Стародум (СИ) - Дроздовский Алексей

— Тимофей, я так рада тебя видеть! — произносит мама. — Какой большой стал, а какой красивый!

Повинуясь моему внутреннему позыву, Веда превращается в меч и падает в руку. Я тут же направляю клинок на умертвие передо мной.

— Так изменился, — продолжает женщина. — Но глаза всё те же — озорные.

— Ты кто? — спрашиваю.

— Разве ты меня не узнаёшь? Это же я — Душана. Твоя мама.

Я был ещё ребёнком, когда её не стало. Я до сих пор помню, как однажды вышел из дома, хотел погулять с соседскими ребятами, но увидел неподалёку от сарая нескольких взрослых человек. Одни из них стояли, другие сидели на корточках и что-то делали. Многие кричали.

Наш сосед Веня Гусь тут же схватил меня за плечо и повёл обратно в дом, но я успел увидеть её: мама лежала на земле с закрытыми глазами, пока папа сидел над ней, положив руки на грудь. Вылечить пытался, но не мог — тогда он ещё только постигал свою силу.

Малокровие — так сказал наш поп, когда её не стало. Многие от этого умирают.

Федот закопал свою жену Душану под яблоней. С тех пор мы стали жить вдвоём.

Но теперь она здесь, живая и здоровая. Совершенно такая, какой я её запомнил: высокая, длинноволосая, с идеально ровной осанкой. А ещё молодая. В день её смерти она была примерно одного возраста с отцом, а сейчас она ближе ко мне, чем к нему — и тридцати нет. Из одежды на ней обноски: мои старые, порванные штаны и такая же рубаха.

— Я не умертвие, — произносит женщина, поняв мои мысли. — Умертвия все страшные, и никто из них не разговаривает.

Это действительно так. К тому же они полны злобы и ненависти ко всему живому, поэтому нападают, как только видят. Душана же стоит, прижав руки к груди, как нормальный человек.

Но меня не проведёшь.

Продолжаю стоять напротив, держа клинок направленным ей в шею.

— Чьей воле ты подчиняешься? — спрашиваю. — Чьё колдовство сделало тебя своим рабом?

— Ничьей, честно.

У меня на верёвочке под рубашкой висит маленький медный крест. Почти все христиане носят его с собой, на случай встречи с нечистью: чудище отступить не заставит, но наваждение убрать способно. Всяка нечисть на него реагирует: кто-то больше, кто-то меньше. Так или иначе, крест всегда заставит оборотня выдать себя. И чем сильнее вера, тем больнее он делает тварям.

Достаю крест и направляю на женщину. Она лишь улыбается и смотрит на меня. Неужели живая?

— Даже не верится, — произносит она. — Ты был вот таким малышом, когда я держала тебя на руках!

Опускает ладонь к поясу, показывая мой рост.

— Мама? — спрашиваю очевидное.

— Это я!

— Как ты? Почему ты?

Хочется спросить, почему ты жива, но задать этот вопрос не получается. Сама же Душана не помогает с ответом. Она лишь подходит ближе, чтобы обнять. Кладёт подбородок на моё плечо, гладит руками по спине.

Наверное, я что-то не понимаю в этом мире. Разве могут мертвецы спустя пятнадцать лет в могиле подниматься как ни в чём ни бывало? Эпоха безумия принесла нам умертвий: некрещёные люди могут восстать, если умирать не хотят. Но это и не жизнь вовсе — труп ходячий да и только.

Пусть мама и не отреагировала на крест, но я смотрю на неё и чувствую: что-то с ней не так. А что именно — понять не могу.

Папины проделки. Сердцем чувствую — его.

— А где папа? — спрашиваю, наконец.

— В доме, ему нездоровится.

Отстранившись от женщины, иду в дом. Федот лежит на кровати без сознания. Красный, горячий, мокрый от пота.

— Не волнуйся, сынок, — произносит мама. — Ему уже лучше, поправляется. Перетрудился немного — с ним такое бывает.

— Вода. Нужно его протереть.

Ухожу в предбанник, чтобы смочить тряпку в холодной воде. Протираю отцу лицо, шею, руки. У него жар — раньше с ним такое часто случалось, но в последние годы он стал слишком силён, чтобы чувствовать недомогание из-за исцеления людей и животных.

— Мой милый Федот, — мама склоняется к кровати отца, гладит его по скудным волосам. — Всё такой же красивый, как и раньше.

Пячусь к выходу, глядя на эту сцену супружеской любви. Мне нужно кое-что срочно проверить. Прямо сейчас.

Иду к яблоне, куда я часто приходил, если был голодным — поесть яблок.

Под яблоней я вижу то, чего больше всего страшился. Раньше за деревом стоял небольшой деревянный крестик — своего рода надгробие в память о женщине, которую Федот любил больше всего на свете. Теперь креста нет — он валяется неподалёку. А прямо возле яблони — огромная яма.

Значит отец, как только мы вернулись домой после тяжёлой ночи, не отправился спать. Он пришёл прямо сюда, под эту яблоню.

Стоял тут, думал о чём-то своём, а потом наклонился, схватил крест и зашвырнул его подальше. Я знал, что он ненавидит этот крест. Этот кусок деревяшки означал, что у него нет жены, что она умерла много лет назад. Именно я ставил новый, когда старый крест высыхал и трескался, а подножка гнила в земле.

Он выкинул его, и наверняка был очень зол в этот момент.

А потом он стал копать яму, той самой лопатой, что я купил в городе. Впрочем, сути это не меняет. Не будь лопаты — он выкопал бы её голыми руками. Судя по земле, разбросанной как попало вокруг, рыл он быстро и отчаянно.

— Что же ты наделал? — спрашиваю в воздух.

Некоторое время кажется, что Веда мне ответит, но девушка-дух не показывается.

Что же это получается? Пока мы со Светозарой и Никодимом пили пиво в кабаке, Федот раскапывал могилу собственной жены? Пока мы поднимали тосты за наше здоровье, папаня доставал из ямы скелет Душаны? Складывал кости в мешок, чтобы отнести их в дом.

— Ты, наверное, удивлён? — спрашивает мама из-за плеча.

Вздрагиваю от неожиданности. Теперь мы оба стоим рядом с её пустой могилой.

— Вижу, что удивлён.

— Уж конечно! — говорю. — Мы с отцом много лет жили одни, а теперь оказывается, что ты снова жива!

— Извини…

— За что ты извиняешься?

— Не знаю, — вздыхает. — За то, что снова ожила?

— За такое нельзя извиняться. К тому же, от тебя ничего не зависело. Ты ничего не сделала.

— Но ты всё равно злишься.

— Да, злюсь, — говорю. — Потому что… не знаю почему.

— Сынок, иди сюда.

Душана снова меня обнимает. По-доброму, по-матерински. Разум очень хочет поверить в происходящее, но сердце отказывается. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я — простой человек, и не привык к настолько удивительным событиям. Монету найти в грязи — это чудо, от нечисти ночью убежать — это чудо. Есть сотня видов везения, но не это! Человек, пятнадцать лет пролежавший в земле, не может просто встать и продолжить жить как раньше.

Или может?

Я уже ничего не понимаю.

Только одно можно сказать точно: все эти годы отец мечтал именно об этом. Лично мне даже в голову не пришло, что человека можно выкопать из земли после стольких лет и попросту… вылечить. Вернуть к жизни, точно смерть это очередная болезнь, которую можно обратить вспять.

— Это так странно, — говорю.

— Представь, каково мне! Последнее, что я помню — вышла во двор водицы попить, почувствовала слабость и в обморок упала. Прихожу в себя, а Федот полысел и морщинами покрылся. А сынишка мой совсем взрослым стал.

— Я бы удивился.

— Вот-вот.

Душана принялась расспрашивать меня о моей жизни, что поменялось за эти годы. Оказалось, что ничего особо не поменялось: мы всё так же работаем в поле, ходим в церковь к новым богам и приносим подношения старым. Чудищ стало больше, как будто, но точно сказать не могу.

Отдельной темой стало, как у такого красавца до сих пор нет жены. А я и сам не знаю. Вспоминаю Снежану, уехавшую в столицу, и невольно грущу. Снова думаю о том, как бы мне, простому смерду, оказаться с ней на одном уровне.

Мы сидим на небольшой лавочке у сарая. Я вспоминаю жизнь, а глазами посматриваю на улицу. Люди ходят мимо нашего дома, смотрят на нас, и улыбки пропадают с их лиц. Многие крестятся, другие сразу убегают.

Я их понимаю: самому хочется сделать то же самое.