Ирландия. Тёмные века 1 (СИ) - Сокол Артем

— Это… слишком хорошо, — пробормотал он. — Люди начнут задавать вопросы.

— Пусть задают, — пожал я плечами. — Мы скажем, что это благословение святого Кевина. Кто осмелится усомниться?

Аббат покачал головой, но монеты не отдал.

— Начнем с малого. Десять монет в день. Посмотрим, как отреагируют.

Я согласился, хотя в душе рвался вперед. Но спешить было нельзя. Каждая такая монета — не просто кусок металла. Это семя, из которого должно было вырасти финансовое благополучие монастыря Глендалох основанного святым Кевином.

Через неделю первые монеты попали в деревню. Я отдал их кузнецу в уплату за медь. Он вертел кружок в пальцах, щупал зубами, даже стучал им по наковальне.

— Не похоже на подделку, — наконец заключил он.

— Попробуй расплатиться ими в монастырской лавке, — предложил я.

На следующий день кузнец вернулся, держа в руках мешок муки.

— Приняли, — сказал он, и в голосе звучало недоверие. — Без споров.

Так началось наше маленькое чудо. Монеты текли из монастыря, как кровь по жилам, оживляя торговлю. Крестьяне, которые раньше меняли зерно на хлеб, теперь копили медные кружки. Лавочники принимали их без вопросов — слишком уж они были красивы, чтобы сомневаться в их ценности.

А мы с Кайлом тем временем совершенствовали процесс. Добавили второй и третий штамп — с изображением трех и пяти буханок для крупных покупок. Нашли способ делать рант еще ровнее. Даже придумали маленькую хитрость — перед чеканкой окунали заготовки в винную кислоту, чтобы медь блестела, как золото.

Однажды вечером, когда мы сидели у горна, Кайл вдруг сказал:

— Ты понимаешь, что мы делаем, да?

— Даю людям то, во что они могут верить, — ответил я.

— Нет. Ты создаешь новую правду. Ту, где кусок металла стоит больше, чем труд или хлеб.

Я посмотрел на монету в своих руках. Она была теплой, почти живой.

— Правда — это то, во что верит большинство. А верить они будут в то, что видят. Вот и все.

Кайл задумался, потом кивнул.

— Тогда давай сделаем их еще красивее. Чтобы верили крепче.

Мы засмеялись, и звон меди смешался с нашим смехом. Где-то за стенами монастыря уже темнело небо, но здесь, у горна, было светло. Как в будущем, которое мы создавали по кусочкам — удар за ударом.

***

Торговля шла бойко — повозку с хлебом окружали толпы крестьян, звон новых медных монет смешивался с весёлыми криками. Я уже собирался передать Конхобару очередную партию буханок, как вдруг замер.

Над толпой, над крышами, под самим небом — повисла тишина.

Потом донесся грохот.

Не хаотичный топот, а чёткий, железный ритм — будто маршировала сама смерть. Люди у ворот монастыря разом расступились, и я увидел их.

Отряд воинов.

Но не викинги.

Их доспехи слишком блестели — не грубая кольчуга, а бронзовые латы, отполированные до зеркального блеска. Шлемы с опущенными забралами, нагрудники с чеканными узорами.

А потом я увидел щиты. Чёрные, с золотой окантовкой. И в центре — двуглавый орёл, раскинувший крылья над скрещёнными мечами. Герб Священной Римской империи. Меня бросило в жар.

Впереди отряда шагнул всадник. Его конь был крупнее местных лошадей, почти как те, что я видел на парадах в XXI веке. Рыцарь поднял руку в латной перчатке — и все замерли.

— Где библиотекарь? — спросил он на латыни, его выговор звучал слишком чистым, без привычного акцента характерного для жителей Ирландии. Будто он был родом не отсюда. Так говорил на латыни только сам аббат, который двадцать лет провёл, обучаясь в Риме.

Моё сердце колотилось так, что, казалось, его услышат все.

Он знал.

Он искал меня.

Рыцарь медленно повернул голову — и взгляд его забрала остановился прямо на мне.

— Бран, сын Аэда?

Глава 5. Тень двуглавого орла

Тишина в монастырском дворе была такой густой, что я слышал, как трещат угли в печи за спиной. Воины в блестящих латах стояли неподвижно, словно статуи, но их глаза за забралами следили за каждым моим движением. Всадник, назвавший себя Луцием Клавдием Вителлом, медленно соскользнул с коня и сделал шаг вперёд. Его доспехи не звенели, как у местных ополченцев, — они шелестели, будто змеиная чешуя.

— Ты — Бран? — повторил он.

Я кивнул, сжимая в кармане медную монету — свою первую чеканку. Рельеф металла напоминал: я уже не тот беспомощный мальчишка, что ничего не понимал в происходящем, за два года я уже вписался в это время.

— Аббат Колум писал о тебе, — продолжил Луций. Его голос звучал глухо из-за забрала, — утверждает, что ты превратил библиотеку из плесневелой могилы в храм знаний.

Я осторожно перевёл взгляд на аббата, стоявшего у ворот. Его лицо было невозмутимым, но в глазах читалось предупреждение: «Будь осторожен».

— Я лишь починил то, что было сломано, — ответил я.

Луций усмехнулся.

— Скромность — добродетель, но я приехал не за ней. Покажи мне эту библиотеку.

Каменные стены библиотеки, когда-то покрытые плесенью, теперь блестели в свете факелов. Луций шёл медленно, проводя рукой по полкам, трогая печь, заглядывая в вентиляцию. Его пальцы замерли на чертежах дренажной системы, которые я оставил на столе.

— Это твои схемы? — спросил он.

— Да.

— Где ты научился такому?

Я заранее подготовил ответ:

— В книгах. Римские трактаты об архитектуре.

Луций поднял бровь.

— Ты читаешь латынь?

— Учусь уже два года, но пока ещё хватает неясностей особенно если свиток старше пятисот лет.

Он откинул плащ и сел на скамью, сняв шлем. Под ним оказалось лицо мужчины лет сорока — резкое, с орлиным носом и шрамом через левую бровь. Но больше всего меня поразили его глаза: холодные, серые, как сталь.

— Аббат писал, что ты не только библиотеку восстановил, но и печь построил для выпечки хлеба. А от местных я узнал, что ты и монеты начал чеканить, — он достал из кармана одну из наших медных монеток. — Это тоже из книг?

Сердце заколотилось быстрее. Монеты были рискованным шагом, но отказаться теперь — значило вызвать ещё больше подозрений.

— Нет. Это... необходимость. Людям нечем платить за хлеб. Торговля замерла.

Луций вертел монету в пальцах, затем неожиданно рассмеялся.

— Гениально. Просто и гениально. Ты знаешь, что в Риме уже двадцать лет пытаются восстановить денежную систему после краха Западной империи? А тут мальчишка в глуши придумал, как заставить крестьян верить в ценность маленького кусочка меди.

Я не ответил. Его смех звучал как-то... неестественно. Слишком резко. Слишком нарочито.

— Мне нужно осмотреть пекарню, — вдруг сказал Луций, вставая. — И твою мастерскую, где чеканишь монеты.

Пекарня работала в полную силу. Конхобар, заметив нас, замер с подносом в руках, но Луций лишь кивнул, изучая печь.

— Римская конструкция, — пробормотал он. — Но усовершенствованная. Ты добавил здесь... что это?

— Каналы для более равномерного нагрева, — объяснил я. — Чтобы хлеб не подгорал.

Луций склонился над печью, потом резко выпрямился.

— Кто ты на самом деле, Бран?

Вопрос повис в воздухе, острый, как лезвие. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Сын кожевника.

— Враньё. — Луций шагнул вперёд. — Кожевники не учат латынь. Не читают римские трактаты. Не строят печи, которые не видели даже в Константинополе.

Я стиснул зубы. Отступать было некуда.

— А воины Папского государства не приезжают в глушь из-за библиотеки, — парировал я. — Что вы ищите на самом деле?

Тишина. Потом Луций медленно улыбнулся.

— Умён. Очень умён. — Он опустил голос до шёпота. — Я здесь, потому что в Риме идут слухи. Говорят, в Ирландии появился человек, который знает вещи, недоступные даже нашим учёным. Который строит печи, как древние римляне, но лучше. Который... — он сделал паузу, — как только столкнулся с проблемой нехватки у крестьян наличности сразу придумал как её решить. И такого качества монет нет нигде в мире уж я повидал много разных монет, даже золотые делают не столь качественно как ты делаешь медь.