Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Толпа загудела, меняя тональность с просительной на угрожающую. Шепотки сливались в глухой, утробный ропот.

— Хлеба! — рявкнул кто-то из задних рядов. — Где наш хлеб⁈

— У русских в глотке!

Усталый швейцарец на раздаче рубанул черпаком по дну котла. Пустой звон прозвучал громче пушечного выстрела.

— Всё! Расходись!

Толпа замерла на секунду, переваривая отказ.

— Кончилось⁈ — женский визг полоснул по ушам. — А вы, ироды, жрать будете⁈

Глиняная миска, пущенная меткой рукой, просвистела в воздухе. Солдат увернулся, но снаряд угодил в котел, обдав кипятком соседей.

— Бей их! — заорал провокатор, почуяв момент. — Бей кровопийц!

Охрану смяли мгновенно, как картонную декорацию. Котлы полетели на мостовую, разливая драгоценное варево в грязь. Началась свалка.

Оценив риски, я принял единственно верное решение: исчезнуть. Русский мундир сейчас работал как красная тряпка, и стать сувениром для толпы в мои планы не входило. Нырнув в переулок, я срезал путь к Ратуше.

Площадь Терро встретила меня черным людским морем. Потоки стекались отовсюду, вооруженные чем попало: палками, ножами, булыжниками. Стекла в уцелевших окнах дребезжали от рева тысяч глоток, требующих крови.

— Хлеба! Смерть чужакам! Долой герцога!

Пробившись сквозь оцепенелую охрану, я взлетел по ступеням.

В зале совета Филипп Орлеанский стоял у портьеры, вцепившись в бархат. Лицо герцога приобрело землистый оттенок.

— Они… они уже здесь, — прошептал он, не отрываясь от окна. — Они ворвутся.

— Оставь панику, кузен, — ровно произнес Петр. Сидя за столом, он с олимпийским спокойствием протирал ветошью замок пистолета.

— Оставь панику⁈ — голос Филиппа дал петуха. — Посмотри вниз! Это звери! Им нужна наша кровь!

Снизу долетел звон разбитого стекла. Первый камень нашел цель на первом этаже.

— Полковник! — заорал герцог, срываясь на визг. — Где командир гвардии⁈

Вбежавший офицер едва переводил дыхание, в глазах плескался ужас.

— Я здесь, Ваше Высочество!

— Баррикадируйте двери! Стрелков к окнам! Ступят на лестницу — открывать огонь на поражение!

— Но… Сир… — полковник побелел. — Там женщины. Старики. Это наши граждане.

— Это чернь! Бунтовщики! — Филипп брызгал слюной, теряя человеческий облик. — Они хотят сдать город врагу! Это государственная измена! Я регент! Я приказываю! Стреляйте!

Офицер колебался. Солдатская выучка боролась в нем с совестью. Рука легла на эфес, но пальцы отказывались сжиматься. Приказ есть приказ, но расстрел голодных баб — это не война.

— Стрельба станет самоубийством, — мой голос прорезал истерику, заставив всех обернуться.

Филипп впился в меня взглядом, полным ненависти.

— Ты! Это твоих рук дело! Твоя проклятая война!

— Отдав приказ, Ваше Высочество, вы подпишете смертный приговор не им, а нам. — Я говорил подчеркнуто спокойно, гася его эмоции холодной логикой. — Один залп превратит стихийный бунт в резню. Нас просто задавят мясом. А если и отобьемся — город вспыхнет изнутри. Мальборо войдет в Лион без единого выстрела, просто перешагнув через наши трупы.

— А что делать⁈ — взвыл Филипп. — Ждать, пока нас поднимут на вилы⁈

Рука полковника дрожала над эфесом. Ситуация балансировала на лезвии бритвы: одно неверное слово — и начнется бойня, которая похоронит все наши планы.

Петр медленно поднялся, с громким щелчком загоняя пистолет за пояс. Тяжелый взгляд царя пригвоздил присутствующих к месту.

— Прекратить. — Голос Петра, пригвоздил.

— Вы погубите нас! — прошипел Филипп, разбрызгивая слюну. — Двери упадутчерез минуту! Кто остановит это стадо? Вы? Своей шпагой?

— Не шпагой, — возразил я. — Фактами.

Герцог издал звук, похожий на лающий смешок гиены.

— Фактами? Голодному сброду плевать на факты, им нужна жратва. И кровь. Ступайте, генерал, накормите их истиной. Засечем время, через сколько секунд вам проломят череп булыжником.

Мой взгляд переместился в угол, к де Торси. Маркиз сидел на жестком стуле, комкая в руках промокшую треуголку. Бледный, с поджатыми в нитку губами, он, однако, не излучал той липкой, животной паники, что владела Филиппом. Страх присутствовал, безусловно. Но это был страх аналитика, просчитывающего варианты, а не ожидающего гильотины.

— Маркиз, — позвал я.

Он поднял голову. Взгляд, до того блуждавший сквозь стены, сфокусировался.

— Ваш выход.

— Мой? — голос предательски дрогнул.

— Речевой аппарат при вас, Жан-Батист. Вы убеждали монархов перекраивать карты мира. Убедите прачку не убивать нас.

— Они не станут слушать. Им нужна жертва.

— Станут. Если вы заставите. Альтернативы у вас нет.

Петр шагнул к нему. Тяжелая поступь царя гулко отдалась под сводами.

— Иди, маркиз. Бумага при тебе. Покажи им. Объясни перспективы открытых ворот.

Де Торси поднялся. Медленно, словно суставы поразил внезапный артрит. Поправив манжеты и одернув заляпанный дорожной грязью камзол, он спрятал дрожащие руки за спину.

— Хорошо, — тихо произнес он. — Открывайте.

Полковник вопросительно глянул на Филиппа. Тот лишь махнул рукой — мол, катитесь к черту, подыхайте как хотите, только оставьте меня в покое.

Створки распахнулись.

Звуковая волна ударила в лицо физически — вой. Тысячи глоток, слившиеся в единый звериный рык. Вместе с холодным ветром в зал ворвался запах пота, мокрой шерсти и концентрированной ненависти.

Де Торси шагнул на крыльцо в одиночку, без конвоя.

Я же, скрывшись в тени косяка, положил ладонь на рукоять пистолета, готовый пристрелить первого, кто рванется с ножом. Хотя прекрасно понимал: это вряд ли спасет дипломата от линчевания. Внизу бурлила биомасса: искаженные злобой лица, разинутые рты, частокол поднятых кулаков и дубин. При виде одинокой фигуры на ступенях толпа на долю секунды поперхнулась собственным криком, чтобы тут же взорваться с удвоенной яростью.

— Вот он! Прихвостень!

— Предатель!

— Смерть!

Из людской гущи вылетел кочан капусты — гнилой, склизкий снаряд. С глухим шлепком он врезался в грудь де Торси, оставив на бархате омерзительное пятно. Следом просвистел камень. Маркиз дернулся, но устоял. Булыжник чиркнул по скуле, рассекая губу. Тонкая струйка крови, неестественно яркая на бледной коже, поползла по подбородку.

Никаких попыток вытереть лицо. Ни единой гримасы боли. Он просто стоял, вцепившись в каменные перила, и смотрел на бушующее море.

— Люди Лиона! — закричал он. Голос сорвался, дал петуха. Тонкий, интеллигентский тенор, привыкший к тишине кабинетов и шелесту пергаментов, тонул в шуме, как щепка в водовороте.

— Громче! — процедил я сквозь зубы, сжимая пистолет до белизны в костяшках. — Громче, черт побери! Орите!

Де Торси набрал воздуха в легкие. И заорал. Некрасиво, хрипло, надрывая связки, до вздувшихся на шее жил.

— Слушайте меня! Вы хотите сдать город⁈

Толпа отозвалась нестройным ревом, коктейлем из проклятий и требований:

— Сдадим! Англичане дадут хлеба!

— Идите! — Резкий, отчаянный жест в сторону ворот. — Идите! Они ждут! Однако знайте: их цель — вовсе не русские. Они пришли за Францией!

Смена риторики сбила ритм бунта. Вместо ожидаемых мольбы и оправданий, вместо лжи про обозы с зерном, толпа получила удар в лоб. Маркиз не защищался — он атаковал. Обвинение прозвучало хлестко.

Передние ряды затихли, глядя на него с недоумением. Чья-то рука с зажатым камнем медленно опустилась.

Рывком де Торси выхватил из-за пазухи пакет с сургучной печатью Ватикана — тот самый документ, пронесенный через канализацию и грязь. Подняв его над головой, он сжал бумагу так, что она хрустнула.

— Думаете, вас освободят⁈ — кричал он, голос вибрировал от напряжения и ярости. — Смотрите! Это письмо Папы! Святого Отца! Здесь прописана ваша судьба!

Свиток развернулся, трепеща на ветру, но пальцы маркиза держали его мертвой хваткой. Я прищурился. Насколько я помню, письмо это было у Государя. Значит, это другое письмо. Блефует? А он хорош.