Физрук: на своей волне 5 (СИ) - Гуров Валерий Александрович

Хотя, судя по выражению лица Лёни, идеальность решения он видеть не спешил.

По тому, как надолго Лёня замолчал и тщательно подбирал слова у себя в голове, я внезапно понял, что дело тут не только, и даже не столько, в финансировании.

Лёня, насколько я успел его узнать, выдавал себя паузами. В том смысле, что чем длиннее они становились, тем проще угадывался настоящий корень проблемы. Сейчас пауза висела такая, что конца ей в принципе не намечалось.

Наконец директор заёрзал на стуле и заговорил:

— Владимир Петрович… есть ведь ещё и другие нюансы, по которым я не могу взять и просто так уволить нашего уважаемого трудовика. Потому что всё-таки…

Он не успел договорить.

В этот момент дверь кабинета распахнулась настежь. Стучать никто не собирался, не-а — здесь не было и малейшего намёка на воспитание.

Краем глаза я сразу заметил, что в предбаннике не было секретарши. Девчонка, видимо, куда-то отошла, и сообщить позднему гостю о том, что директор занят, было некому.

— В общем, Лёня, — заговорил появившийся в дверях мужчина, даже не удосужившись посмотреть, кто ещё находится в кабинете, — я уже знаю, что ты поговорил с Вадимом, и наша смета вырастет процентов на сорок от изначально заявленной суммы…

Вёл гость себя так, будто решения в этой школе принимает он, а не директор.

И этого человека я узнал сразу.

Нежданный гость осёкся на полуслове. Кстати, голос я его узнал сразу, поэтому ничуть не удивился, когда в дверях кабинета материализовался «уважаемый» трудовик.

На его лице застыла самодовольная улыбка. Глаза блестели уверенностью. Но стоило ему заметить меня, сидящего напротив Лёни, как выражение лица стремительно сменилось. Улыбка исчезла настолько быстро, будто её сдуло сквозняком. Вместе с ней испарилась и вся уверенность вместе с нагловатой расслабленностью. Трудовик дёрнулся, сбился с шага, словно споткнулся.

— Так… я, кажется, не вовремя зашёл. Потом зайду, — пробормотал он, уже пятясь назад.

И, не дожидаясь ни слова от директора, ни моего взгляда, хлопнул дверью.

В появлении трудовика как таковом не было ничего необычного. Но появиться вот так, бесцеремонно, как местный помещик, разговаривающий со своим крепостным директором школки, — это уже было любопытно.

А уж реакция… вот она была действительно красноречива. Если у человека есть привычка входить без стука — значит, он делает это часто. И если он привыкает говорить с директором, как с подчинённым, — это значит, он себе это позволял неоднократно.

Наконец, если при виде меня трудовик так резко съёжился… то это значит, что он точно задумал что-то нехорошее.

Я перевёл взгляд на Лёню. Директор выглядел так, будто его поймали с поличным. Он явно не ожидал, что трудовик заявится при мне в кабинет.

А ещё мне стало понятно имя второго «визитёра», который заходил в кабинет до меня, — Вадим…

Интересно. Очень интересно.

Разговор между Лёней и этим «Вадимом» явно был не из лёгких. И речь тоже шла о смете. Как подсказал теперь трудовик, о смете, которая выросла на сорок процентов. Это я тоже услышал.

Сорок процентов — это явно не про «ошиблись в вычислениях». Нет, здесь про то, что «кто-то начал жадничать» или «кто-то решил прикормить своего человека».

Я сразу припомнил слова Сони про то, что у трудовика есть свой бизнес. И всё вдруг сложилось так чётко, как если бы кто-то включил свет в тёмной комнате.

Я медленно выдохнул, глядя на закрытую дверь.

Так вот, что-то мне подсказывало: речь здесь шла явно не о смете каких-нибудь гвоздей или дощечек для уроков труда…

Что ж, на досуге надо будет обязательно всё выяснить. Что за договорённости у директора с Вадимом и при чём здесь трудовик, который, судя по его манере заходить без стука, чувствовал себя в этом кабинете куда свободнее, чем любой педагог.

Всё это было интересно, но пока — непонятно.

Я медленно перевёл взгляд на Леонида.

— Я так вижу, ты не только меня и Марину на ковёр вызвал, да? — сухо спросил я.

Мне даже не пришлось на него давить — он сам свалился в оправдания.

— Владимир Петрович… — Леонид моментально перешёл на официоз, будто между нами вдруг выросла стена. — Вы всё неправильно поняли. Наши… э-э… дела никак не касаются той ситуации, которую мы сейчас обсуждаем.

Директор торопливо и сумбурно пытался вывернуться и объясниться. Из всех сил старался убрать из воздуха нехорошие намёки. Однако получалось у него это так плохо, что мне даже жалко его становилось. Почти.

Оправдания его были смехотворны.

Что тут скажешь… если раньше у меня были лишь тонкие намёки и предположения, что директор мутит какие-то свои дела. И для этих дел ему нужен трудовик — человек, который по сути только формально числится в школе. То теперь сомнений у меня практически не осталось.

Леонид явно на короткой ноге с этим мутным типом, и связь у них явно куда глубже, чем обычные рабочие отношения.

Можно было, конечно, прямо сейчас, по горячим следам, прижать Лёню к ногтю. С ходу попробовать выбить из него побольше информации. Но я этого делать не стал. Слишком мало я пока знаю и слишком много вопросов, ответов на которых у меня нет. Поэтому пока что я даже не смогу понять — врёт мне Лёня или говорит правду. В такой ситуации давить — только хуже сделать. Он либо заткнётся, либо начнёт городить такую чушь, что потом ещё разбираться и разбирать придётся.

Поэтому методы дисциплинарно-воспитательного характера придётся чуть-чуть отложить. По крайней мере до тех пор, пока не станет окончательно понятно, вокруг чего весь сыр-бор. И что именно связывает трудовика, директора и того товарища, который заходил к Леониду и бил кулаком по столу.

Вот тебе и Лёня… человек, которому я безоговорочно доверял, можно сказать, по умолчанию. Хотелось бы верить, что я сильно ошибаюсь, что всё не так, как выглядит. Но чувство было слишком стойким: из Лёни выросло конкретное говно. Говно, которое за эти годы пожрало всё, чему я когда-то учил того пацана.

— В общем, Леонид Яковлевич, раз мы уже с тобой перешли обратно на «вы», — я легонько хлопнул ладонью по столешнице, возвращая его внимание. — Надеюсь, я достаточно ясно изъяснился. Марина никакого заявления писать не будет. Ни по собственному, ни по твоему желанию, ни по желанию хоть кого-либо.

Лёня молча слушал с кислой физиономией.

— И если тебе, голубчик, олимпиада не нужна, то я уже пообещал и ребятам, и Марине, что мы её выиграем и отстоим школу.

Я встал со стула, упёрся в столешницу кулаками.

— Так что тут, как говорится, без вариантов, — процедил я. — Своё слово я привык держать.

Леонид молчал. Смотрел куда-то в пустоту. А что он мог сказать? Я застал его в самый неудачный момент, когда трудовик сболтнул лишнего. И вся конструкция Лёниной «официальной версии» с бюджетными дырами рассыпалась.

Разговаривать дальше с ним мне не хотелось ни на грамм. Смысла в этом было ровно ноль. Внутри же у меня росло спокойное, тяжёлое желание. Такое, отцовское. Прописать ему леща, чтобы мозги встали туда, где им положено быть. Рука чесалась, но я удержался.

Я уже собирался выйти из кабинета, когда Лёня вдруг ожил. И следующие его слова… вот они действительно стали для меня полной неожиданностью.

— Владимир Петрович… вот вы начали говорить первым, когда зашли ко мне в кабинет, — сказал директор. — А я ведь именно затем и позвал вас, чтобы мы с вами наедине обсудили вопрос про нашу олимпиаду.

После этих слов я вновь сел, показывая, что готов выслушать. Директор явно тянул время, собирался с духом.

— В общем… — продолжил он, но тут же осёкся.

— Я весь внимание, — заверил я, давая ему понять, что он может продолжать.

— Да, да… — кивнул Лёня быстро. — Просто я вынужден вас известить, что у нас нет финансовой возможности поддержать подготовку к олимпиаде для нашего 11 «Д» класса.

Признаться, услышать такое я точно не ожидал. Лоб у меня сам собой нахмурился, но я промолчал, ожидая, что он скажет дальше. Это было бы разумно — прежде чем вставлять свои пять копеек, дать человеку договорить всё, что он собирается выложить.