Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

— Смех, да и только! — крикнул я громко, перекрывая гул толпы и стоны раненого царя. — Смешно от лжи и коварства! Вы что же, уши развесили⁈

Я указал саблей на Голицына, который привез весть от Марфы.

— Кто вам эту весть принес⁈ Князь Голицын⁈ Тот самый Голицын, чей сынок только что у моего подворья с оружием в руках стоял рядом с людьми Шуйского, пытаясь меня, царского родича, убить⁈ Вы слову изменника верите⁈

Стрельцы снова зашумели, словно потревоженный улей, глядя на Голицына, который побагровел от моих слов и судорожно сглотнул.

— А ты, Васи́лька! — повернулся я к Шуйскому. — Год назад царица Марфа перед всей Москвой, при народе и боярах, признала Дмитрия сыном своим! Плакала, обнимала! А теперь, значит, когда ты со своими подельниками ворвался в Кремль, пролил кровь верных царю людей, поднял руку на самого помазанника Божия — теперь она вдруг от него отреклась⁈ Да кто ж этому поверит⁈

Я видел, как дрогнули ряды стрельцов. Мои слова попадали в цель.

— Ее силой заставили! — продолжал я кричать, чувствуя, как ко мне возвращается уверенность. — Или обманом! Приставили нож к горлу старухе или нашептали ей лживых слов! А Голицын примчался сюда с этой «вестью» в самый нужный для вас момент, изменники! Чтобы оправдать свое предательство! Чтобы на крови и лжи взобраться на трон!

— Ложь! — взвизгнул Шуйский, теряя свое показное спокойствие. Его лицо исказилось от злобы. — Он все лжет! Царица сама…

— Сам ты лжешь, пес! — перебил я его. — При Годунове ты орал, что Дмитрий в Угличе убит! А потом сам его Дмитрием признал! Теперь вновь орешь, что он не царь! Нету твоему слову веры! Тебя уже раз царь пощадил за игрища твои и семейку твою. Только я не пощажу! Потому что ты сам — вор и предатель! Власть тебе нужна, а не правда!

— Стрельцы! — снова обратился я, видя их растерянность и сомнения. — Опомнитесь! Не дайте обмануть себя! Лжет Шуйский! Вспомните, кому вы крест целовали! Государю Дмитрию Иоанновичу! Он еще жив! — Я указал на стонущего на земле царя. — Ваш долг — защитить его от предателей!

Мои слова произвели эффект. Часть стрельцов снова заколебалась, опуская оружие, глядя на Шуйского с подозрением. Другие, наоборот, крепче сжали бердыши, готовые драться — видимо, из тех, кто был подкуплен или крепко связан с заговорщиками. Раскол среди стрельцов стал явным, площадь разделилась на два враждующих лагеря, еще не скрестивших оружие, но уже готовых к этому.

— Не слушать его! — закричал Шуйский, видя, что ситуация снова выходит из-под контроля.

— А мы уже послухали! — вдруг раздался дерзкий крик из рядов стрельцов ближе к моим людям. Несколько стрельцов демонстративно вскинули бердыши, направляя их в сторону бояр.

Шуйский же, видя, что его почти загнали в угол и что часть стражи готова обернуться против него, выхватил саблю из богато украшенных ножен и с перекошенным от ярости лицом заорал:

— Смерть продавшим веру нашу на поругание! — И с размаху ударил саблей Дмитрия. Клинок со свистом рассек воздух. Голова несчастного дернулась, хрип оборвался.

— Бей предателей! — В тот же миг я выхватил свой верный колесцовый пистоль и прицелившись, выстрелил в Шуйского.

Грохот выстрела потонул в реве толпы. Пуля попала Шуйскому в плечо. Он взревел от боли и ярости, выронив саблю и схватившись за рану.

— Взять его! Убить! — закричал Шуйский своим людям, зажимая окровавленную рану. — Не дайте воренку уйти!

Люди Шуйского и стрельцы, вставшие на его сторону, с дикими криками ринулись на нас.

— Огонь! Бей пистолями! — отдал я новый приказ, и тут уже мой полк грянул дружным выстрелами. Пятьдесят стволов рявкнули почти одновременно, изрыгая дым и свинец. Грохот выстрелов ударил по ушам, смешиваясь с криками ужаса и боли. В передних рядах людей Шуйского образовались страшные бреши — кто-то рухнул на камни сразу, кто-то закружился, хватаясь за раны, прежде чем упасть. Пороховой дым на мгновение заволок площадь едкой пеленой, сквозь которую доносились вопли раненых и предсмертные хрипы. Этот залп на мгновение остановил их натиск, внеся смятение в ряды атакующих.

— Вперед! К Шуйским! — взревел я, перекрывая шум закипающей битвы, выхватывая саблю. — Руби изменников! За мной!

Я пришпорил коня, и мой отряд, как стальная лавина, ринулся вперед, в дым, в крики, в самую гущу врагов. Поздей, Олег, мои верные стражи — все рванулись за мной. Копыта загрохотали, сабли взлетели над головами, сверкая в утреннем свете.

И началась рубка. Площадь перед дворцом мгновенно превратилась в кипящий котел из стали, ярости и смерти. Лязг клинков о клинки, глухие удары по доспехам, треск древков бердышей, хриплые крики атакующих, вопли раненых — все слилось в невообразимый гул. Люди и кони смешались в беспорядочной свалке. Кто-то падал, сбитый с ног, и его тут же затаптывали. Кто-то, потеряв оружие, отбивался кулаками или кинжалом. Пыль взметнулась столбом, смешиваясь с пороховым дымом и алыми брызгами крови. Воздух стал тяжелым, пахло железом, потом, пороховой гарью и смертью.

Но мы не просто рубились — мы пробивались. Наша цель была ясна — достать главарей заговора, Шуйских и их ближайших приспешников. Каждый взмах сабли, каждый удар был направлен на то, чтобы расчистить путь к центру, где раненый Василий Шуйский пытался удержать своих людей.

Мой клич и ярость нашего натиска, а главное, вид явной измены бояр, убивших царя на их глазах, возымели действие. Раскол среди стрельцов стал очевиден прямо посреди боя. Часть их начала драться за Шуйского, больше по инерции или из страха, но многие другие колебались. Я видел, как один стрелец опустил бердыш, пропуская моего воина, как другой замахнулся на боярского сына рядом с собой, крича:

— Измена! Царя убили! — Эта сумятица в рядах противника стала нашим лучшим союзником, превращая их оборону в хаос.

Рядом со мной бился дядя Олег, его сабля с хрустом проламывала шлемы и доспехи врагов, каждый его удар был смертелен. Стражи, верные и опытные воины, сомкнули ряды вокруг меня, принимая на себя удары, предназначенные мне, и беспощадно разя врагов пиками и саблями.

Я сам, не видя ничего, кроме ненавистных лиц заговорщиков, рубился с яростью берсерка. Стрелец с бердышом попытался стащить меня с коня — я отбил древко и рубанул его по незащищенной шее.

Боярский сын, размахивая саблей, кинулся наперерез — мой конь сшиб его с ног, а я, не останавливаясь, полоснул его по спине. Сабля моя нашла Дмитрия Шуйского — он неуклюже отбил первый удар, выбив искры, но второй, более быстрый и точный, распорол ему бок сквозь кольчугу. Он с криком боли и изумления рухнул под копыта мечущихся лошадей. Иван Шуйский-Пуговка попытался ударить меня сзади, но мой верный Игнат успел подставить саблю и тут же свалил неказистого боярина ударом ноги по шлему, тот мешком осел на землю.

Главный враг — Василий Шуйский — видя гибель брата и неумолимый натиск моих людей, понял, что дело плохо. Его взгляд встретился с моим через кипящую свалку — в нем не было страха, только ледяная ненависть и звериный расчет. Прикрываясь своими людьми, которые дрались с отчаянием обреченных, и оставшимися верными стрельцами, он начал медленно, шаг за шагом, отступать к спасительным дверям дворца, огрызаясь проклятиями и редкими приказами.

— Не упускать! — крикнул я, пытаясь пробиться к нему, но его люди дрались отчаянно, прикрывая отход своего господина, бросаясь под наши сабли, чтобы дать ему уйти, и он не упустил возможности рвануть во дворец.

Бой на площади начал затихать, сменяясь стонами раненых и редкими, отчаянными вскриками добиваемых. Увидев, что их предводитель отступает, а сопротивление сломлено, оставшиеся люди Шуйского и верные ему стрельцы дрогнули и побежали — кто ко дворцу, кто к воротам Кремля. Часть стрельцов, что сражалась против Шуйского или колебалась, побросала оружие или осторожно перешла на нашу сторону, поднимая руки в знак сдачи или опуская глаза.

Площадь была наша, но победа оказалась горькой. Десятки тел моих людей, союзников, врагов, стрельцов устилали окровавленные камни. Воздух был тяжел от едкого запаха пороха, густого металлического запаха крови и смрада смерти. Тишину нарушали лишь стоны и плач.