Сошествие в Аид (ЛП) - Райли Хейзел

Лиам уже открывает рот, но Афродита мгновенно шикает, приложив палец к губам. Ко мне подступает тошнота. Можно было бы сделать вид, что ничего не происходит, будто за дверью не творится чёрт-те что. Но ей нужно, чтобы мы слышали каждый звук. Каждый намёк на…

Хайдес грязно ругается. Что-то ударяется о стену. Раз. Потом второй. Похоже на тело, влетающее в деревянную дверь. Лиззи застонала — они занимаются сексом. И громко, будто нас нет в паре метров, по другую сторону.

Мне не на что «обижаться». Может, накроет потом — через несколько часов, когда игра закончится и я уставлюсь в потолок собственной комнаты. Сейчас же хочется просто отвернуться в сторону и вывернуть желудок. Я не вижу — только слышу, но ощущение, будто всё перед глазами. Я прямо вижу руки Хайдеса на Лиззи и спрашиваю себя, трогает ли он её так же, как трогал меня. Целует ли. И мозг охотно шепчет свою версию: да. Он делает с ней всё то, что уже делал со мной.

Ньют рядом сидит с распахнутыми глазами, втыкая в пол. Джек за его спиной и не пытается спрятать гримасу отвращения. Почти уверена: мы все задаём себе один и тот же вопрос — какого чёрта мы здесь делаем? Наверное, уж лучше бы я выбрала игры Гермеса. Или три часа подряд билась головой о стену.

Мы ждём, и эти «семь минут» кажутся бесконечными. Потом Хайдес и Лиззи возвращаются — одежда в порядке, но волосы у неё растрёпаны. Они усаживаются на прежние места, и какое-то время никто не произносит ни слова.

Хайдес смотрит на меня. Я отвечаю тем же; отвести взгляд — последнее, что могу себе позволить сейчас. Первое желание — разрыдаться, потому что я чувствую себя использованной, обманутой и униженной. Все здесь знают, что, между нами, что-то было. Его братья знают, что мы были вместе — всего лишь два дня назад. А теперь он закрывается в ванной с другой и трахает её так, словно я — ничто. Именно поэтому я не могу позволить ему увидеть, как мне больно.

— Моя очередь, — говорю я. — Теперь выбираю я.

Я жду, что Афродита возразит, но она лишь протягивает мне деревянную шкатулку. Я веду пальцами по пробкам, пока не останавливаюсь на одной конкретной ампуле. Она тёмно-синяя, цвета лазурита. Откупориваю и залпом выпиваю. Жгучая, но с лёгким вкусом. На послевкусии — ягоды, кажется, ежевика и черника.

Закрываю глаза. Я даже не знаю, что предпочла бы — «правду» или «действие». Но, даже если бы я загадала, судьба всё равно дала бы обратное.

— Зелье Эроса, бога любви и сексуального желания, — зачитывает Афродита и улыбается мне с удовлетворением. — Действие, Хейвен. Многие думают, что одного влечения мало. Что лучше любить, чем хотеть. Но правда в том, что сексуальное желание — это первый шаг к любви. И между ними есть только тонкая грань, которая называется «А что, если?..»

Каждая мышца во мне замирает. Я знаю, куда она клонит. Или, по крайней мере, боюсь знать.

— На Играх открытия, три месяца назад, ты призналась, что испытываешь влечение к Аполлону. Ты призналась, что хотела бы переспать с ним. Детектор не выявил лжи. Но потом… — она нарочно оставляет фразу в воздухе, чтобы помучить меня. — Что-то вмешалось. Что именно — неизвестно. Возможно, даже ты сама не смогла бы сказать.

Я резко выдыхаю. — Ближе к делу. Что я должна сделать?

Она смеётся. — Ты ничего не должна. Это — возможность. Вы с Аполлоном так и не нашли в себе смелости сделать хоть шаг, хотя, возможно, оба этого хотели. Сегодня у вас есть шанс. Если вы оба согласны, вы можете делать всё, что пожелаете. Здесь. Перед нами. Столько, сколько захотите.

— Ты с ума сошла? — взрывается Ньют. — Что это, блядь, за игра?

Лиам ёрзает, но благоразумно молчит.

Я не смею взглянуть на Аполлона. И уверена, он тоже не смотрит на меня. Но я встречаюсь глазами с Хайдесом. Лиззи гладит его по затылку, другой рукой скользит вверх по его бедру. А он — будто не замечает. Смотрит на меня пусто, но я готова отдать всё, что у меня есть, лишь бы узнать, о чём он думает. За этой маской равнодушия всё ещё спрятано то восхищение, что я видела в нём до воскресенья, в Греции. Я не сумасшедшая и не наивная — я это вижу.

Поэтому я поднимаюсь на ноги, заставляя колени не дрожать, а сердце — не выскочить из груди прямо здесь, на глазах у всех. Аполлон следит за каждым моим движением: как я встаю, как делаю шаги — раз, два, семь, — и как усаживаюсь к нему на колени.

Он ошарашен. И вид у него такой нелепый, что я с трудом сдерживаю смех. Он вытягивает ноги, чтобы мне было удобнее. Не решается прикоснуться. Это я кладу ладони ему на плечи, чтобы не соприкасаться с его пахом. Возможно, стоило сесть боком. Да. Ошибка.

— Привет, — произносит Аполлон.

С меня слетает часть напряжения. — Привет. Надеюсь, тебе не в тягость, что я села к тебе на колени.

Он улыбается — едва-едва, и проявляется только одна ямочка. — Это одна из тех вещей, которые мне никогда не будут в тягость, Хейвен.

— Всё это ужасно скучно, — комментирует Хайдес у меня за спиной.

Я его игнорирую. И Аполлон тоже. Я вглядываюсь в его глаза и медленно опускаю тело на него полностью. Он реагирует резким выдохом, грудная клетка напрягается, кадык дёргается вниз.

У меня — «действие». Не «правда». И всё же это звучит как правда. Хитрый ход, надо признать. Ведь меня никто не заставляет делать что-то с Аполлоном; наоборот, если у меня есть желание, я обязана его исполнить. «Лови момент» в экстремальном варианте.

— Можно тебя потрогать? — шепчу я.

Он только кивает.

Я провожу пальцами по складкам его лба, разглаживая их. Скользну по прямой линии носа, по щеке, по резкой линии челюсти. Напоследок — губы, тонкие, цвета спелой вишни. Каждая часть Аполлона горячая и мягкая на ощупь. И этого уже недостаточно.

Моё сердце рвётся наружу. Отчасти потому, что хочет вернуться к своему хозяину — Хайдесу. Но и потому, что влечение к Аполлону не исчезнет никогда. Невозможно не желать такого, как он.

— Хейвен, — почти стонет он моё имя сквозь мои пальцы. Я продолжаю водить подушечкой по его нижней губе. — Поцелуй меня.

Это мольба. Слово слетает с его губ с такой жадностью, что во мне всё дрожит. Его хриплый, неспешный голос, который всегда тянет каждую фразу, сейчас звучит ещё более почтительно — чтобы попросить меня о поцелуе.

Он поднимает руки, в ожидании моего ответа. — Можно положить их тебе на талию?

В ответ я сама беру его ладони и ставлю туда. Достаточно низко, чтобы вокруг послышались перешёптывания.

Я склоняюсь к его лицу. У Аполлона рот приоткрыт, уже готов впустить мой язык. Я обвиваю его шею руками, прячу пальцы в тёмные волосы. Они мягкие и, если бы не аромат его кожи, я бы поклялась, что и волосы у него пахнут чудесно.

Когда наши губы встречаются — это конец. Сразу ясно: если бы Хайдес не ворвался в мою жизнь раньше Аполлона, всё пошло бы иначе. Если бы я докучала Аполлону, а не Хайдесу, я бы влюбилась в другого брата. Я бы выбрала Аполлона. Я выбирала бы его каждый день, никогда не передумывая. Не так, как Минта.

Аполлон — это всё, чего ты жаждешь.

Хайдес — это всё то, о чём ты даже не догадывалась, что можешь желать.

Поцелуй оказывается лишь лёгким касанием губ. Длится ровно столько, сколько длится ласка, — мягкий, без тени злости или похоти. И у меня нет намерения превращать его во что-то большее, даже если Хайдес ведёт себя как последний ублюдок. Потому что я знаю: за его холодностью стоит причина. И знаю, что то, что я чувствую к нему, — это не мимолётное влечение, а глубокое и зрелое чувство.

Аполлон красив, он зацепил меня с первого взгляда. Но он не Хайдес. Хайдес въелся в меня и не хочет уходить.

Я начинаю думать, что его «Персефона» в мой адрес было слишком уж точным попаданием. Персефона в мифе принадлежала Аиду на полгода — часть её души жила в подземном мире, часть — на земле. Так же и часть меня принадлежит Хайдесу. Тому самому парню за моей спиной, который хочет держать меня на расстоянии и делает вид, что я ему безразлична.

Когда мы отстраняемся, достаточно одного взгляда, чтобы понять: дальше идти не стоит. Мы могли бы зайти куда угодно, но нам нужен был лишь этот поцелуй. Таким простым и целомудренным он и останется.