Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

Грейс вздохнула и подумала, что Джуди, которая уже стала матерью, возможно, права, но тем не менее сказала:

— Надеюсь, у меня для начала будет хотя бы несколько месяцев, чтобы просто пожить замужней жизнью. И я не знаю, как мне есть, если я либо слишком занята для этого, либо одна мысль о еде… — Как деликатно сообщить, что в последние несколько недель у нее возникает рвотный рефлекс, стоит ей только подумать о пище? — … более чем непривлекательна, — закончила она не совсем точно.

— Бедная пташка Грейс… — проворковала Джуди и обняла Грейс, которая злилась на себя за то, что ей снова хочется заплакать.

Оливер, который, казалось, всегда знал, когда ее нужно спасать, подбежал и легонько напрыгнул ей на ногу. Она подхватила его на руки и позволила лизнуть себя в лицо, послав песику телепатическое сообщение: «Я тоже тебя люблю».

Скоро собрались и остальные подружки. Они смеялись, ели сэндвичи и по очереди спрашивали у Грейс, радуется она или нервничает. Расслабившись и отвлекшись в их обществе, Грейс ухитрилась съесть целый сэндвич и два пирожных, а Пегги тем временем мастерски подпилила ей ногти и покрасила их блестящим лаком сочного гранатового цвета.

В тот же вечер состоялся официальный ужин, и Грейс поморщилась, обнаружив, что за столом, полным серебра и хрусталя, ее усадили рядом с матерью. Во время коктейлей она избегала родителей и старалась уделять внимание друзьям, с которыми, как ей было известно, предстояло надолго расстаться после того, как корабль причалит в Монако и Грейс придется принять на себя обязанности будущей княгини.

От мысли о графике предстоящих мероприятий сделалось дурно, и Грейс решительно выбросила его из головы, беседуя о предстоящем Гала-бале Красного Креста в Монте-Карло, медовом месяце, который они с Ренье проведут у него на яхте в Средиземном море, и том, как она благодарна тридцати шести женщинам, которые под руководством Хелен Роуз сшили платье для предстоящего всего через неделю венчания в кафедральном соборе Святого Николая.

— Все это просто невероятно роскошно! — захлебнулась от восторга Мюриэль Гейнс, давняя подруга матери, прижав к груди руку в драгоценных перстнях.

— Да, не правда ли? Я чувствую себя счастливицей, — согласилась Грейс, надеясь, что сумела убедительно изобразить предвкушение, от которого захватывает дух.

Ведь всем остальным подобные перспективы казались роскошными, а последнее, чего ей хотелось, — это разочаровать тех людей, которые потратили столько времени и денег, чтобы помочь отпраздновать ее свадьбу. Пусть все мероприятие и превращалось в какой-то цирк с конями, Грейс порой чувствовала, каким будоражащим и волшебным выглядит оно со стороны.

Когда настала пора первой перемены блюд, она нашла свое место и принялась возиться с салфеткой и стаканом воды.

— Ты не можешь избегать меня вечно, — тихо проговорила мать, склоняясь к Грейс и понизив голос, чтобы никто больше ее не услышал. — А я даже толком не понимаю, почему ты так злишься. Разве ты не получила, что хотела?

Грейс вгляделась ей в глаза, ища там хоть малейший намек на иронию, на осознание того, что ее средняя дочь, возможно, не совсем счастлива. Если мать не способна признать, что ее интервью отдает дурновкусием, вдруг она хотя бы заметит, что Грейс страдает? И попытается утешить?

Но Грейс не увидела в Маргарет и следа сочувствия. «Я что, слишком хорошая актриса и мне удалось одурачить даже собственную мать, заставив ее поверить, что мы все попали в сказку?»

— Я не злюсь, мама, — сказала она и удивилась, обнаружив, что так оно и есть. — Я просто… боюсь. — Едва Грейс закрыла рот, ее ошеломила правдивость произнесенного.

— Ты? Боишься? — переспросила мать, глаза которой округлились от искреннего изумления. — Как может бояться единственный из детей Джона Брендона Келли, который вечно не выполнял его приказаний?

«Боже мой», — подумала Грейс, у которой даже рот приоткрылся от потрясения. Выходит, все это время, пока она страстно жаждала отцовского одобрения и надеялась на него, мать… видела, что с ней происходит?.. И ничего не делала? Не предпринимала совсем ничего, чтобы смягчить боль от слов отца? И ни разу не дала понять, что знает, как тяжело ее дочери быть Грейс Келли?

«Сейчас, сию секунду, я уплываю все дальше и дальше от всего этого», — думала она, и облегчение, которое принесла ей эта мысль, было так велико, что груз, давивший на плечи, исчез, и она смогла вдохнуть полной грудью.

— Да, мама, я боюсь, — умудрилась прошептать Грейс.

Ладонь матери легла ей на руку, прикрыв помолвоч-ное кольцо.

— Ты справишься со страхом. Ты всегда со всем справляешься, — сказала Маргарет внезапно осипшим голосом. Ее глаза на миг затуманились, Грейс заметила это, и сердце подпрыгнуло у нее в груди. Но прежде чем она успела ответить, Маргарет отвернулась и проговорила, обращаясь главным образом к меню: — У тебя будет куча времени на отдых, когда ты станешь княгиней.

Глава 29

Грейс сошла с лайнера, держа на одной руке Оливе-ра. Вторая рука оставалась свободной, чтобы махать запрудившим док и улицы людям, которые пришли хоть одним глазком взглянуть на свою будущую княгиню. При виде их Грейс обуял приступ обычно нехарактерной для нее робости. «Они станут моими подданными», — подумала она. Такая мысль просто не укладывалась в голове. Это волнующееся людское море, которое махало руками и аплодировало ей, напоминало скорее театральную публику. Привычнее было думать о встречающих как о зрителях; это помогло ей улыбнуться им под защитой широких полей шляпки.

Несколько минут спустя она уже была с Ренье на его яхте «Deo Juvante II» [29], и приветствия толпы стали еще громче, хотя, казалось, это невозможно.

— Дорогой, я так счастлива тебя видеть, — призналась Грейс и потянулась поцеловать его в щеку.

Снова раздались неистовые аплодисменты. Это превосходило ее самые смелые ожидания. Да боже мой, двое людей просто решили пожениться, и все! А не сыграли на сцене полную версию «Гамлета»…

Ренье тоже поцеловал ее, хотя ясно было, что это всего лишь игра на публику, и легче Грейс не стало. Ей отчаянно хотелось прижаться к нему и прошептать, до чего она мечтает сбежать от всего этого. Но прежде чем она успела хоть что-то сделать, князь торжествующе помахал толпе и, вспенив воду, описал на яхте полукруг. Рев мотора, шум толпы, внезапное резкое перемещение судна по воде чуть не заставили Грейс согнуться пополам.

— Пожалуйста, Ренье, — сказала она и, хотя ей пришлось почти кричать, скорее всего, никто больше ее не услышал, — выровняй яхту, а то меня стошнит.

Он выполнил просьбу, а потом, обняв Грейс, заметил:

— Придется нам поработать над тем, чтобы ты, княгинюшка, привыкла к качке. Мы ведь в Монако. — Потом Ренье снова перевел взгляд на ликующую толпу с гордостью, достойной только что сыгравшего роль принца датского, и проговорил, маша рукой: — Погляди, как они тебя любят. Мы же не хотим их разочаровывать.

— Конечно, нет, — отозвалась Грейс, взяла его под руку и тоже помахала встречающим, думая, что никогда не видела такого восторженного приема, хотя нынешние овации не имели к ней почти никакого отношения.

И вот началась неделя таких декадентских обедов, ужинов, танцев и прочих мероприятий, что Грейс призналась пташкам Джуди и Джею: древним римлянам до Монако далеко.

Увидев в каждой комнате шикарного «Отель де Пари» по хрустальной бутылке с шампанским «Кристал» и огромной корзине с фруктами, сыром и сластями, ее отец заметил:

— Теперь я знаю, на что ушло твое приданое.

Грейс не смогла удержаться от смеха и поддразнила его в ответ:

— Видишь, папа, я же говорила, что Монако — страна небедная.

Она чувствовала, что должна улыбаться и хвалить все это, даже если та часть ее натуры ирландской католички, что была взращена на обносках из гардероба сестры, порой и приходила к выводу, что с роскошью тут несколько переборщили. Грейс искренне любила цветы. Ее гостевые апартаменты во дворце выглядели как салон любимого ею нью-йоркского флориста Макса Шлинга — искусно составленные нарядные композиции из экзотических цветов вперемежку с более привычными стояли в блестящих вазах и чашах практически на каждой горизонтальной поверхности.