Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

На четвертый день пути, уже под вечер, когда солнце клонилось к западу, окрашивая небо в кровавые тона, а длинные тени ползли по земле, когда уже пришло время останавливаться и браться за лопаты, чтобы подготовить очередной лагерь, передовые дозорные подали сигнал. Тонкий свист, повторенный вдоль строя, означал «Вижу».

Я двинул вперед. Сквозь дрожащий от зноя воздух, на горизонте показалась легкая дымка. Небольшая, почти незаметная, но в безлюдной степи даже такой знак привлекал внимание.

— Дым, господин квартирмист! — доложил урядник, подъехавший ко мне.

— Заметил. Рассыпаться в цепь, тихо. Лошадей укрыть. Ружья зарядить. Ждите моего сигнала. Козин, с тобой вперед проедем, и десяток стрелков. Муса, и ты со мной.

Мы оставили основную часть отряда в небольшой лощине, где можно было укрыться от посторонних глаз, и двинулись вперед осторожно, держа дистанцию. Ветер дул в нашу сторону, что было на руку — наш запах и шум лошадей не доносились до источника дыма. Ехали шагом, внимательно осматриваясь по сторонам.

Вдали показалось пыльное облако, все больше и больше набирающее объем. Всадники, очень большая конная группа, и она неумолимо двигалась в нашем направлении.

(1) Рыбный промысел на Яике (с 1775 г. Урал) — старинная привилегия яицких казаков.

(2) Пулечница — емкость для хранения пуль, позволяющих быстро заряжать ружье, если закончились патроны. Натруска — пороховница для затравочного пороха.

Глава 7

— Тревога! — не выдержал Муса при виде вынырнувшей из пыли конной ватаги.

— Оставить! — одернул его Козин. — Вашбродь, мирные. Сабли в ножнах.

— Сам вижу. Стоим недвижимо!

Требовалось немалое хладнокровие, чтобы замереть при виде конницы, несущейся на тебя во весь опор. Время замедлило свой ход — минута-другая, и нас поглотит толпа всадников, закружит вокруг нас, замелькает…

Отряд, числом не менее пятисот человек, резко замер, не домчавшись до нас шагов тридцати. Еще клубилась поднятая им пыль, как вперед выдвинулся немолодой киргиз в богатом бархатном чапане, украшенном серебряной вышивкой и отороченным мехом чёрно-бурой лисицы. Он приветливо помахал нам рукой. На неплохом русском языке этот «колобок» произнес:

— Я аламан султана Букея, Бармак Муратов из туленгутского рода (1)! Приветствую тебя, посланец Белого царя, падишаха всех урусов! Мы ждали вас еще вчера — самые жирные бараны зарезаны, кумыс пенится в кувшинах, добро пожаловать в наши степи!

Если весь казахский отряд сидел на низкорослых, крепкой конституции лошадях, то под седлом Баймака плясал стройный аргамак-ахалтекинец, «небесный конь», древняя лошадиная кровь, поражающая своей грацией и изяществом. Я буквально захлебнулся слюной при виде этого роскошного животного, цена которого составляла не меньше нескольких табунов традиционных казахских лошадок. Каково же было мое удивление, когда рядом с Баймаком возник всадник на еще более прекрасном коне. Золотой — так хотелось его назвать, он будто промчался сквозь самородную россыпь.

— Мынбасы, тысячник войска султана Букея, Джумальгедин, — представил мне новое лицо аламан. — Как обращаться к тебе, о добрый вестник?

— Петр Черехов, посланец походного атамана Орлова и его славных генералов, предводителей туменов — Платова, Денисова, Бокова и Бузина! Донское войско идет за мной следом, и гром его копыт сильнее поступи железных полков Судэбэй-богатура! — витиевато ответил я, но киргизы-бикеевцы прониклись. На их луноликих лицах проступила смесь страха и уважения. Кто среди киргиз-кайсаков, узбеков, туркмен, сардов и прочих кочевников не помнит прославленного полководца того, кто потряс весь мир⁈

Великая степь все еще жила во времена Чингисхана. Здесь древние предания перекочевывали в реальность, а реальность порождала мифы. Ханствами правили исключительно чингизиды, звания правителей, военных и чиновников в точности копировали иерирархат Монгольской империи, но не было главного — той яростной пассионарности, что выплеснулась на просторы Азии из далеких-далеких степей. Моя мгновенная оценка боеспособности казахов говорила об одном — не воины! Эту полутысячу, такую страшную, когда мчалась нам навстречу, мы помножили бы на ноль своей неполной сотней, не особо напрягаясь. Нам ли бояться пастухов, конокрадов и барантщиков, возомнивших себя войском! Допотопные луки, плохенькие сабли, редкие ружьишки, способные лишь напугать волчью стаю, покосившуюся от голода на овечью отару, полное отсутствие дисциплины и правильного строя — даже лица стоявших перед нами всадников выражали некую растерянность. Что забыли здесь урусы, глядевшие на них свысока? Неужели в Степь пришла новая большая война?

Байрак Муратов и Джамульгедин думали о том же. Весть о подходе огромного по местным меркам войска вызвала у них оторопь.

— Мы, букеевцы, всегда были верными слугами русского царя. Чем мы заслужили немилость? — дрожащим голосом спросил аламан.

«Напугай их до колик при первой же встрече, сделай так, чтоб у них задрожали коленки, — напутствовал меня Платов, выдавая политическое напутствие. — Страх — вот лучшее оружие в переговорах с азиатцами».

Собственно, это я сейчас и делал. Сидя на своем дончаке, таком неказистом на фоне великолепных аргамаков, в запыленной одежде, усталый, уступающий этим важным персонам и числом своего отряда, и знатностью рода, и прожитыми годами, смотрел на них свысока, как на тех, кому следует пасть передо мной ниц и отбивать поклоны. Большой начальник приехал, однако!

— Об этом я буду говорить только с вашим султаном! — грозным голосом ответил я, уподобившись директору, распекающему нерадивых учеников-хулиганов.

Предводители киргизов склонили головы, признавая справедливость моих слов.

— Мы проводим тебя, о славный батыр, к нашему повелителю Букею!

* * *

Казахский аул! О, это что-то с чем-то!

Когда произносишь вслух «аул», в голове рождаются картины кавказских горных селений, уступами и пчелиными сотами взбирающихся на высокие горные кряжи. Какой аул, если вокруг непролазная грязь, гуляющие без присмотра жеребята, одинокие верблюды тупо жуют свою жвачку, босоногие голые ребятишки носятся между грязных кибиток, женщины в высоченных головных уборах или в тюбетейках, в безразмерных тулупах и простых длинных рубахах увязывают тюки, а сапоги джигитов утопают в навозе так, что не видно их узких, изогнутых вверх носков⁈ Стойбище — вот правильное определение! И ставка султана Букея ничем не отличалась от прочих киргизских селений, лишь большая белая юрта, украшенная орнаментной вышивкой, в центре, а вокруг — кибитки поменьше: к западу старшей жены, к востоку — младшей. И множество других, где жили его приближенные, слуги и рабы. Оседланный жеребец стоял около входа в шатер — всегда под седлом, чтобы повелитель мог без промедления отправиться в бой.

Жители готовились сняться с места. Все в движении: беспорядочно метались всадники не то для охраны, не то для потехи; их жены с усталыми лицами разбирали кибитки, вьючили верблюдов; дети путались под ногами, получая оплеухи и удары плетью от старших… Шум, гам, суета — одним словом, орда.

— На перекочевке всегда так суетно, — извиняющимся тоном прокомментировал Муратов, занявший место у моего правого стремени. — Барантщики ждут этого момента, чтобы напасть. Или женщин украдут, или что-то ценное.

— Они не боятся султана Букея? — удивился я.

— Народный обычай, — грустно поведал мне Байрак. — Мы отчасти поэтому хотим перекочевать за Яик.

Мы добрались до султанского шатра. Казаки держали строй, руки на рукоятках шашек и пистолетов. Но на нас никто не собирался нападать. Наоборот, нам уступали дорогу с опаской, а бравый вид моей неполной сотни вызывал уважительный интерес. Даже непоседливые дети держались в стороне, не говоря уже о взрослых.

Аламан спешился, крикнул, чтобы приняли мое стремя. Но я не двигался. Спрыгивать в полужидкое мерзкое месиво возле шатра не было никакого желания. Муратов понял, чего я хочу. Громко окликнул слуг, те притащили плотные кошмы и расстелили мне дорожку до шатра. Только тогда я соблаговолил сойти с коня и проследовать на аудиенцию у султана.