Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

Он приехал сюда, прочитав мое письмо, в надежде найти родственную душу. А наткнулся на блеск, роскошь и придворного фаворита, показывающего «фокусы» с парящей в воздухе железкой. Если я правильно понял логику его действий, он был обманут в последней своей надежде. Его гнев — это крик боли.

Однако сочувствие испарилось вмиг, уступив место злости. При этом, не на старика, а на ту дремучую, слепую силу, которую он олицетворял. Он ведь даже не пытался понять, увидев лишь обертку. Обесценил не меня, а сам принцип, подход. Расчет. Теорию. Науку. Эти слова были оскорблением не для местного ювелира Григория — они хлестнули Звягинцева.

Тишина натянулась струной.

— Уважаемый Иван Петрович, — мой голос прозвучал на удивление громко. — Судить обо мне по этому блеску — ваше право. Но право судить о моих работах вы получите только тогда, когда сумеете хотя бы понять, как они сделаны.

Шепот, пробежавший по залу, был похож на шелест сухих листьев.

— Вы видите «потешные огоньки», — я кивнул на маску, — однако ваш прославленный ум даже не пытается постичь суть этого простого устройства. Это не придворный фокус, а оптика. Физика. Точный расчет преломления света. Наука, которая, боюсь, осталась за пределами вашего, без сомнения, великого дарования.

Лицо Кулибина пошло багровыми пятнами. Он тяжело задышал, но я не дал ему и шанса ответить, продолжая рубить сплеча.

— Ваш гений, Иван Петрович, неоспорим. В одиночку вы способны создать вещь, которую не повторит никто в целой Империи. И в этом, — я чуть понизил голос, заставляя всех вокруг напряженно вслушиваться, — ваша главная беда… и трагедия для всего нашего Отечества. Ваш дар уникален, а потому смертен. Его нельзя передать, нельзя научить ему сотни других.

Мой жест указал на витрины, где рядом с уродливыми камнями лежали изящные эскизы.

— А моя цель — создать порядок, а не создать еще одно неповторимое чудо. Систему, чертежи, станки и методы, которые позволят тысячам простых мастеров, не гениев, делать вещи точно и правильно. Вы всю жизнь создавали уникальные часы. Я же хочу построить мануфактуру, которая даст по тысяче точных хронометров в год! Вы — великий мастер-одиночка. А я, Иван Петрович, — ювелир. В этом веке, нравится вам это или нет, победу одержит правильно устроенное дело, а не одинокий гений

Громом пораженный, Кулибин стоял с землистым лицом; его руки безвольно обвисли вдоль тела. Удар пришелся в самую суть его трагедии, и он, кажется, впервые за много лет услышал безжалостный анализ своего пути. Кадык его дернулся, но слова застряли в горле. Он молчал.

Мне тяжело было все это говорить. При всем восхищении этим великим человеком, я не мог иначе.

Зал, казалось, перестал дышать. Происходящее вышло за рамки светского конфуза. На глазах у всего двора, на глазах у Императора, мальчишка-ремесленник публично отчитал живую легенду, и той нечего было ответить. Мельком взглянув на Александра, я заметил, что он больше не сторонний наблюдатель. Легкое любопытство в его глазах сменилось досадой. Что за балаган я тут устроил? Положение у него было отчаянное: осадить Кулибина — значит оскорбить «народный гений»; позволить ему растоптать меня — расписаться в том, что государев протеже — пустышка.

— Довольно!

Голос Императора заставил всех вздрогнуть. Он встал между нами. На его лице не было и тени улыбки.

— Что за представление вы тут устроили? Перед всем светом! — он обвел зал тяжелым взглядом, и придворные невольно потупились. — Один попрекает другого в безделье, другой — в невежестве. Стыдно, господа. Стыдно!

Повернувшись к окну, за которым сгущались синие январские сумерки, он спустя несколько секунд задумчиво произнес, будто обращаясь к самому себе:

— Вчера горела Гороховая. Дом выгорел дотла. Люди на улице. А почему? Потому что вода из пожарных труб едва долетала до окон второго этажа. Вот где настоящее дело, а не в спорах о том, чья гордыня выше.

Он резко обернулся. Кажется, император нашел выход — столкнуть нас.

— Я назначаю пари, — сказал он так, словно зачитывал приговор. — Императорское пари. Я хочу видеть машину. Отбросим ваши словесные баталии, докажите все на деле. Сделайте пожарную помпу, какой еще не было в России.

Не давая нам опомниться, он чеканил слова, как монеты:

— Задача такая. Срок — месяц. Казна выделяет тысячу рублей на расходы. Мастерская — вот эта, — он тыкнул пальцем на второй этаж моей мастерской. — Ответственность делите.

Его палец указал на меня.

— Вы, мастер Григорий, хвалитесь расчетами. Будьте добры, представьте мне проект. Полный, детальный, с чертежами и выкладками. Чтобы любой толковый механик понял, что к чему.

Затем его палец нацелился на Кулибина.

— А вы, Иван Петрович, хвалитесь руками. Вот и докажите, что они способны построить то, что начертает этот… хм… теоретик. Вы отвечаете за металл и сборку.

Лицо Кулибина скривилось в презрительной гримасе. Работать с этим «пустозвоном»? Для него это было хуже каторги. Меня и самого бросило в холод от перспективы впрягаться в одно дело с упрямым, ненавидящим меня стариком, который наверняка будет саботировать каждый шаг. Это же безумие.

— Требования к машине простые, чтобы не было кривотолков, — продолжил Александр, отрезая нам путь к отступлению. — Первое: чтобы с ней управлялись двое, а не десять человек. Второе: чтобы была на колесах, легкая, поворотливая. И третье, — он поднял палец, — чтобы струя воды из рукава доставала до конька вот этого самого дома!

Он ткнул пальцем в потолок моего зала. Задача при технологиях этого века была почти невыполнимой.

— Если через месяц, — его голос стал ледяным, — вы представите мне здесь, перед этим домом, действующий образец, я утрою награду и дарую вам обоим патент. Если же нет… то оба отправитесь работать над государственными заказами на год. Вместе. В молчании и согласии. Как провинившиеся школяры. Выбор за вами, господа.

Он замолчал. В тишине было слышно как кровь стучала в моих висках. Это был ультиматум. Отказаться означало признать свое бессилие и навсегда стать посмешищем. Согласиться — впрячься в одну телегу с человеком, который тебя презирает, и тянуть заведомо неподъемный груз.

Император смотрел на Кулибина, ожидая ответа. Старик молчал, желваки перекатывались под кожей. В его глазах боролись уязвленная гордость, азарт механика, которому бросили вызов, и лютая ненависть ко мне. Наконец, с трудом выдавив из себя и не глядя ни на меня, ни на государя, он прохрипел:

— Дело… путное. Быть по-вашему.

Теперь все взгляды впились в меня. Я — канатоходец над пропастью. Один неверный шаг — и конец. Но именно в этом и был мой единственный шанс. Единственный способ заполучить гения, сломать его упрямство и заставить работать.

— Я принимаю ваше пари, Ваше Величество, — сказал я, склоняя голову.

— Вот и славно! — На лице Императора мелькнуло облегчение. Не дожидаясь, пока мы передумаем, он продолжил: — Надеюсь, господа, ваш вынужденный союз принесет Империи больше пользы, чем вреда.

Его едва уловимый, повелительный жест в нашу сторону был не приказом — скорее, намеком. Но в этом зале намеки государя были весомее всего на свете. Он хотел скрепить сделку. Публично.

Тяжело вздохнув, словно собирался нырнуть в ледяную воду, Кулибин медленно повернулся ко мне. Из его глаз исчезла открытая ненависть. Не глядя на меня, он устремил взгляд куда-то в пространство, словно прикидывая в уме вес будущей конструкции или прочность металла, и нехотя, будто отрывая от себя, протянул руку.

Я вложил в нее свою. Его пальцы сомкнулись с силой кузнечных клещей. Короткое, жесткое, лишенное всякого тепла рукопожатие. Мы зафиксировали условия капитуляции перед непреодолимой силой.

— Что ж, господа, — кивнул Александр, довольный соблюдением ритуала. — Не смею более мешать вашим трудам.

Император с матерью, которая почему-то была довольна всем произошедшим, вместе со свитой двинулись к выходу. Зал тут же ожил, зашелестел шелками, зазвенел шпорами. Гости, бывшие свидетелями публичной порки, спешили засвидетельствовать почтение монарху, унося с собой главную новость сезона. Завтра весь Петербург будет обсуждать императорское пари, а не мои драгоценности.