Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

— У меня есть раскладные стулья,– задумчиво произнес коллежский секретарь.

«Не удивлюсь, если и ванна найдется», — насмешливо подумал я, но троллить дальше ученого не стал. Но и потачки ему давать не собирался. Кто же не читал про профессора Паганеля, который ради своего научного интереса умудрился поиски капитана Гранта превратить в кругосветное путешествие? Никто не читал? Жюль Верн еще не родился? Но я-то знаю…

— Как вы попали в поход, господин Волков? — проявил я любезность, пока мы ждали стулья. В моем распоряжении не было ни кибитки, и захудалого шалаша. Пришлось нам общаться по-простому, на открытом воздухе.

— От Депо картографирования. Сказать по-правде, от меня просто избавились. Я получил магистерский градус в Московском университете, поступил на службу в Географический департамент Кабинета Ее императорского величества, к господину Вильбрехту. Но потом реорганизация. Нас включили в состав Депо, а это сугубо военная организация.

— Сочувствую.

— Вовсе нет нужды! Такая удача!

«Интересно, — подумал я, — ты, профессор, знаешь об Индии как о цели похода?» Но спрашивать не стал. Как раз подоспели стулья, и мы уселись.

— Давайте пока на словах, господин секретарь, обсудим будущий маршрут. Где мы будем переходить реку Яик? Что нас ждет на других реках?

— Тут я вас разочарую, милейший. Основной сток в реках Кайсацкой степи приходится на апрель-май, ибо питаются они снегом в горах. То есть нас ждут разлив и трудности переправы.

— Вы говорили об этом атаманам Орлову и Платову?

— Не только говорил, но и указал на необходимость захватить с собой переправочные средства. Впрочем, после Яика нас встретится лишь одно серьезное препятствие — река Емба или Гем-река.

— А дальше? Сколько до оазиса Кунград?

— Порядка семисот верст. И воду по дороге придется добывать с превеликими трудностями. Аральское море для питья непригодно. У его северной оконечности мы поднимемся на плато Усть-Юрт, где мы встретим еще большие испытания. Местное население с марта по октябрь его покидает.

— Я правильно понял: мы пойдем вдоль западного побережья Арала?

— Именно так! Восточное — это пустыня, это смерть!

Я тяжело вздохнул и собрался задать следующий вопрос, но меня прервали.

— Где хорунжий Черехов? — раздался звонкий молодой голос.

Я обернулся и понял, что у меня новые проблемы.

* * *

— Почему я должен вам подчиняться? Мы в одинаковых чинах!

Прапорщик…. мне сразу не понравился. Прилизанный столичный хлыщ с голубой кровью и родословной от Рюрика минимум, хоть и с сомнительной фамилией Рерберг. Хорошо хоть не фон и имечко русское — Антон Петрович.

— У вас от какой даты производство в чин? — наседал на меня обер-офицер, лишь недавно выпущенный из Императорского сухопутного шляхетского кадетского корпуса в Петербурге. — У меня полусотня под началом. Меня сам генерал Кутузов, герой Очакова, при выпуске напутствовал.

Аргументами так и сыпал, причем, большей частью пустыми. Как мне украдкой подсказал Волков, выпускником Рерберг был не выдающихся достижений, иначе получил бы чин повыше.

Младший лейтенант, мальчик молодой… Были бы мы в советской армии, отвел бы тебя за угол казармы и хорошенько отбуцкал. Мигом сообразил бы, что здесь вам не тут. Но мы в степи, и с углами тут напряженка. А по мордасам лупят солдатушек офицеры, выясняя отношения между двумя благородными донами посредством дуэли. Так что пришлось включить соображалку и дипломатию.

Оглядел спорщика с головы до ног. Длинный зеленый мундир, галстук, напудренный парик, небольшая треуголка, горжет, узкие панталоны, высокие сапоги, офицерский шарф с серебряной кистью… Мой взгляд скользил сверху вниз и снизу вверх и не мог найти детали, за которую бы зацепиться. Настоящий павловский офицер, без малейшего, надо думать, отклонения от установленной формы. Покойный император так на ней помешался, что бывший кадет и думать не смел явиться ко мне без отглаженного бантика на косе парика. Но что-то меня в его облике цепляло, не давало покоя. Я так на него пялился, что Рерберг занервничал и принялся поправлять отложной воротник.

Сапоги!

На нем не кавалерийские сапоги!

— Господин Рерберг, почему вы прапорщик, а не корнет, как положено в кавалерии, к которой относятся казаки? Вы из пехоты?

Антон Петрович густо покраснел, как недоросль, застигнутый маменькой за разглядыванием пикантных картинок. Явно занервничал.

— Я… — он смешался, не найдя нужного ответа. Даже отступил на полшага назад.

Два седоусых унтера, маявшихся ожиданием, пока офицеры меж собой судили-рядили, сочли ретираду прапорщика достаточным основанием, чтобы мне доложиться.

— Подхорунжий Богатыршин! Привел в ваше распоряжение, вашбродь, сборную полусотню донцов.

— Урядник Гавриил Зачетов из Гребенского казачьего войска, станица Червленая. Со мной три десятка.

То, что Зачетов, суровый казак с окладистой пышной бородой, с Терека, было видно невооруженным глазом. На нем любезная моему сердцу черкеска, на узком поясе кинжал, а осанка такая горделивая, какая всегда отличала мужественных гребенцов, если верить историку Василию Александровичу Потто. Его книгу «Два века терского казачества» я зачитал до дыр.

Все понятно: Рерберг никакой не командир, а наглый узурпатор. Не люблю самозванцев, хотя сам такой (может, поэтому и не люблю?).

— Антон Петрович! Объяснитесь!

Прапорщик еще больше смешался, уронил голову:

— Отправлен в сикурс господину Волкову, ибо в старшей мушкетерской роте кадетского корпуса учился работать с картой, делать топографическую съемку местности. А в поход скомандирован еще в Петербурге вместе с несколькими молодыми офицерами. Простите.

— Мне в помощь? — вскочил со стула Федор Исидорович. — Насколько мне известно, кадеты в корпусе учили все что угодно, вплоть до драматического искусства, кроме того, что потребно знать человеку, выбравшему военную стезю.

Рерберг снова покраснел.

— Так было при директоре Ангальте, — поспешил он пояснить. — А когда явился его высокопревосходительство генерал от инфантерии Михаил Илларионович, из нас стали делать настоящих офицеров. Он так нам и сказал на окончание корпуса: «Господа, вы не полюбили меня за то, что я сказал вам, что буду обходиться с вами, как с солдатами. Но знаете ли вы, что такое солдат? Я получил и чины, и ленты, и раны, но лучшею наградою почитаю то, когда обо мне говорят — он настоящий русский солдат».

— Похвально, что вы помните такие священные слова! — вмешался я. — Но совершенно не время предаваться воспоминаниям. Федор Исидорович, займитесь прапорщиком, он в полном вашем распоряжении. Я же с унтерам-офицерами, с вашего разрешения, пошепчусь.

— О, горе мне! Я не родился под сенью огромного родословного дерева! — патетично воскликнул Волков.

Ого, оказывается наш сухарь не чужд лицедейства и чувства юмора. Ведь он явно потешается над дворянской спесью прапорщика. Думаю, коллежский секретарь быстро скрутит Рерберга в бараний рог. Я надеялся, что бывший кадет послужит нянькой ученой голове, но, похоже, все будет наоборот.

— Федор Исидорович! Полагаю, вы быстро споетесь, — подытожил я и пошел знакомится с пополнением.

Прибывшие казаки принялись устраиваться на новом месте, знакомиться с моими казачками, а я устроил мини-совещание с унтер-офицерами. С донцами, ожидаемо, все оказалось точно также, как с моей первой командой — полный разнобой с точки зрения оружия. Я тут же увеличил количество запрашиваемых карабинов и про остальные пункты не забыл — отряд же теперь вырос втрое, до полной сотни.

А вот гребенцы порадовали. Были вооружены кавказскими ружьями мелкого калибра, но дальнобойными, и, что особо порадовали, они умели их перезаряжать на скаку. У дагестанцев-тарковцев научились, с которыми постоянно воевали. С надтеречными казаками вылезла другая проблема. Они привыкли воевать в лесах, степь их не то, чтобы пугала, но эффективность, как они честно признались, значительно падала. Я решил определить их в арьергард, на защиту обоза. Слава богу, меня поняли правильно — то было не умаление их способностей, но особое доверие, ибо степняки привыкли всегда нападать с тыла и именно на обоз. Он был самым уязвимым местом в степном походе.