бы тоже стыдилась такого отца… Ой! Чтоб пески поглотили мои слова! Не хочу оказаться на его месте…

Отступив назад, Лера в злом бессилии сжала стакан и погрозила им сквозь закрытую дверь. Ух, швырнуть бы его в эту свору безмозглых гиен, которые дотявкают сейчас до того, что дэр Луций на завтрак младенцев ел.

И додумались же! Маркус стыдится отца⁈

Она, конечно, тоже не знает, что творится в его душе, но человек, испытывающий стыд, не выйдет в одиночку против троицы придурков, чтобы защитить каких-то незнакомцев. Он не станет вести себя вызывающе. Скорее, наоборот. Подожмет хвост и постарается слиться с обстановкой, дожидаясь, когда все всё забудут.

И неважно, что с самим дэром Луцием она не была знакома. Это просто… мерзко! Придумывать гадости, когда человек уже мертв и не может обелить свое имя!

К тому же, если перед смертью проявляется истинная сущность… Так дэр Луций даже на коленях и с головой на плахе был полон достоинства, и уж никак не походил на хапугу, жадного до денег.

Врут они всё! А Шон говорил правду!

Резко развернувшись, Лера подошла к столу и размашистыми движениями начертала на дощечке заголовок: «Песня о Соколе». Вот что она прочтет Маркусу!

Глава 45

За шаг до поворота

Шон с большим желанием провел бы время в тишине комнаты, с томиком стихов, чем здесь, во дворе, среди шумной толпы. Но не оставлять же приятеля без поддержки. Дилан сейчас переминался у торца бассейна и опасливо поглядывал то на воду, то на соперника (или все-таки собрата по несчастью?), то на старшекурсников, делающих ставки.

Начинались гонки по льду.

Вообще-то игра довольно захватывающая, это Шон признавал. Но только не для непосредственных участников — «пешек», выбираемых из первокурсников.

Сегодня жребий пал на Дилана и одного из «воздушников» — Ортвина ван Сигура. Они должны были добраться от одного края бассейна до другого — а это больше сотни локтей! — в то время как две команды «водников» замораживают под их ногами воду. При этом середина и примерно пара локтей до бортика должны были остаться нетронутыми, чтобы неосторожно ступившую или подскользнувшуюся «пешку» приняла в свои холодные объятия вода. Само собой, каждая из команд пыталась помешать соперникам, оттаивая их лёд. Выбраться и продолжить путь «пешке» дозволялось три раза, на четвертый же противник объявлялся победителем.

Наконец, команды разбежались на противоположные стороны, зрители рассредоточились вдоль бортиков, а над бассейном вспыхнули две шеренги светляков. Они словно выпили остатки сумеречного света с дорожек и осветили ими темную неподвижную воду.

Все затихли в предвкушении начала гонки.

— … ван Саторы же! — расслышал Шон негромкий разговор неподалеку.

— Что-то имя рода не отвело от шеи одного из них топор палача.

— Ну так надо понимать, за какую грань не стоит заходить. А проступок лэра Маркуса — не чета преступлению его отца, так что не вижу ничего удивительного в его восстановлении.

— Вот погодите, ему еще ленту вернут.

— Говорю же — ван Саторы!

Шон со злым бессилием оглянулся. Четвертый курс. И ведь не докажешь им ничего, только добавишь к слухам, принесенным девицами из города, новый повод для пересудов.

— А нас за пьянство и рукоприкладство вообще выперли бы.

— Это потому что ниже нашего «отстойника» академии нет…

Поднявшийся гвалт заглушил разговор, и Шон все внимание перенес на разворачивающееся действо.

Две инеисто-белые дорожки побежали от края бассейна, и Дилан с Ортвином, подгоняемые криками, осторожно спустились на лед. Друг на друга они не смотрели. Раскинув для равновесия руки, каждый осторожно ступал вперед.

Шон с сочувствием взглянул на Дилана. Бледный, губа закушена, в прищуренных глазах ярость. Еще пару дней назад Шон принял бы такое выражение лица за сосредоточенность и желание победить (удачливую «пешку» не трогали десять дней), однако позавчера приятель с ненавистью в голосе поведал об их с Вэлэри «приключении» на озере. Шон тогда возразил, что не все патриции такие, и привел в пример Маркуса. Маркус же помог им! Однако Дилан остался непреклонен.

Теперь, глядя, как под его ногами стремительно тают и вновь затягиваются полыньи, слыша азартные вопли, призывающие затопить «пешку» противника, Шон понял откуда такая убежденность. Понял, но не принял. Все же Дилан был субъективен, ведь даже в этой игре — и среди членов команд, и среди зрителей — были студенты из простых. Как говорится, образ жизни определяет и образ мыслей.

Шона толкнули раз, другой. Стоя посреди этой веселой, бурлящей суеты, он подумал, что, наверное, никогда не сможет найти здесь свою нишу. Еще и Маркус скоро покинет эти стены… Никем не понятый и потому осужденный. Почему-то вспомнились строки из «Баллады о путешественнике».

'Как павший лист я полумертв и слаб,

Мне не хватает воли, я отдаюсь потоку.

Кругом обман: не странник я, а раб,

И слепо верил лжепророку.'

По краю сознания проносились вопли:

— Справа нагревай! Справа! Да с другого права, шайсе!

— Рыжий, держись, гад! Я на тебя пять серебряных поставил!

Вдруг половина зрителей заорала в восторге, а вторая половина разочарованно застонала. Шон очнулся. Выглянув поверх голов, он увидел барахтающегося в воде Дилана. В попытках вылезти тот цеплялся за лед и, судя по шевелящимся губам, ругался.

Что ж, жить — значит бороться.

Шон отошел от бассейна — все равно помочь Дилану он не в силах, так стоит ли быть свидетелем его поражения, — и, оглядевшись в поисках свободной лежанки или скамьи, заметил знакомую фигуру. От ворот, погруженный в свои мысли и не глядя вокруг, шел Маркус.

Шон украдкой осмотрелся. Все были увлечены соревнованиями и никто не проявил интерес к появлению самого обсуждаемого сегодня человека. И это хорошо! Поскольку Маркус ни с кем не общается, а к нему с вопросами никто из местных не подойдет, то он и не заметит, что отношение к нему изменилось.

Сам Шон тоже ничего говорить не собирался. Возможно, он поступал не совсем по-дружески, однако, услышав с какой завистью, недовольством и даже толикой презрения судачат о возможностях древнего рода, решил молчать. Ведь если даже здесь такая реакция, то что ждет опального студента в столице? Нет уж. Пускай Маркус ничего не знает. Пускай хотя бы несколько дней у него будут спокойными.

— Развлекаешься? — спросил Маркус, останавливаясь рядом.

— Как сказать… — Шон покосился на Дилана, который снова балансировал на льду.

В сырой, облепившей тело одежде и с потемневшими от воды волосами, тот, вопреки ожиданиям, жалость не вызывал. А при виде его упрямо закушенной губы и сведенных бровей, даже захотелось сказать что-нибудь ободряющее. Например: «Горе побежденным!» Хотя, нет… вряд ли Дилан оценит такое напутствие. Тогда что?

Шон задумчиво посмотрел в небо. Оно уже почернело, но из-за светляков звезды затерялись. Может, «дорогу осилит идущий»? Да, пожалуй, это подходит, тут любой поймет, что ему желают идти и не падать.

— Надеюсь, ты не поставил на своего рыжего приятеля? — спросил Маркус, бросив мимолетный взгляд на бассейн. — Он проиграет, причем очень скоро.

— Неужели я похож на человека, который будет тратить деньги на такое ребячество? — возмутился Шон и пригляделся к «пешкам». Ну да, Дилан уже упал один раз, но он же догнал Ортвина и упорства ему не занимать. — Думаешь, проиграет?

— Обязательно. Во-первых, он тратит слишком много сил, чтобы удержать равновесие. Ноги напряжены, дыхание сбилось — он уже начал уставать. Его соперник более подготовлен и развит физически, его тело не сковано, дыхание равномерное. Во-вторых, эмоции. «Воздушник» спокоен и сосредоточен, а рыжий злится и потому слеп.

— А желание победить? По-твоему, оно ничего не значит?