Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Рассвет безнадежно опаздывал, уступив первенство английским канонирам. Земля содрогнулась, вырывая меня из сна без всяких будильников. Мортиры работали с ритмичностью заводского пресса, вколачивая чугун в черепичные хребты Лиона. Потолок ответил глухим стоном, и подушку припорошило известковой перхотью. В комнате стоял такой дубак, что пар изо рта вырывался густыми клубами, моментально растворяясь в сумраке, который лишь немного разбавлял мутный свет, сочившийся сквозь щели заколоченного окна.

Анна уже бодрствовала. Закутавшись в мой походный плащ, она сидела за столом, быстро водя пером по бумаге. Чернила в чернильнице наверняка густели от холода, но ее это не останавливало. Рядом росла стопка документов — ведомости, счета, бесконечные цифры войны.

— Бессонница? — прохрипел я, спуская ноги на ледяной пол.

Она вздрогнула, резко обернувшись. На осунувшемся лице залегли глубокие тени, однако взгляд оставался пугающе ясным, цепким.

— Расчеты не сходятся, Петр. — Она нервно постучала пером по столешнице. — Только что закончила с интендантскими складам.

— И?

— Банкротство. — Анна устало потерла переносицу, оставив на коже чернильное пятнышко. — Мука на исходе. Если бодяжить с отрубями и урезать пайку до полфунта, протянем неделю. Солонина закончится еще раньше. Вина хоть залейся, впрочем, на одном алкоголе армия долго не навоюет.

Я поднялся, с усилием натягивая задубевшие сапоги.

— А демография? Сколько беженцев набилось в каменный мешок?

— Десять тысяч, может, больше. Поток не иссякает. Лезут через проломы, плывут по реке, спасаясь от англичан. Город трещит по швам, Петр. Кормить эту ораву нечем. На площадях варят пустую похлебку, чтобы хоть как-то сбить голод, однако ропот становится все громче.

Подойдя к ней, я положил ладони на ее плечи. Сквозь грубую ткань плаща чувствовалось, как она напряжена. Пальцы у нее были холоднее льда.

— Найдем выход, Аня. Инженерное решение есть всегда.

— Время, — тихо выдохнула она. — Нам нужен единственный ресурс, которого нет. Неделя осады — и начнется мор.

— Мальборо не отступит, он вцепился бульдогом. Придется разжимать челюсти силой.

Короткий поцелуй в макушку, тяжесть перевязи с пистолетами на плече — и я вышел за дверь.

Снаружи в нос ударил густой, жирный запах мокрой золы. Лион превращался в руины. Англичане, решив не мелочиться, перепахивали кварталы калеными ядрами, методично выжигая сектор за сектором. Прижимаясь к стенам, я пробирался к Ратуше. Мимо, гремя ведрами, пронеслась пожарная команда — десяток перемазанных сажей чертей. Свист над головой заставил рефлексы сработать раньше мысли: тело само рухнуло на брусчатку за секунду до того, как мостовую впереди вывернуло наизнанку взрывом. Проковылявший мимо старик с узлом пожитков даже голову не повернул. Адаптация психики — страшная вещь.

Штаб в Ратуше гудел, как перегретый трансформатор. По лестницам носились адъютанты, в коридорах, нервно пуская дым, перешептывались французские офицеры.

Зал совета был набит битком. Петр, нависая над картой, сидел во главе стола. Царь был зол и сосредоточен — опасное сочетание. Рядом возвышался герцог Филипп Орлеанский. Испуганным он не выглядел. Скорее, на его лице читалось раздражение гроссмейстера, вынужденного объяснять правила пешкам. Де Торси с перевязанной рукой устроился в тени.

— … рационализм требует именно этого, — голос Филиппа звучал без истерик. — Капкан захлопнулся. Мальборо подтягивает осадный калибр. Дряхлые стены упадут от первого залпа. Двое суток — и он здесь.

— Предложения? — Петр даже не поднял взгляд от карты.

— Маневр. — Филипп очертил рукой дугу над пергаментом. — Главная ценность — армия. Без нее мне трон не вернуть. Положим полки здесь, защищая лавочников, — и Франция останется голой. Я настаиваю на ночном прорыве. Собираем ударный кулак, сносим заслон у северных ворот и уходим на Париж.

— А гражданские? — спросил я, переступая порог. — Куда девать тех, кто поверил в вашу защиту, Ваше Высочество?

Филипп обернулся. В его глазах сквозила ледяная арифметика.

— Город — это лишь камни, генерал. Камни каменщики сложат заново. Людей… бабы новых нарожают. Армия же — это ресурс невосполнимый. Офицеры, дворянство, элита. Разменивать их на спасение черни — расточительство. Жестоко, согласен. Однако это и называется высокой политикой.

Тишина. Французские полковники обменивались понимающими взглядами. Герцог озвучил их мысли, логику их сословия.

Петр медленно выпрямился во весь свой немалый рост.

— Политика, значит? — переспросил он тихо. — По-моему, это называется предательством.

Он подошел к Филиппу. Тот выдержал, лишь вздернул подбородок выше.

— Слово дано, — отчеканил Петр, сверля герцога взглядом. — Русское слово дано этим людям. Бросим их сейчас — и Мальборо устроит резню. Показательную. Кровь этих людей навсегда прилипнет к твоей короне, Филипп. Париж никогда не откроет ворота королю, сбежавшему от своего народа. Проклянут.

— Живой монарх, пусть и проклятый чернью, полезнее мертвого героя, — парировал Филипп.

— Глубокое заблуждение. Мертвым достается жалость и бронза памятников. Трусам же уготовано лишь презрение. Сдача города лишит тебя чего-то большего, чем просто стратегическая точка. Ты утратишь само право на корону.

Петр навис над ним гранитной скалой. Мне кажется, он понимал логику Филиппа и больше всего ему не нравилось не это, а логика его поступков. Предательство, Иуда он.

— Мы остаемся. Будем драться за каждый дом, за каждый переулок. Измотаем англичан здесь, в городской застройке.

— Ошибка, — процедил Филипп. — Вы гробите армию.

— Я спасаю твою честь. И свою заодно. С этой секунды командование обороной переходит ко мне. Ты же — регент. Займись своим делом — пиши манифесты, ищи союзников. Войну оставь профессионалам.

Филипп побледнел. Публичная оплеуха, отстранение от власти на глазах у подчиненных. Впрочем, дураком он не был. Реальная сила — русские штыки и швейцарские наемники — стояла за Петром. Да и не все французы за ним теперь горой встанут.

— Прекрасно, — сухо бросил он. — Командуйте, Ваше Величество. Только попомните мои слова, когда все развалится.

Он резко развернулся и, чеканя шаг, покинул зал.

Петр перевел взгляд на меня.

— Генерал, твой вердикт? Кто прав?

Подойдя к карте, я оценил диспозицию взглядом инженера.

— В поле нам нечего ловить, Государь. У Мальборо подавляющий перевес в кавалерии, на равнине он нас раскатает тонким слоем. Наш единственный шанс — город. В уличных боях конница — обуза, а пехота завязнет в баррикадах. Превратим Лион в мясорубку.

— Вот! — Петр удовлетворенно кивнул. — Слышали? Дело говорит. Готовьтесь, господа. Будет жарко.

Совет продолжился, однако атмосфера изменилась. Теперь это был разговор обреченных, сжегших за собой мосты. Мы остались в городе, и выбора у нас было немного: либо победить, либо лечь в эту землю вместе с руинами.

К полудню социальный котел Лиона перегрелся. Дамбу терпения, державшуюся несколько дней, прорвало окончательно. Стычки патрулей на перекрестках были лишь прелюдией; настоящий шторм зарождался на рыночных площадях.

Протискиваясь сквозь толпу у реки, я чувствовал себя шпротом в банке. Плотность населения на квадратный метр зашкаливала: женщины с пустыми кошелками, угрюмые ремесленники, старики — все слились в единую серую массу, гипнотизирующую взглядами котлы с мутной баландой из конины и отрубей.

Внутри этого человеческого варева работали профессиональные катализаторы. Юркие, неприметные типы не тратили время на очереди — они, подобно вирусу, разносили панику шепотом.

— … русские-то, говорят, солонину жрут, аж за ушами трещит, — змеилось рядом. — Склады ломятся, а нам — помои.

— Да быть того не может!

— Своими глазами видел! Обозы вчера шли, всё в Ратушу свезли. А герцог наш… продал он нас с потрохами. Сговорился с англичанами. Город сдаст, а сам в Париж — на белом коне.