Скорость. Дарьяльский дрифт (СИ) - Хлебов Адам

Но так или иначе конфликт перерос в войну, когда Комиссаров приказал Рашпилю убрать меня.

Мда, Каменев. Ты один против всего КГБ?

В глубине души я очень надеялся, что это не так. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, кто в этой войне выйдет победителем. Мне хотелось верить, что Комиссаров и Мальков — просто аномалия, исключение. Сбой системы, ошибка.

Скажи, кто твой враг, и я скажу, кто ты. Нормально я себе планку для прыжка задрал. Ну или нажил геморрой.

Говорить, что был совсем один против КГБ или Комиссарова, было не совсем справедливо. Мне помогали мой Серёга, который принял меня по приезде из Тбилиси как родного.

Я пожил у него немного, пока его родители уехали по текущим делам в Сибирь, откуда мой друг был родом. Почти неделю я не выходил из дома, обдумывая свой план.

Серёга помогал мне во всём, хотел ехать со мной на дачу к Марго, но я категорически отказался. Понимая, что подставляю своего друга, я поблагодарил его за помощь и съехал.

Теперь, когда я объявился, Комиссаров наверняка пройдётся с визитами везде, где я могу предположительно «залечь на дно». Оставаться дальше у Серёги глупо. Это слишком опасно для него.

Люди из «семёрки» очень влиятельны. Конечно, не настолько, как сотрудники «девятки» и «единички» (указанные занимались охраной первых лиц государства и внешней разведкой соответственно). Но всё равно можно сказать, что возможности даже одного Малькова безграничны по сравнению с моими.

Они — тени. Они не оставляют следов. Толпа — их стихия, в толпе они могут творить всё что угодно. Они превращают города и населённые пункты в большие ловушки. Их мир — это бесконечная шахматная доска, где каждый прохожий, каждая витрина, каждый поворот улицы — часть игры.

Они могут вести цель часами, днями, месяцами, и та до ареста так и не узнает, что находится под колпаком. Они неприкасаемы для ментов. Если ты не знаком с ними лично, то найти их невозможно. Они — пустота, которая смотрит на тебя отовсюду. Они — воздух, который тебя окружает.

Они читают твои привычки как открытую книгу. И умеют пользоваться этим. Их оружие — терпение. Они могут ждать и никуда не торопиться. Время всегда на их стороне. Бездействие их не угнетает.

Любой другой давно сошёл бы с ума. Мало кто может двенадцать часов подряд сидеть у окна, не отлучаясь, наблюдать и ждать, когда появится объект.

Они знают, чего человек боится. Чаще всего вынуждают человека ошибаться. Иногда они сами себя намеренно обнаруживают. В этом случае задача — не выследить, а заставить бояться и нервничать. Они не нападают — внушают паранойю. Самый опасный их инструмент — собственный страх объекта.

Конечно, у меня мало шансов легко «свалить» Комиссарова. Но всё же они есть. Кто сказал, что у них монополия на время? Что у меня меньше терпения? Что я не изучу их страхи?

Я собираюсь отплатить той же монетой.

— Комиссаров, хочешь поймать меня? Сначала найди.

Глава 3

Время? Теперь, когда иконы у меня, оно тоже мой союзник.

Мне пока удаётся действовать на опережение. А это означает, что я создаю события, а мои враги вынуждены на них реагировать.

Можно сказать, что это гандикап. Моя небольшая фора.

Ещё неделю назад я встретился с моим наставником, руководителем первой гоночной команды Игорем Николаевичем Трубецким.

Самым настоящим князем, гонщиком, участвовавшим в гонках в Монте-Карло, в Ле-Мане.

Трубецкой репатриировался после войны в СССР обратно на Родину, вопреки воле и противодействию своей семьи, проживавшей в Италии.

Этот легендарный старик многое повидал. Прошёл через множество трудностей и жизненных неурядиц, пока не достиг своей мечты.

Он создал свою гоночную команду в России в ведомственном гараже Академии Наук.

Волею судеб я оказался в той же команде. Взятый на поруки ученик слесаря, я быстро освоился и стал гонять, заменив попавшего в аварию коллегу.

Несмотря на то, что наши пути на время разошлись, у нас с Трубецким сохранились тёплые и доверительные отношения.

Я знал, что всегда могу рассчитывать на его помощь в трудную минуту.

Внимательно выслушав мой рассказ о последней гонке, заказе Комиссарова и украденных иконах, он легко отреагировал на мою просьбу.

— Конечно, я помогу перекантоваться, как ты говоришь. Поедешь в экспедицию.

— В экспедицию? — я недоумённо посмотрел на старика.

— Да, в археологическую.

— Игорь Николаевич, но…

— Никаких «но». Тебе будет полезно и познавательно. На раскопки едут студенты и преподаватели. Поедешь водителем.

— Хорошо.

— Придётся пожить под чужой фамилией, но думаю, это меньшее из зол.

— Это я могу.

— К тому же учти, что во-первых, водитель в экспедиции имеет очень высокий статус. От водителя очень много зависит. Он там как капитан космического челнока.

— Челнока? Почему челнока?

Трубецкой улыбнулся.

— Челнока, потому что мотается всё время туда-обратно от лагеря археологов в райцентр и обратно. А во-вторых, там через две недели будут проходить ралли «Орджоникидзе».

Увидев, как у меня загорелись глаза, спросил:

— У меня там есть приятель. Желаешь поучаствовать? Мне похлопотать?

— Игорь Николаевич, да что вы спрашиваете! Конечно! Почту за счастье!

Сердце бешено заколотилось от радости.

— Ты не спросил, в качестве кого ты можешь поучаствовать.

Трубецкой хитро улыбался. Не дожидаясь моего ответа, он сказал:

— Ралли в горах — очень опасная дисциплина, там нужен не просто навык вождения. Там нужно иметь опыт. Настоящее мастерство. Я похлопочу, чтобы тебя взяли механиком.

— Механиком? — даже я почувствовал, что мой голос прозвучал разочарованно.

— Ну когда-нибудь поучаствуешь в ралли, сидя за рулём авто. Ты парень талантливый, быстро учишься.

— Спасибо.

— Не забывай, что у тебя в приоритете вылезти из той ямы, в которой мы с тобой оказались.

Трубецкой направил меня к профессору Института археологии Академии наук Ковалёву Александру Владимировичу.

Профессор ужасно картавил. Мне не всегда удавалось понять его.

— Садитесь, могодой чеговек, во избежание недоаазумений я догжен вас сразу пеедупеедить, что я с детства не выговааиваю две буквы агфвавита: Г — Генин и Ы — ыволюцию.

— Здравствйте Алекандр Владимирович, — ответил я мужине лет пятиддесяти-шестидесяти с густой седой бородой,

«Ленин и революция», догадался я. Он не выговаривал «л» и «р».

— Вначаге вам некотооые мои сгова будут непонятны, но потом вы пиивыкните.

— Понятно.

Было забавно его слушать, и я улыбнулся.

Но он посмотрел с такой серьезностью, что мне стало очень неудобно и улыбка быстро улетучилась.

— Так значит вы мой тезка, Александ. Как сообщиг Игогь Никогаевич, вы этими машинками интееесуетесь, веено?

— Верно. Гоночными автомобилями. Я гонщик, Александр Владимирович.

— Что знаете об аахеогогии, мигостивый госудаа?

— Немногое. Только то, что это наука о истории, о прошлом. Археологи проводят раскопки там всякие, находят кувшины, статуи.

— Все понятно, я так и думал. Впоочем, это даже к гучшему.

Я не знал радоваться или огорчаться последней фразе.

— Аахеология, знаете ги, — это наука с гопатой. Истооия без этой самой гопаты почти ничто. Не стану пееувегичивать значение аахеологии, но без нее мы бы никогда не узнаги о деевнейших гооодах, не имеги бы пеедставгения об их кугьтууе и еегигии. Это понятно?

— Понятно.

— Аахеология сгожное еемесго. Но оомантическое. Иногда можно найти бесценные сокоовища.

— А вы находили?

— Нахожу в каждую экспедицию. Гуузовые водить умеете?

— Умею. И легковые тоже.

— Машины у нас не новые, теебуют ухода. Как у вас с еемонтом?

— А как с запчастями?

— С этим пооблем нет, наша Севеео-Кавказская экспедиция дуужит с военными, запчатей завагись.