Ирландия. Тёмные века 1 (СИ) - Сокол Артем

— Что... что вы хотите? — спросил я, с трудом выдавливая слова.

Луций отпустил мою руку и отступил.

— Рим нуждается в тебе. Папа собирает людей с знаниями, чтобы восстановить империю. Ты будешь под защитой. Будешь учить наших учёных.

— А если я откажусь?

— Тогда, — Луций взглянул на монастырские стены, — викинги сожгут это место дотла. И никто не придёт на помощь.

Я стоял у окна своей кельи, глядя, как воины Луция разбивают лагерь у монастырских стен. В руках я сжимал ту самую монету — символ всего, что успел построить здесь.

За спиной скрипнула дверь. Вошёл аббат.

— Ты написал в Рим о моих делах, — прошипел я.

Колум сел на скамью, его лицо внезапно постарело на десяток лет.

— Я писал в Рим о библиотеке. Но не о твоих печах и тем более монетах. Они... сами узнали. У них есть осведомители. Люди, которые подслушивают чужие разговоры.

— Как?

— Не знаю. Но Луций не лжёт. В Риме действительно есть желающие возродить империю.

— Что мне делать? — спросил я.

Аббат вздохнул.

— Выбор за тебя не сделаю. Но знай: если ты уедешь с ним, назад дороги не будет.

За окном запели цикады. Где-то в лагере Луция зазвучал смех.

— Я подумаю, — сказал я.

Но в душе уже знал ответ. Монастырь Глендалох стал моим домом, я не хотел покидать его. Я уже очень много сил вложил в развитие этого места, чтоб сейчас всё бросить. Через месяц мне должно было исполнится пятнадцать, а уже сейчас я распоряжался теми деньгами, что монастырь зарабатывал сверх тех двенадцати золотых в год, что отправлялись Папе в Рим. Как только аббат убедился, что я трачу деньги разумно, бережно и не транжиря, он перестал контролировать расходы, мне кажется финансовые вопросы его тяготили.

На следующее утро я отказался от предложения Люция, чему он похоже был весьма рад, ему не хотелось выделять из своей свиты сопровождающих меня до Рима, но и волю Рима он не мог проигнорировать.

***

Трактат о пивоварении лежал передо мной на столе, его пергамент был потрёпан по краям, но текст сохранился чётко. Строки на латыни описывали процесс, который казался почти магическим: как превратить ячмень в золотистый напиток, который согреет зимой и освежает летом. Я перевёл его за ночь, делая пометки на полях черновика, если видел что процесс можно улучшить. Аббат Колум, стоя у окна, скептически наблюдал за мной.

— Ты уверен, что это стоит нашего списка житий святого Патрика? — спросил он, скрестив руки. — Пиво… Это не священное знание.

— Но это практичное, — ответил я, не отрываясь от текста. — Хлеб кормит тело, пиво радует дух. А дух — это тоже часть веры, не так ли?

Аббат хмыкнул, но в его глазах мелькнул интерес.

— И как ты собираешься это делать?

— По науке.

Первой проблемой стал ячмень. В монастыре его почти не выращивали — все поля были засеяны пшеницей и овсом. Но в соседней деревне я нашёл крестьянина, который согласился отдать половину своего урожая в обмен на хлеб и обещание будущего пива. Его имя было Фергал, и он, как и все здесь, считал ячмень «кормом для скота».

— Из него же только кашу варят, — сказал он, пожимая плечами.

— А я сделаю так, что твой ячмень будет цениться дороже пшеницы, — пообещал я.

Фергал засмеялся, но в его взгляде читалось сомнение.

Солод. Это было следующим шагом. Трактат описывал, как проращивать зёрна, сушить их, а потом обжаривать на огне. Но на практике всё оказалось сложнее. Первая партия ячменя заплесневела — я не рассчитал влажность. Вторая сгорела в печи — слишком сильный жар. Третья… Третья наконец дала тот самый золотистый солод, который нужен был для пива.

Конхобар, заглянув в мою «лабораторию» — переоборудованный сарай у пекарни, — скривился:

— Пахнет, как в хлеву после дождя.

— Это аромат будущего, — ответил я, просеивая солод через сито.

— Будущего или похмелья?

Я только усмехнулся.

Сусло. Кипячение. Дрожжи. Каждый этап был испытанием. Первая партия пива получилась мутной и кислой — монахи, попробовавшие её, скривились так, будто выпили уксуса. Вторая была лучше, но всё ещё далека от идеала, так как получилось вкусное, натуральное, но очень эффективное слабительное. Третью я настаивал дольше, добавив вёсны — дикого хмеля, который рос на опушке леса.

И вот он — момент истины.

Я налил напиток в деревянную кружку и поднёс к свету. Цвет — как у спелого мёда. Пена — густая, плотная. Запах — хлебный, с лёгкой горчинкой.

Первым дегустатором стал аббат. Он отхлебнул, замер, потом медленно опустил кружку.

— Это… не похоже на ту бурду, что варят в деревнях.

— Потому что это не бурда, — сказал я. — Это сделано по науке.

Пивоварню организовали в том же сарае, но теперь он был полон бочек, котлов и медных трубок — последние выменяли у кузнеца за обещание бесплатного пива на год вперёд. Работа кипела: одни монахи варили сусло, другие следили за брожением, третьи разливали готовый напиток по бочкам. Даже Конхобар, несмотря на свои шутки, втянулся в процесс — он отвечал за обжарку солода.

— Никогда не думал, что буду монахом-пивоваром, — сказал он однажды, вытирая пот со лба.

— Всё во славу Господа, — ответил я, но в глазах у нас обоих играли искорки.

Продажи начались через месяц. Первыми покупателями стали те же крестьяне, что брали у нас хлеб. Они не верили, что монахи могут варить хорошее пиво, но после первой кружки сомнения рассеялись.

— Это же нектар! — воскликнул Фергал, осушая свою кружку. — Как ты это сделал?

— Секрет, — улыбнулся я.

Секрет был прост: чистота, точность и знания из трактата, который аббат считал «неравноценным» обменом. Но теперь, глядя на очередь у монастырских ворот, даже он признал:

— Возможно, я ошибался.

Уважение монахов ко мне росло с каждой новой бочкой. Те, кто раньше видел во мне лишь «странного мальчишку», теперь спрашивали совета. Брат Кайл, ювелир-чеканщик, предложил делать специальные жетоны для пива — чтобы учёт был проще, но я его остановил, сказав что уже существующих монет достаточно. Брох, каменщик, начал строить новое помещение для пивоварни — больше, светлее, с каменным полом.

А однажды вечером ко мне подошёл старый Дубтан, монах, который раньше лишь ворчал в мою сторону.

— Ты… сделал это место лучше, — пробормотал он, глядя в землю.

Это было больше, чем я ожидал.

Но самым неожиданным стало письмо из того самого отдалённого монастыря, с которым мы обменялись списками трактатов. Их аббат писал:

«Мы получили ваш список житий. Но… у нас есть вопрос. Тот трактат о пивоварении — он неполный. Там отсутствовали главы о хмеле и длительном хранении. Вы… случайно не хотите обменяться ещё раз?»

Я рассмеялся.

Аббат Колум, прочитав письмо, покачал головой:

— Теперь они просят вдвое больше. Видимо в их глухой угол дошла весть о нашей предприимчивости.

— Но теперь мы знаем, что наш список житий святого Патрика стоит ещё дороже, — ответил я. — Мы же тоже не отправили им его целиком.

Аббат задумался, потом улыбнулся:

— Может, и правда… выиграли не они.

***

Дорога в соседнее графство Уи Гаррхон вилась между холмов, как змея, то ныряя в тень дубовых рощ, то взбираясь на открытые ветру склоны. Ослик, упрямо топающий перед повозкой, время от времени останавливался, будто давая мне передумать. Но я лишь поправил мешок с хлебом у себя за спиной и кивал братьям Маэлу и Эрну:

— Двигаемся дальше.

Они переглядывались, но не спорили. Оба были крепкими мужчинами, хоть и в рясах, а за поясом у каждого висела дубинка — на всякий случай. Хотя, если верить слухам, Руарк мак Брайн не трогал безоружных. Но слухам я уже давно перестал верить. К полудню мы достигли границы графства Уи Гаррхон. Там, где раньше стоял пограничный столб с гербом прежнего графа, теперь торчал обгоревший обрубок, а рядом — свежая насыпь из камней. На самом крупном камне была выбита руна, которую я не сразу разглядел.