Ирландия. Тёмные века 1 (СИ) - Сокол Артем

Деревня постепенно успокоилась. Костер потушили, люди разошлись по домам. Но я не мог уснуть.

— Почему ты их пожалел? — спросил я отца, когда мы остались одни.

Он долго молчал, чиня старую сеть при свете лучины.

— Потому что сам был таким.

Я удивился. Аэд при мне не рассказывал о своём прошлом.

— Когда мне было немногим больше чем тебе сейчас, мою деревню сожгли. Я выжил чудом, скитался, голодал... — он резко оборвал себя и ткнул спицей в сеть. — Эти трое — не воины. Они просто потерялись. Я кивнул, но в душе не мог избавиться от мысли: а что, если завтра придут настоящие викинги?

Утро началось с тревожных новостей. В соседнюю деревню, что стояла ближе к побережью, действительно наведались норманны. Они не стали жечь дома, но забрали весь скот и двух девушек.

— Значит, вчерашние бродяги были их разведкой, — мрачно заключил Дубтан.

Ополчение снова собралось, но на этот раз уже не для того, чтобы прогонять бродяг. Стали думать, как защищаться.

— Нам нужны укрепления, — сказал Аэд.

— И оружие, — добавил кто-то.

— А ещё лучше — уйти в глубь леса, пока не поздно, — предложила мать, но её тут же осадили.

— Мы не побежим!

Споры длились до вечера. Я слушал, но почти не вмешивался — всё ещё плохо понимал язык. Однако одно стало ясно: опасность близка, и готовиться надо сейчас.

Перед сном отец положил мне на лавку нож. Величайшую ценность по нынешним временам, такие ножи я видел только у отца и старосты деревни.

— Научись владеть им.

Я сжал рукоять. Металл был холодным, но в груди горело что-то новое — решимость.

— Научусь.

Нож в это время не просто предмет. Это статус. Нож — это оружие, и оружие дорогое. Только свободный человек мог носить оружие, те кто победней ходили с посохом или дубиной, а деревенские богатеи с ножом. С мечом в нашей деревне людей не было. Рабам же запрещалось иметь любое оружие. За нож могли убить, чтоб забрать его с трупа владельца.

***

Прошло ещё две недели. Каждый день я прислушивался к разговорам, ловил новые слова, пытался складывать их в предложения. Но этого было мало. Я чувствовал себя глухонемым, отрезанным от мира, который теперь стал моим. Мне остро не хватало информации. Я ощущал информационный голод. И тогда я вспомнил о латыни.

Однажды вечером, когда мы сидели у огня, отец чинил сеть, а мать пряла шерсть, я набрался смелости и спросил:

— Отец, а говорят ли в монастыре на латыни?

Аэд поднял глаза, удивлённый моим вопросом. Его пальцы на мгновение замерли, а затем снова задвигались, проворно сплетая узлы.

— Говорят, — ответил он. — Но зачем тебе это?

— Я хочу выучить её, — сказал я твёрдо. — Латынь — язык учёных. Если я научусь, смогу читать книги, понимать больше. Может, даже стану писцом. Мать перестала прясть, её серые глаза изучали меня с неожиданной теплотой.

— Ты серьёзно? — спросила она.

— Да, — кивнул я. — В монастыре в пяти милях отсюда учат. Я слышал, как старейшины говорили об этом. Отец вздохнул, отложил сеть и почесал бороду.

— Обучение стоит дорого, Бран. Хотя… Монахи берут не только монетой, но и товаром. Шкурами, зерном...

— У нас есть шкуры, — быстро сказал я. — И я буду помогать ещё больше. Ловить рыбу, ставить ловушки... Аэд задумался. Я видел, как в его глазах борются сомнение и гордость. Наконец, он кивнул.

— Хорошо. Завтра пойдём к аббату. Но если он откажется — забудь об этом.

***

Монастырь Глендалох оказался небольшим, но крепким. Каменные стены, крытая соломой церковь, несколько хозяйственных построек. В воздухе пахло дымом, воском и чем-то травяным. Нас встретил монах с бритой головой и пронзительными голубыми глазами.

— Вы к аббату? — спросил он, оглядывая нас.

— Да, — ответил отец. — Мой сын хочет учиться.

Монах кивнул и повёл нас внутрь. Аббат оказался мужчиной лет пятидесяти, с живыми глазами и бородой, посеребрённой сединой. Он сидел за столом, со множеством свитков, и что-то писал. Когда мы вошли, он отложил перо и улыбнулся.

— Аэд, давно не виделись. Как дела в деревне?

— Живём, — коротко ответил отец. — А вот мой сын, Бран, хочет учиться латыни.

Аббат перевёл взгляд на меня. Его глаза были тёплыми, но проницательными, будто он видел меня насквозь.

— Почему латынь? — спросил он.

— Потому что это язык знаний, — ответил я. — Я хочу понимать больше, чем могу сейчас. Аббат задумался, постукивая пальцами по столу.

— Латынь — язык сложный. Ты готов трудиться?

— Да.

— Хорошо, — улыбнулся он. — Приноси две шкуры зайца в месяц и работай в огороде три дня в неделю. Остальное время — учёба.

Отец кивнул, очень довольный условиями, он то рассчитывал на гораздо более высокую плату и морально готов был платить и серебром. Так начались мои дни в монастыре.

***

Аббат, которого звали Колум, оказался не только мудрым, но и удивительно терпеливым учителем. Первые дни были тяжёлыми. Латынь давалась с трудом, слова путались, грамматика казалась лабиринтом без выхода. Но Колум не торопился. Он объяснял снова и снова, пока я не начинал понимать.

— «Mensa» — стол, — говорил он, указывая на предмет. — «Liber» — книга.

Я повторял, запоминал, складывал слова в простые фразы. Постепенно мир вокруг начал обретать новые смыслы. Но больше всего мне нравились вечера. После ужина, когда монахи расходились по кельям, аббат часто звал меня в трапезную. Там, при свете свечи, он доставал деревянную доску с вырезанными клетками и фигурами.

— Знаешь, что это? — спросил он в первый раз.

Я покачал головой. Хотя прекрасно знал и умел играть.

— Шахматы. Игра королей и мудрецов. Придумана в Индии. Первоначально в неё играли только полководцы, но постепенно игра стала известна и другим.

Он объяснил правила, и мы сыграли первую партию. Я проиграл, конечно, было бы странно сразу показывать свой уровень игры, это могло вызвать подозрение у аббата. Азарт охватил меня с неожиданной силой, видимо играли гормоны юного тела. Каждый ход был как битва, каждая фигура — воин с своей ролью. Аббат смеялся, глядя на моё сосредоточенное лицо.

— Ты быстро учишься, Бран. Не только словам, но и стратегии.

С тех пор шахматы стали нашей традицией. После долгого дня учёбы мы садились за доску, и аббат рассказывал истории о далёких землях, о войнах и устройстве мира, о книгах, которые он читал. В эти моменты я забывал, что нахожусь в тёмных веках. Мир казался огромным и полным возможностей.

***

Однажды вечером, после особенно напряжённой партии, аббат откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня.

— Ты не похож на других мальчишек, Бран, — сказал он. — Твой ум... он жаждет большего, чем деревня может дать. Я замер, чувствуя, как сердце колотится в груди. Он что-то подозревает?

— Я просто хочу знать, — осторожно ответил я.

— Знание — сила, — кивнул аббат. — Но сила требует ответственности. Латынь откроет тебе двери, но что ты сделаешь, когда войдёшь?

Я не знал, что ответить. Правда была в том, что я сам не понимал, зачем мне всё это. Может, это была попытка вернуть хоть часть прежней жизни? Или страх перед тем, что однажды викинги придут по-настоящему, а я окажусь беспомощным?

— Я ещё не решил, — честно признался я.

Аббат улыбнулся.

— Хороший ответ. Решения придут со временем. А пока... — он передвинул короля, объявляя мат, — учись. Играй. Живи.

***

Дни сливались в недели, недели — в месяцы. Я учился, работал, играл в шахматы. Деревня стала казаться дальше, хотя физически я возвращался туда каждые несколько дней. Отец гордился мной, мать радовалась моим успехам.

Однажды, когда я переводил простой текст, аббат положил передо мной новую книгу.

— Это «История Британии», — сказал он. — Написана монахом Гильдой на латыни. Думаю, тебе будет интересно. Я открыл страницы, и мир вокруг перестал существовать. Слова, которые ещё недавно были непонятными, теперь складывались в предложения, в истории, в знания. Я читал о королях, о битвах, о падении Рима. И вдруг осознал: я больше не чужой в этом времени. Я стал его частью. Но вместе с этим пришло и другое понимание. Викинги не остановятся. Их набеги будут продолжаться, и рано или поздно они дойдут до нашей деревни. И когда это случится, мне придётся сделать выбор — бежать или сражаться.