Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

С этими словами он, не прощаясь, ушел в ночь, растворившись в ней так же бесшумно, как и появился.

Глава 9

Утро после императорского пари было неоднозначным. Моя «Саламандра», дала трещину, разделившись на два враждующих мира. По одну сторону тяжелой дубовой двери, в сверкающем торговом зале, царила моя стихия: прохлада, тишина, аромат дорогого воска и морозная свежесть, которую заносили на мехах редкие посетители. Здесь все подчинялось логике и красоте. По другую же сторону, во дворе, начинался ад. Оттуда несся грохот, рваный ритм молота о наковальню и сердитое ворчание — презрев моих мастеров, Иван Петрович Кулибин в одиночку раздувал горн, начиная свою личную войну с металлом. Как и с кем он договорился, чтобы притащили материалы для горна за такой промежуток времени — для меня тайна.

Изображая радушного хозяина для графини Зубовой, я за конторкой проводил экспресс-диагностику ее фамильных драгоценностей. Так, посмотрим… камни чистые, «первой воды», однако огранка — «роза». Прошлый век. Явное наследство. Оправа тяжеловесная, золото почти красное — меди не пожалели. Экономили, даже когда сорили деньгами. Вся эта конструкция держится на честном слове да паре крапанов, готовых вот-вот разжаться. Продать боится — память. Носить — уже неприлично. Классический случай «собаки на сене».

— Мы вернем им голос, ваше сиятельство, — раскладывая перед ней эскиз, убеждал я. — Дадим воздуха, легкости. Камень должен парить, а не лежать на груди булыжником. Платина даст холодный блеск, который заставит их внутренний огонь вспыхнуть с новой силой.

Она слушала, затаив дыхание, лицо аж засияло. Отобразить в драгоценностях это ее настроение — вот в чем состояла моя работа.

Тяжелая дверь со двора распахнулась так резко, словно по этому гладкому паркету провели грубым напильником. Неся с собой облако угольной пыли, в зал ввалился Кулибин. Лицо в саже, руки по локоть черные, кожаный фартук прожжен в нескольких местах. Не удостоив меня и взглядом, он прошагал в сторону графини.

Остановившись, он с прищуром оглядел ее, будто перед ним была непонятная конструкция. Его взгляд впился в ее колье.

— Разрешите, матушка, — пробасил он и, не дожидаясь ответа, протянул свою мозолистую, черную от металла ладонь. Графиня, оцепенев от такой наглости, машинально сняла колье и вложила ему в руку.

Кулибин взвесил украшение, подбросил его несколько раз, как мешок с картошкой.

— Экая тяжесть! На шее-то носить — всё равно что кандалы. Золота сюда навалили без толку, будто мост строили, а не побрякушку. Шею-то не ломит к вечеру? То-то же. Наш-то умелец из этой вот штуковины три таких же сделает, да еще и легче будут! Что есть то есть, ему только с побрякушками возиться.

Графиня ахнула. Я мысленно закатил глаза. Старик-то, конечно, был прав — даже он, не ювелир, видел инженерный просчет в работе старых ювелиров. Однако общаться так с клиенткой! Ох, и намучаюсь я с этим гением.

С непроницаемым лицом из-за колонны выскользнула Варвара Павловна и тихо приказала Прошке, дежурившему у входа:

— Прохор, проведи Ивана Петровича на кухню, блины готовы. Горячие.

Однако графиня Зубова, оправившись от первого шока, оказалась дамой не робкого десятка. Она смерила Кулибина оценивающим взглядом и игриво поинтересовалась:

— А вы, сударь, я погляжу, не только в механизмах, но и в женских шеях толк знаете?

Кулибин, не уловив иронии, серьезно кивнул и вернул ей колье.

— В тяжестях, матушка, в тяжестях. Лишний вес — враг любого дела, что в самобеглой коляске, что на дамской шейке.

Я постарался отвлечь Зубову, поглядывая на удаляющуюся фигуру Кулибина, которого вели поесть блины.

Когда графиня, оставив за собой облако пудрового аромата, наконец отбыла, день покатился под откос. Мой же замысел обернулся ловушкой. Я хотел создать театр, но забыл, что в нем нужны не только режиссер и актеры, но и билетеры.

Весь день я разрывался между двух огней. То мелкий вельможа битый час выматывал нервы, торгуясь из-за серебряных запонок, чтобы в итоге уйти ни с чем. То приходилось гасить конфликт между Кулибиным и Степаном, моим мастером: привыкший считать себя главным по железу, Степан едва не сошелся в кулачном бою с гением, который без обиняков обозвал его работу «бабьей» и отобрал самый удобный молот.

Я должен стоять здесь, в зале, улыбаться и продавать безделушки, пока в голове гудят формулы, а во дворе старый черт пытается заново изобрести колесо. Варвара Павловна, при всем ее гении, — фельдмаршал тыла, а не авангарда. Она способна управлять стройкой и вести счета, однако продавать легенду — не ее стезя. Мне нужен человек на передовую. Актер, искуситель, который сможет отличить настоящую нужду от пустого любопытства. Но где такого взять в этом мире лавочников и приказчиков? Нужно будет навестить Элен, думаю, у нее будет пара мыслей на этот счет.

Ночь принесла выстраданное одиночество. В тишине дома я поднялся в свой кабинет и зажег свечу. Ее дрожащий свет выхватил из полумрака листы бумаги, увлекая меня в единственное, что имело сейчас значение, — в холодный, беспощадный мир цифр.

Именно там, в тишине, меня и накрыло отчаяние, что приходит от усталости. Шаг за шагом я методично вскрывал суть императорского пари, и с каждым новым разрезом надежда умирала.

Сначала — требуемая мощность. Я мысленно поставил на рычаги двух моих гвардейцев, Семена и Луку. Потом еще двоих. И еще… Картинка получалась абсурдная: условно, чтобы забросить ведро воды на крышу Зимнего, мне понадобится взвод солдат, качающих один несчастный насос. Император не просил построить галеру. В цифрах этот абсурд выглядел так: высота конька — около восемнадцати метров, поток — ведро в секунду. Итоговая мощность — не меньше трех-четырех лошадиных сил. Приговор.

Затем — доступная мощность. В памяти всплыли ощущения из прошлой жизни: работа на станке, усталость в мышцах, предел. Два здоровых мужика, работая на износ, выжмут из себя чуть больше одной «лошади». И то — лишь на несколько секунд. Дальше силы начнут таять, как снег на ладони. Разрыв между нужным и возможным оказался не просто большим — он был абсолютным. Все равно что пытаться расколоть гранит молоточком для чеканки. Усилие есть, а толку ноль.

Прямой привод невозможен. Вывод был беспощаден. Любой, даже самый совершенный поршневой насос Кулибина, был обречен. Скомкав лист с расчетами, я швырнул его в темный угол и подошел к окну. Внизу чернел Невский. Редкие фонари выхватывали из темноты пролетающие сани. Город жил своей жизнью, не ведая о моих проблемах, и я почти физически ощутил на себе насмешливую улыбку императора. Он подсунул нам нерешаемую задачу. Чтобы сломать. Чтобы показать, чего на самом деле стоит наша гордыня. Или он так хотел «привязать» нас к его проектам?

Я налил в стакан воды. От резкого движения на дне заплясали крошечные пузырьки воздуха, рвущиеся вверх, к свободе. В голове возникла дурацкая картинка из детства: я надуваю воздушный шарик, а потом отпускаю, и он с визгливым шипением носится по комнате. Неуправляемая, бесполезная сила… зато какая мощная!

Этот детский образ зацепил.

Хорошо, Толя. В лоб не получается. А если обойти? Если я не могу генерировать нужную мощность в реальном времени, могу ли я ее… накопить заранее?

Накопить. Аккумулировать. Пружина? Нет, слишком громоздко. Гиря? Неэффективно. А если… воздух? Как в том шарике. Он ведь сжимается. Вода — нет. Закон Бойля-Мариотта. Бросившись обратно к столу, я разгладил скомканный лист и на обратной стороне начал быстро набрасывать схему.

Вот оно! Пневматический аккумулятор!

Идея оказалась до смешного простой. Я не буду создавать энергию — я буду одалживать ее у времени. Я потрачу десять минут слабой, неспешной работы двух человек, чтобы сконцентрировать всю их мощь в одном коротком, тридцатисекундном сверхмощном выбросе.