Последний Герой. Том 3 (СИ) - Дамиров Рафаэль

На месте преступления следственно-оперативная группа тщательно провела осмотр палаты, где находился подозреваемый. Были изъяты все отпечатки пальцев, биоматериал с постельного белья, частички эпидермиса, следы потожирового вещества, неизменно остающиеся на тканях и предметах, контактирующих с человеком. Теперь было лишь делом времени провести биологические и дактилоскопические экспертизы, прогнать полученные образцы ДНК и отпечатков по полицейским базам данных и окончательно установить личность нападавшего. Конечно, если пальчики и генотип Савченко в этих базах вообще числится. Не исключено, что в этом плане он чист, хотя… как бывшего сотрудника ГРУ, где-то его отпечатки должны иметься — в одном из служебных сегментов дактобазы.

До больницы я добрался довольно быстро. По полупустым улицам это несложно, город ещё не успел задохнуться в пробках и душной сутолоке вечернего часа пик.

Поднявшись на нужный этаж, я остановился у дверей палаты, поправил белую одноразовую накидку и натянул тесные бахилы поверх туфель. В таких всегда чувствуешь себя каким-то нелепым клоуном из цирка, идешь шурша и пытаясь не поскользнуться на больничной плитке.

Я постучал в дверь, чуть приоткрыл её и шагнул внутрь. Пал Палыч Черкасов, старый опер, сидел на больничной койке и смотрел телевизор, подвешенный на стене напротив. Шёл какой-то сериал из девяностых, один из тех, где менты постоянно курят, пьют водку и растворимый кофе. И с перестрелками, но без единой царапины, ловят братву, а в дежурной части у них вечно один и тот же бессменный дежурный сидит, совсем как у нас Ляцкий. Палыч явно пересматривал «Улицы разбитых фонарей» — классику жанра, которую знал, наверное, наизусть, но всё равно смотрел снова и снова, находя в нём что-то своё, давно ушедшее и близкое.

Увидев меня, он тут же оживился и широко улыбнулся:

— О, какие люди в Голливуде! — воскликнул он, использовав одну из своих любимых и часто повторяемых фраз. — Здорово, Максим!

— Привет, Пал Палыч, — улыбнулся я в ответ, шурша пакетом и бахилами, вошёл в палату и уселся на свободную табуретку рядом с кроватью.

Черкасов, кряхтя и морщась от боли, привстал на локте и, поглядев на свою перебинтованную ногу, протянул мне руку. Пожатие у него было крепким.

— Ну, извини, Максим, что не встаю, — с неловкой усмешкой проговорил он. — Сам видишь, почти инвалид.

— Да ладно тебе прибедняться, — хмыкнул я, отмахнувшись. — Мы с тобой ещё на твоей свадьбе отпляшем. Да так, что мало не покажется.

В эту секунду лицо его вдруг словно померкло, улыбка исчезла, а глаза затянуло мимолетной грустью. Он опустил голову, посмотрел на свои руки и тихо, чуть слышно вздохнул:

— Свадьба, говоришь… Эх, Максимка. До свадьбы моей далеко. Я ведь после смерти Маринки так и не женился снова.

Я это прекрасно знал. Но сейчас сделал вид, будто услышал об этом впервые. Даже слегка удивлённо вскинул брови, изображая невинное любопытство, и осторожно спросил:

— Маринка? А кто это?

Конечно, я прекрасно помнил и Маринку, и их с Палычем отношения, и тот страшный период — ведь она ушла слишком рано, оставив его одного. Но сейчас нужно было сыграть, дать ему возможность окунуться в прошлое, вспомнить и выговориться. Иногда это помогает, да и контакт между нами окрепнет. Правда, я не думал, что одно упоминание о семейном счастье теперь заденет его настолько.

По выражению его лица было видно, что рана эта в душе до сих пор не зажила, что он так и не смирился с её утратой, не принял эту боль до конца.

Палыч помолчал ещё несколько секунд, словно собираясь с мыслями, затем медленно поднял взгляд и посмотрел на меня внимательно, с глубокой печалью в глазах:

— Маринка… Это жена моя. Любимая моя женщина. Надо говорить — была. Уже давно нет её, а я всё никак… никак смириться не могу.

Голос его дрогнул, и он поспешно отвёл взгляд, словно сам постеснялся своей неожиданной слабости. Я ощутил лёгкий укол вины, будто своими же руками потревожил старую, давно затянувшуюся, но отдающую фантомными болями рану. Но пути назад уже не было, и теперь оставалось лишь выслушать Палыча, дать ему возможность хоть на миг облегчить душу, заговорив о том, что так долго держал в себе. Он вкратце пересказал то, что я и так знал.

Как они жили — и как он остался один.

— Слушай, а у меня ведь для тебя небольшой презент есть, — я намеренно сменил тему, чтобы отвлечь его от грустных воспоминаний.

Вытащил из пакета кулёк с конфетами и положил перед ним на тумбочку. Глаза Палыча сразу заблестели. Он внимательно взглянул на упаковку и расплылся в широкой, совершенно искренней улыбке.

— Ого! Это же «Буревестник»! — воскликнул он с детским восторгом в голосе. — Это мои любимые, Макс. Ты откуда узнал?

— А я и не знал, — пожал я плечами и улыбнулся в ответ. — Просто купил самые вкусные конфеты, какие только могут быть. Как себе. И мои любимые тоже, если честно.

Палыч хмыкнул и тихо вздохнул, глядя на конфеты с лёгким сожалением:

— Эх, с моим-то сахаром и возрастом пора завязывать с такими радостями. Но знаешь что, Максим? Хер с ним. Один раз живём. Какой смысл жить, если постоянно себя во всём ограничивать, правильно?

— Абсолютно правильно, — согласился я, поддерживая его настроение. — И ещё кое-что тебе припас.

Я полез обратно в пакет и протянул ему тот самый предмет, который мне пришлось специально купить с рук. Это был кубик Рубика — старый, немного потёртый, но вполне исправный, с яркими цветными гранями.

— Вот, держи, разминай пальцы и мозги, — сказал я с улыбкой. — Очень полезная штука для моторики, говорят. И не только моторики. Я тут медицинский паблик читал, пишут, что для реабилитации такая игрушка — лучшее средство. Мелкая моторика пальцев активирует нейроны, улучшает кровообращение мозга, память тренирует, в общем, на ноги быстрее поднимешься. Глядишь, скоро будешь не только по больничным палатам, но и по девчонкам бегать, как в молодости.

Палыч долго смотрел на разноцветный кубик широко открытыми глазами, будто увидел перед собой не простую головоломку, а какую-то реликвию из прошлого. Он явно хотел что-то сказать, но только растерянно мямлил, подбирая слова, не в силах закончить мысль:

— Как… Как ты узнал, Макс? Откуда… Ты…

Но тут же махнул рукой и резко замолчал, смутившись. В его глазах промелькнула тихая, глубокая грусть, какая-то давняя тоска по ушедшему времени, которое ему было дорого, и по людям, которых рядом уже не было.

Он не знал, что я прекрасно помнил ту историю из девяносто пятого года, когда он лежал в больнице после тяжёлого ранения. Я помнил, как Палыч тогда настойчиво просил нас, его соратников и коллег, принести ему именно кубик Рубика. Он прочитал тогда в какой-то газете, кажется в «Спид-Инфо», что кто сможет собрать эту головоломку, у того якобы всю жизнь будет успех у женщин. Мы тогда посмеялись над ним, но кубик всё-таки достали. Только Палыч так и не смог его собрать, сколько ни старался.

Теперь, много лет спустя, я словно давал ему второй шанс. Вторую попытку. Вторую возможность справиться с тем, что ему когда-то не покорилось.

Он осторожно взял кубик дрожащей рукой, бережно покрутил в пальцах и осторожно положил на тумбочку рядом с конфетами. Потом медленно выдохнул и посмотрел на меня с какой-то особой благодарностью:

— Спасибо, Максим. Правда, спасибо. Ты даже не представляешь, как это для меня много значит…

— Что именно? — удивился я искренне. — Да ничего такого особенного. Я тебе просто свой старый кубик принёс, который дома валялся. Я правда прочитал, что он полезен для восстановления после ранений.

В этот момент дверь палаты открылась, и внутрь вошла медсестра. Молодая, симпатичная девчонка, она посмотрела на нас с улыбкой и сказала мягким, приветливым голосом:

— Павел Павлович, закругляйте тут посиделки. Вам пора уколы делать.

Палыч раздражённо поморщился и отмахнулся рукой:

— Погоди, погоди! Приди попозже, а? Вот честное слово, не до твоих уколов сейчас. Дай хоть по-человечески с другом поговорить!