Слуга Государев. Тетралогия (СИ) - Старый Денис

– Так что, уговор в силе? – уточнил я, протягивая руку Акулову.

Кряжистый мужичок лет сорока, с необычайно развитым торсом и плечами, но низкого роста, не спешил ударить по рукам.

– С чего ты, полковник, столь уверен, что добыча будет славная? – спросил меня казак.

Он прищурился, продолжая разглаживать чернявую бороду, в которой уже можно было усмотреть редкие седые волосы. Взгляд станичника блуждал.

Я даже смог разгадать его нынешнее состояние. Боится казак прогадать. Ведь я с такой уверенностью утверждал, что плату, которую я даю ему и тем, кого он привел, за участие в походе смогу с лёгкостью отбить добычей. Вот и думает, небось, что я хитрость какую удумал. Или точно знаю, где эту добычу взять с лёгкостью, гарантированно.

– Так сговорились мы. Семь тысяч рублей ложу тебе. Ну, а если хочешь в долю с добычей войти, то семи тысяч тех не видать, – торговался я.

Торговался и при этом думал, что было бы неплохо всё‑таки немного прижать казачество. Есть у них немало людей – лихих, боевых, которые сильно пригодились бы русскому войску. Вот только донское казачество выставило лишь два полка в общую армию. Мало, очень мало. Словно бы отмахнулись от просьбы и не пожелали ссоры.

Ко мне же, но за плату, пришло три полка, а по призыву царя – лишь только два. Правда, те казаки были полностью конными, а ко мне пришли с конями лишь только половина. Остальные – все пешие. Да и нужно сказать, что много молодняка привёл с собой старшина Акулов.

Стоило только рассчитывать на то, что казак к сабле приучен сызмальства. С другой же стороны, как бы они ни приучали своих отроков сабелькой махать, я был несколько разочарован. Ну не мастера они фехтования, не такие грозные воины, что одним махом семерых убиваху.

Понимаю, что от силы семь, отточенных, движений, которыми и владеют казаки, в бою должно быть достаточно. Это только в фильмах будут финты крутить, да с разворота ногой бить прямо в голову заряжать, чтобы та чуть ли не отлетала. Реальность более суровая.

К примеру, даже самые выученные мои солдаты, которые вдруг стали сержантами и взяли себе на обучение каждый минимум по три новобранца, владели пятью приёмами штыкового боя. Но оттачивали движения до такого автоматизма, что они еще и подумать не успевали, как уже делали.

И давать что‑либо большее я посчитал ненужным. В скоротечном бою, если не поможет один из приёмов, то не поможет уже ничего.

– А давай сговоримся иначе, – выждав долгую паузу, когда у меня уже замлела рука и я её пристроил на эфес своей шпаги, сказал, наконец, старшина.

– Излагай, – не скрывая своего недовольства, сказал я.

– А давай так: коли добыча будет больше, чем то серебро, что ты мне дал, то будем по‑честному делить: как кто участвовал, как кто бился, – предложил Акулов.

Я улыбнулся. Вот жук! Ему бы в какие купчины идти, а не быть казаком. Впрочем, может быть, я не всё об этом субэтносе знаю?

– Уговор, – сказал я, а Еремей Иванович тут же протянул мне руку.

Вот тут я уже не спешил ударять по непропорционально огромной лапище казака.

– Пусть будет так, как ты сказал, но часть всех денег, что мы возьмём добычей сверх моей платы, пойдёт на наши совместные дела. В Черкасске конный завод поставим на паях, суконную мануфактуру поставим, винный откуп разделим, – выдвинул я встречное предложение.

Старшина покачал головой, демонстрируя мне своё недовольство. И начались долгие и нудные переговоры. Какую мануфактуру, сколько это обойдётся в серебре, а что производить, где брать шерсть, по какой цене её покупать…

Вот, казалось бы, что Акулов – самый настоящий куркуль и зануда. Но, чёрт возьми, понравился мне этот казак! Люблю я предприимчивых и деловых людей, которые своё не упустят, при этом умеют договариваться. С такими людьми проще всего, как по мне. Все можно оговорить, каждую мелось обсудить. И тогда не возникнет противоречий и ссор. Ведь уговор сложился.

Так что в какой‑то момент я даже немного ему уступил. Но, конечно же, свою выгоду упускать не собирался.

– Осталось дело за малым – уговорить татарву, чтобы поделились своим серебром, конями и всем остальным, – сказал я, и мы дружно засмеялись.

Действительно, получается, что делим шкуру неубитого медведя. Однако, если этого медведя всё‑таки удастся убить, да при этом не будет договорённости, как его делить, то ссоры не избежать.

А мне с казаками ссориться никак не хотелось. Я же вижу всё ещё большой потенциал этого сообщества. Да, излишне вольного, даже местами гонорливого и хвастливого, но сильного и крепкого сообщества, которое может при необходимости выставлять и двадцать, и тридцать тысяч сабель.

А если к этому числу ещё и приплюсовать возможности запорожцев… Правда, не думаю, что с ними будет легко договориться. Эти себе на уме ещё больше, чем донские.

У меня же впереди расширение производств. И можно казаков привечать не только лишь серебром, которое вкладывать лучше в расширение дел. Если казаков поманить обмундированием и добрым оружием, то и служить будут. А так… Взял коня, оружие, так служи три года, пока все это не отобьется в деньгах. Уверен, что многие заинтересуются такой вот кредитно‑лизинговой программой.

Так что в итоге на небольшую турецкую крепостицу я выходил с полноценной дивизией в девять тысяч солдат, казаков и отряда из трех тысяч калмыков, которых не считал в составе дивизии. Григорий Григорьевич Ромодановский будто бы скинул мне воинов этого народа. Не всех, себе оставил ещё семь тысяч. Но всё равно, языковой барьер, как и культурный, как и религиозный, был колоссальным.

Уже у перехода, когда мы совершили марш на сорок пять вёрст и остановились у реки Северный Донец, я полностью ощутил, что без того, чтобы решить проблему с возможностью полноценной отдачи приказа калмыкам, воевать рядом с ними я не смогу.

Степняки, как только мы остановились на бивуак, тут же растеклись по всей округе, начали грабить. И это – как само собой разумеющееся. Да, мы сейчас находились на условной территории Ногайской Орды. Они – наши враги. Но армия сильна своей дисциплиной. И нужно уметь сдерживаться и грабить только там и тогда, когда это возможно и имеет хоть какой‑то смысл, кроме как набить мошну.

Так что я выявил из калмыков десяток человек, которые хотя бы немного уже умели говорить на русском, знали от силы слов тридцать, но это ровно на тридцать слов больше, чем все остальные. Вот их и отдал я дядьке Никанору на обучение. У него терпения куда как больше, чем у меня, вряд ли уже через полчаса палкой по спинам станет прохаживаться. Да и чего не отнять – Никанор был учителем от бога.

Я даже сокрушался по тому поводу, что он уже достаточно в годах, иначе точно отправил бы Никанора учиться, или сам бы занялся его обучением. Вот есть люди, которые умеют рассказать, подать материал так, что запоминаешь с первого раза, что проникаешься к человеку, как к своему наставнику, уважаешь его, слушаешь, понимаешь логику изложения… Так что очень жаль, что Никанору не лет двадцать и не стать ему первым русским академиком. Но вот обучить калмыков понимать приказы – это он может, и даже очень быстро.

На третий день после выхода из Изюма мы встретили разъезды ногайцев. Один отряд калмыков, которому всё‑таки удалось объяснить, что их главная задача – это разведка и предупреждение нас о малейшей опасности, нарвался на отряд из примерно трёх сотен степных воинов.

Наших союзных кочевников изрядно помяли. Почти три десятка союзников сложили головы. Может быть, дело было в том, что калмыков – сотня, а против них выступили неожиданно три сотни. Вот только это поражение пошло даже на пользу, да простят меня союзники, что не так оценил их потери, не сокрушался, а посчитал благом!

Калмыки немного сбавили свою спесь, стали прислушиваться к приказам. А когда конный разъезд стремянных стрельцов Глебова смог прогнать, возможно, даже тот самый отряд ногайцев, да ещё и взять некоторую добычу, убив не менее, чем полсотни ногайцев, калмыки прониклись уже уважением и к русским всадникам.