Крым наш! (СИ) - Старый Денис

Хотя гениальный человек, который впитал уже всё то, что можно было только взять из научного мира Москвы, и сам понимал, что перерос студенческую скамью. Но что еще делать? Ум и научность — это не всегда практично и приносит деньги, достаточные, хотя бы для нормальной жизни. Ну если только не прорваться в Академию Наук.

Нужна профессия. И лучшая из многих — это та, что связана с металлами. Но, если можно иначе прорываться в этой жизни, то Ломоносов готов. И в Петербурге он и потому то же, чтобы понять, можно ли иначе.

Когда в Москве Михаилу Васильевичу передали целых пять сотен рублей от некого господина Норова, Ломоносов чуть ли не бегом припустил к своему начальству и тут же отпросился на месяц в Петербург. Начальство против не было, тем более что поездку Ломоносов осуществлял полностью за свой счёт. Вернее — за счёт того самого Александра Лукича Норова, который предоставил ему целых полтысячи рублей.

Кто же так просто дает большие деньги? И нужно побыстрее отправиться в Петербург, чтобы понять: можно ли вовсе тратить столько серебра. У студиозуса было немало долгов, одеться, опять же нужно, книги некоторые купить, чернила, бумагу… Много чего нужно. Подумать, так и пятьсот рублей не такая уж и заоблачная сумма.

В письме, которое было приложено к деньгам, чётко указывалось, что по всем вопросам Михаил Васильевич может обращаться лично к Александру Лукичу Норову, секунд-майору Гвардейского Измайловского полка.

Ломоносов просто сбился с толку, выискивая какую-то логическую цепочку в том, что какой-то там гвардеец откуда-то узнал о слушателе Славяно-Греко-Латинской академии и передаёт ему просто, по крайней мере для Ломоносова, огромнейшие деньги и… ничего не требует взамен. Кроме одного — найти возможность как можно быстрее встретиться.

В Москве не получилось… Ломоносов был закрыт на целую неделю, наказан за то, что избил двух других студиозусов.

Михаил Васильевич прекрасно понимал, что происходит и где может оказаться уже в самое ближайшее время гвардейский офицер. О войне с турками не говорил в России только ленивый. Либо тот, кому было всё равно, с кем воюет держава, главное, чтобы вовремя засеять свои поля и собрать урожай.

Михаил Васильевич осознавал, что такой человек, кто может полтысячи рублей дать безвозмездно, возможно, только лишь подающему надежды студиозу — это, его, Ломоносова, шанс наконец-таки проявить себя, высказать собственные идеи и попробовать их внедрить в науку. Может еще даст денег? Например на фарфоровый заводик, о котором мечтал Михаил Васильевич, ну или хотя бы мануфактуру.

Вот потому-то Ломоносов и здесь. Он уже давно искал у кого-нибудь поддержки, искал человека, который был бы готов помогать и с жильём, и с бытом, чтобы молодой амбициозный Михаил Васильевич мог заниматься наукой.

— Михаил Васильевич, ваше рекомендательное письмо, написанное собственноручно господином Норовым, для меня весьма многое значит. Вы можете оставаться в «Астории» столько, сколько вам заблагорассудится. Питание вам будет организовано, комната будет выделена по второму сословию, — улыбаясь, даже где-то немного кокетливо, пусть сама того и не замечая, говорила Марта.

Ломоносов не понял, что это такое — «комната по второму сословию». Вообще в том проекте, который предоставлял Александр Лукич, в гостинице должны были быть комнаты, разделённые на классы, но это слово не прижилось.

Из всех трёх классов-сословий наиболее комфортными были двухкомнатные апартаменты по первому классу. Второй класс подразумевал почти такой же комфорт, только однокомнатный. В третьем классе уже была и мебель более скудная, и комнатки площадью небольшие. Но и по третьему классу комфорт в «Астории» был таков, каким могли бы похвастаться разве что самые лучшие комнаты в других трактирах.

А питание… Да разве можно это так просто называть! То, как вчера поужинал Ломоносов… он никогда так обильно и вкусно не ел. В какой-то момент Михаил Васильевич подумал, что он был бы не прочь и вовсе на годик-другой остаться здесь пожить. И, если бы кто-нибудь в академии принял его в ученики, то это было бы даже вполне и уместным.

Вот только в Академии наук Ломоносова не ждали. Весьма строптивым был Михаил Васильевич, редко умел сдержать себя и не поспорить о тех вещах, которые считал для себя очевидными.

— Фрау Марта, не расскажете ли вы мне, кто такой Александр Лукич Норов? Поймите правильно, мне с ним говорить, но вдруг он… Ну не знаю, даже какой.

— Вы не находите, Михаил Васильевич, что для разговоров слишком рано… или поздно? Уже прокричали побудку первые петухи. Мне пора за работу. И я весьма удивлена, почему вы не спите. Вам не понравились условия? — спросила Марта, на самом деле очень даже желая поговорить с этим любопытным молодым человеком.

Нет, он ей не понравился внешне. Этот простоватый и весь какой-то округлый, несмотря на худобу, студент ей вообще не понравился как мужчина. Но Марта уже немного знала Александра Норова и понимала, что тот не станет разбрасываться деньгами, да ещё и писать такие рекомендательные письма, в которых практически требовал повсеместно помогать Ломоносову, кормить его, обеспечивать. И за всё Норов был готов сам платить.

Так кто же он такой — этот мужик, одетый в приличное, но изрядно поношенное платье?

— Меня разбудили приказы офицеров. В последнее время мне удается спать в спокойствии, привык к тишине. А после уже и не уснул, — Ломоносов развел руками и улыбнулся, будто повинился.

— Хорошо, я обязательно вам расскажу о нашем благодетеле. Я, на самом деле, многим обязана Александру Норову… — лицо Марты запунцевело, а потом такая тоска навалилась на девушку…

— Что с вами? — Михаил Васильевич, бывший почти на голову выше далеко не низенькой Марты, завис над ней, словно скала.

Ломоносов слишком приблизился к девушке, будто бы собираясь её обнять, пожалеть. Но Марта резко разорвала дистанцию и уже грозно посмотрела на мужчину.

— Если вы, Михаил Васильевич, желаете поговорить со мной о господине Норове, то я уделю вам полчаса своего времени. Если вы думаете о чём-то ином… — Марта заговорщически усмехнулась, — Так я пришлю к вам Настю. Она девушка чистая, немужняя. Хоть завтра под венец пойдет за такого молодца.

Теперь уже попятился Михаил Васильевич. В планы Ломоносова на ближайшие годы женитьба никак не входила.

— Так вот… Александр Лукич Норов… Он словно другой. Многих офицеров я видела, но то, как ведёт себя Норов — всё, всё по-другому. А вот ещё… иные всё говорят, что нужно сделать то или это. Нужно да нужно. А Норов — он берёт и делает. Как с этим рестораном. Собрал людей, поставил задачу, подробно описал, что и как должно работать, деньгами вложился… и уехал. А мы тут по его записям и начали всё ладить, — и вновь на лице Марты появились признаки недовольства. — А после он приезжает через три месяца. И говорит нам, что это не то, это не так, здесь нужно было иначе, а вот это и вовсе убрать! Как же так?

Теперь Марта явно была возмущена. Михаил Васильевич попытался состроить мину понимания и даже сочувствия. Однако реакция собеседника Марте была не нужна. А вот хоть немного выговориться — да, было необходимо.

Ведь девушка не может пожаловаться на слова Норова своему будущему мужу. Фролов, чувствуя вину перед командиром, казалось, ещё больше стал его боготворить. А уж кому-то другому жаловаться на своего начальника Марте и вовсе не пристало. А тут Михаил Васильевич — абсолютно посторонний человек, кажущийся простым, почти что мужиком. Вот и вышло, что словно узел какой на языке развязался у неё, говорила и говорила Марта.

— Вот он приходит, и всё вокруг него начинает крутиться. Слова дурного в его сторону не скажи, сразу все на тебя зыркать начнут, аки на злобного зверя, — выкладывала Марта.

Вот только Михаил Васильевич вынимал из рассказа Марты только то, что ему бы пригодилось. Норов, значит, человек решительный, уже имеет отношения даже с Демидовым Акинфием Никитичем. А этот заводчик, как многие считают, в том числе Ломоносов, — денежный мешок, каких больше во всей России можно и не сыскать. А Норов? Считается, что Акинфий Никитич — человек с очень сложным характером. Однако Норов нашёл с ним общий язык. Мало того, так вроде бы даже в друзьях сейчас ходят.