Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

— За дело, братцы! — громко скомандовал я, стараясь перекрыть боль Степана и шепотки казаков. — Время не ждет! Степь нас уже испытала, но мы — Донцы, идем вперед не оглядываясь! Приступить к огневой экзерциции! Потом завтрак и в поход.

Муса, не дожидаясь моего приказа, отправился собирать поклажу для Степана, свободные от нарядов казаки вынимали из чехлов свои карабины, прилаживали к ним сошки, проверяли патронташи. У каждого был двойной комплект боевых патронов (по 30 штук), по 60 золотников пороха и по 2 с половиной фунта свинца. На поясах кожаные пороховницы с пулечницей, пороховая натрубка и медная смазница (2). Это неприкосновенный запас. Для тренировки они получат у Кузьмы боеприпас из нашего походного арсенала.

— На позицию! — громко выкрикнул хмурый подхорунжий Богатыршин, отойдя на 250 шагов от квадратного земляного вала, который мы накопали накануне, от его северной стороны.

Хмурый, потому что у меня с ним вышел спор — не из-за стрельб, а по поводу разделения отряда. Подхорунжий впервые показал зубки: мол, не дело ослаблять деташемент. Пришлось надавить авторитетом, и Богатыршин неохотно уступил. Полагаю, впоследствии Платов получит отчет, и этот момент будет особо отмечен. У меня не вызывало сомнений, что все так и будет — сам бы поставил доверенного человека наблюдать за действиями молодого командира и, если что не так, вмешаться, подсказать, поправить.

Да только откуда и атаману, и подхорунжему знать, что я далеко не мальчик и хорошо соображаю. что делаю! Включая ту же огневую подготовку, уже превращенную в традицию. И что у меня все продумано, даже организация стрельб. В лагере для безопасности никого не осталось: верблюжий караван, повозка Назарова, костры кашеваров — все было вынесено за его пределы. Степана устроили в безопасном углу, Волков с Рербергом отошли на двадцать шагов к востоку от вала и занялись вычислениями, установив менузлу.

Казаки трусцой побежали к унтер-офицеру, принялись устраиваться на земле. По команде подхорунжего произвели залп. Начали перезаряжать, поджидая, пока развеется белый пороховой дым. Я стоял в стороне, внимательно наблюдая. Результаты стрельбы меня не удовлетворили, особенно ее точность. Подошел поближе и принялся за наставления. Донцы слушали внимательно, мотали себе на ус. Второй залп вышел намного лучше. Третий, четвертый…

— Подъем! К повозке! Накрутить патронов в запас! — последовали указания от Богатыршина.

Опять же мое нововведение, наряду со стрелковыми тренировками. Несмотря на то, что в пехоте уже давно применялись бумажные патроны, казаки до моего назначения командиром заряжали по старинке: пороховой заряд, свинцовая пуля, бумажный или тряпичный пыж. Я упорно ломал стереотип, что наше главное оружие — это пика. С легкими на маневр хивинцами только грамотным огневым боем добьемся победы. И кажется, казаки прониклись моей идеей и экзерцировали с энтузиазмом.

Выдав последнее цэу, отправился переговорить с Волковым и Рербергом.

Ученый муж стойко переносил тяготы пути, хоть и выглядел порой как пугало на ветру. Его куцый парик постоянно норовил свалиться, а лорнет то и дело выпадал из рук. Он все время что-то записывал, измерял, сверялся со своим компасом и картой. С прапорщиком Рербергом они, как я и предполагал, быстро нашли общий язык — не в смысле сердечного согласия, а в смысле постоянных споров и выяснений, кто из них главнее и чьи знания вернее. Прапорщик пытался командовать «штабс-капитаном», тот парировал, ссылаясь на табель о рангах и ученость. Я их почти не трогал, предоставив возможность самим распределить обязанности, лишь поглядывал, чтобы не потеряли чего важного из своего громоздкого научного снаряжения. Волков действительно оказался весьма полезен — он точно определял наше местоположение, рассчитывал скорость движения, предсказывал изменения погоды. Его прогнозы по водоемам, впрочем, пока не радовали — степь, хоть и после снежной зимы, быстро теряла влагу.

— Природа ничего не создает напрасно, научитесь доверять ее подсказкам, — наставлял Федор Исидорович своего спутника. — Мы получили уникальный случай силой науки восторжествовать над ней, но не стоит ею и пренебрегать. Вы несколько упрямы — лишь на том основании, что видели, как поступают другие, не подозревая, что так называемые «известные вещи» есть лишь результат успешных опытов, проведенный по высочайшим законам науки.

— О чем спор, господа? — поинтересовался я у мрачного прапорщика, собиравшего инструменты в специальные ящики.

— Профессор утверждает, что ему был бы полезен выпускник навигационной морской школы, а не пехотный офицер-картограф.

— А как иначе? — воскликнул Волков, нисколько не возражавший против прилипшей к нему клички. — Оглянитесь вокруг: мы словно в море, здесь все изменчиво, все непостоянно. Эти плавные изгибы рельефа, они напоминают волны. Пройдет немного времени, поднимется трава — такая высокая, что скроет всадника. Именно моряк может оценить Великую степь и проложить в ней безошибочно правильный курс.

До нас долетел упоительный запах поспевшей каши, в желудке заквакали лягушки, и не только у меня одного.

— Кажется, мы заслужили небольшой кутеж! — весело молвил Профессор.

— Кутеж в виде подгоревшей каши? Да вы, Профессор, оригинал! — не удержался от подколки Рерберг. — Ах, где вы, паштеты из гусиной печенки и заливные из чухонской лососины⁈

— Вы нуждаетесь, молодой человек, в правильной диэте для укрепления духа и дабы избежать тучности!

— Тучность мне не грозит, — взвился прапорщик.

— Федор Исидорович! — прервал я их пикировку. — Сегодня мы расстаемся, как вчера договорились. Я с большей частью отряда выдвинусь вперед. Вы будете следить за нашим маршрутом по оставшимся после нас ретраншементам. Урядник Зачетов за вами присмотрит, но бога ради, не задерживайте ваш караван. Не больше часа каждое утро на ваши вычисления.

Волков тяжко вздохнул:

— Я дам вам компас, чтобы соблюсти точность.

Он кивнул на тяжелую коробку — творение мастерской математических и физических инструментов при Морском Шляхетском кадетском корпусе. Пришел мой черед вздыхать: я уже успел убедиться в его несовершенстве — у двух компасов, имевшихся в распоряжении Волкова, разность составляла 4°. Вот такая у нас будет навигация! Вся надежда на проводника, которым я разжился в родном 4-м Донском. Да только беда в том, что этот сын шакала умудрится от нас сбежать на третьей ночевке в Кайсацкой степи.

* * *

Следующие несколько дней превратились в монотонное, выматывающее движение сквозь бесконечную степь и вечернюю ломоту, до кровавых волдырей на ладонях, с устройством лагеря. Небо, одинаково огромное и равнодушное над головой, меняло цвет от бледно-голубого до лилового, земля под ногами оставалась неизменно плоской и однообразной. Мы ходко двигались на рысях, останавливаясь порой минут на пять, чтобы дать роздых разгорячившимся лошадям и подтянуть подпруги. В день проходили верст 70–80. Вокруг нас широкая равнина, где редкие, еще не набравшие силу стебли травы робко пробивались сквозь прошлогодний сухостой. Ветер — вечный обитатель этих просторов — то ласково обдувал лица, то срывался в яростные порывы, швыряя в глаза пыль и заставляя устало пригибаться. Солнце с каждым днем становилось злее, иссушая землю и обостряя предчувствие будущих трудностей.

Степь казалась абсолютно безлюдной — ни кочевий, на табунов, ни пасущегося скота. Но я чувствовал, что за нами наблюдают. Вести разносятся по степи быстрее птиц, от стойбища к стойбищу или, как тут привыкли говорить, от аула к аулу. Где-нибудь в неприметной впадине мог скрываться наблюдатель, уложивший на землю своего скакуна. Стоит нам проехать мимо и скрыться вдали, он поднимет коня, вскочит на него и понесется с докладом к своему султану. Или затаившийся отряд барантщиков присмотрится к нашей силе и отступит — постоянные вылазки угонщиков скота, как ни странно, обычно проходили бескровно. Своего рода степная жестокая игра, в которой побеждал тот, у кого резвее конь, а не крепче рука или острее сабля. Обо всех этих подробностях я вызнал у яицких казаков на форпосте. Кто-кто, а они с повадками степных хищников были хорошо знакомы. Самый страшный враг, по их уверению, это отряды людоловов, которых науськивали хивинцы. Дух этого разбойничьего государства витал за тысячу километров от их оазисов и городов на берегах Аму-Дарьи. Меня не оставляла тревога за все более отстающий от нас верблюжий поезд. И за запасы воды, которой все меньше и меньше. Успеем ли мы добраться до Ембы, когда выпьем последний глоток?