Слуга Государев. Тетралогия (СИ) - Старый Денис

Именно Льву Кирилловичу ещё позавчера было поручено изыскать тех, кто мог украсть сына наставника государева.

– Не сыщешь… – злой взгляд, уже не детский, а истинно царский, прожёг Льва Кирилловича. – Не обессудь, дядька, в Албазин отправлю!

Лев Кириллович с ужасом посмотрел на своего племянника. В последнее время Албазин стал нарицательным со значением: каторга, ужасная ссылка, из которой нет возврата. Именно туда и в городки рядом с крепостью засылались виновные в Стрелецком бунте.

Пётр Алексеевич сел на свой трон в Преображенском и понурил голову.

– Я же слово дал. Моё царское слово нарушено, – сокрушался государь.

Полковник Егор Иванович Стрельчин в одном из своих крайних уроков, где подводил философскую базу под понятие роли монарха, под твёрдость его слова, исключительную честь и достоинство любого правителя, уличив временем, хитростью взял слово с Петра Алексеевича, что он выступит гарантом жизни и здоровья Анны Ивановны и ребёнка, которого она родит в отсутствии полковника.

На фоне того, что Пётр Алексеевич готовился впервые в своей жизни стать крёстным отцом, относился к этому, как к одному из элементов взросления, очень близко к сердцу воспринял кражу ребёнка. И слово давал свое царское – нарушено. И крестница будущего скрали – пощечина царю.

Всё Преображенское было поднято по тревоге. Следственная комиссия по воле царя отложила все свои дела. Все расследовали похищение сына полковника.

– Объявите награду. Кто сыщет Петра Егоровича Стрельчина, тому дарую тысячу рублей. А кто сведения какие предоставит – сто рублей даю, – объявил свою волю государь.

– Сие может помочь, государь, – согласился с решением царя Матвеев.

Боярину, как первому среди других бояр, нужно было хоть что‑то говорить даже в таких условиях, когда государь гневался. А то подумают, что Матвеев перед отроком трясется. Пусть бы и сами не смели слова сказать, а главному боярину, это необходимо делать.

Все подняли свои связи по Москве, и в ближайшие городки уже были отосланы люди, чтобы донесли нужные вести до воевод. Предполагалось, что дед, отец Анны Ивановны, ногайский бей украл своего внука. Хотя прорабатывались и другие версии. В том числе, что кто‑то хочет подставить ногайского бея, не позволить ему принять русское подданство.

И всё выглядело даже не столько злодеянием против полковника, сколько пощёчиной для России. И если украл ребенка все же ногайский хан, очевидно: ногайские отряды не придут на помощь русскому воинству, а напротив, станут воевать с Россией, всячески поддерживая крымского хана

– Передайте в войска, что я буду доволен, если этого степного разбойника привезут в Москву в клетке, – сказал государь.

– Дозволено ли мне будет, ваше величество, сказать? – обратился к царю Фёдор Юрьевич Ромодановский.

Причём сделал это в такой форме, как по большей части к Петру Алексеевичу обращался Егор Иванович Стрельчин. Знал комендант Преображенского, что Петру подобное обращение по душе.

– Коли есть что по делу сказать – так говори! – повелел царь.

– Следы похищения ребёнка ведут в Кукуйскую слободу. Был там один венецианец, который искал кормилицу. Как прознал я об этом – приказал изыскать его. Послал людей, кабы нашли, так ушёл он в сторону Смоленска, – сказал Федор Юрьевич Ромодановский, пришедший в себя от неожиданного неистовства царя.

Даже Петру стало понятно, что теперь будет крайне сложно изловить того, кто похитил ребёнка. Вряд ли венецианец будет с дитём. Скорее всего, похитители решили уходить не через засечную черту в степь, или через русские города, а бежать в Литву и уже через неё уходить на юг.

– Венецианца того коли возьмёшь, то привезёшь его сюда. Видеть хочу, как на колу он мается, – сказал не своим, не детским голосом Пётр Алексеевич.

У бояр кровь похолодела в жилах. А ведь это ещё отрок. Что же будет, когда такой государь в силу войдёт?

Дикое Поле.

19 апреля 1683 года.

На сердце было необычайно тревожно. Когда я ещё убедился в том, что мой тесть не только не придёт на помощь, но ещё и возглавляет ногайское воинство, собранное против России, тревожность только возросла.

Выходило так, что я, через свою жену, в родственниках с врагом России. Если бы подобная ситуация происходила во время Великой Отечественной войны, то я оказался бы уже в застенках НКВД. Ну или точно был бы снят с должности командира дивизии.

Выходит так, что мой родственник не просто враг России, а тот, который просто издевается над русским государством и царём Петром Алексеевичем. В это время, когда государство – это часто и есть монарх, подобные выходки, словно бы плевок в лицо.

Терзаний, если так случится, что мы встретимся с тестюшкой на поле боя, никаких не случится. Даже если бы эта ситуация расстроила любимую жену, конечно же, при отсутствии возможности взять живьём ее горе‑отца, я уничтожил бы своего тестя.

И всё‑таки есть некоторые и съедобные плоды от того стояния под Изюмом, что случилось за последние недели. Не говоря уже о том, что удалось изрядно подготовить сразу в полевых условиях пополнения из новобранцев. Я дождался и пришёл ответ и от казаков.

Станичники решили поучаствовать в деле. Не бесплатно, к сожалению, бесплатно они влились малым числом в основное войско, а вот за плату, пожалуйста, готовы. Думаю, был бы у меня миллион рублей, так смог мобилизовать и до пятидесяти тысяч казаков. За такие деньги и сербские с хорватскими гайдуками прискакали воевать.

Но… и без того я трачусь. Мало сил у меня, чтобы решать серьезные задачи. И были бы все воины снаряжены в лучшем виде, нарезным оружием с новыми пулями, так и ладно. Тут и пару тысяч стрелков хватит за глаза, чтобы изничтожить десять тысяч кочевников. Но чего пока нет, того в ближайшее время не заполучить.

Опять же деньги… Поистине – они кровь войны. Моя мастерская, а по чести, так моих братьев, и без того расширилась, выдавала винтовок столько, как, наверное, на всех вместе взятых предприятиях России не изготовляли. И я выгреб все, что можно, чтобы только оставить семью в прибыли.

И теперь, в однодневном переходе от Изюма в сторону крепости Бала‑Козук, я остановился на несколько дней, чтобы принять пополнение из донских казаков.

Три полка, больше трех тысяч, привёл ко мне в подчинение казачий старшина Еремей Акулов. Странная фамилия. Как будто бы на Дону сильно знакомы с акулами. Впрочем, ходили же и дальше казаки, пока турки основательно не закрыли выход из Дона крепостью Азов. А раньше бегали станичники на стругах по Дону и морю.

Случись, что этот Акулов из запорожцев род свой ведет, так те точно хаживали по морям. И даже было дело – порт Константинополя грабили, Трапезунд грабили.

Мы сидели в хате‑мазанке. Место было ярким свидетельством того, что с осиным гнездом, с Крымом, если не решить, что ничего путного в России построить не получится. По крайней мере, без сильнейшего надрыва.

Деревня была, а людей в ней – нет. Причем, видимо, не так и давно угнали селян в рабство. И не защитил гарнизон Изюма или какой отряд с засечной черты.

Случись война успешной, вот ей Богу, куплю крестьян, привезу сюда, в места эти благодатные, где может быть лучшее сельское хозяйство, так и сяду на землях. Потомки мои спасибо скажут. Как там сынуля? Что‑то писем нет, что все хорошо.

Вот она – причина для волнения. Нет писем. Понятно, что отправлять даже каждую неделю нарочного – это и накладно и неразумно. Но раз в две недели… Разве же не идет переписка Григория Григорьевича Ромодановского с царем и боярами? Вот с этими письмам и мне бы корреспонденцию доставили.

Но я сам написал и послал вестового к брату своему, чтобы подготовил новый обоз с боеприпасами и винтовками. Ну и заодно, а если быть честным, так и в первую очередь, написал Аннушке.

Но пока мне приходится не женой‑красавицей любоваться, а вынуждено наблюдать за суровым мужиком, все никак не желающим заключить со мной ряд и ударить по рукам.