Бастард Александра 2 (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus"

— Эвдам! — шепчет мне Патрокл. — Сатрап Индии! Ему отход на восток сулит куда большую выгоду.

Голос Эвдама немедленно поддержали властители названных им провинций, и мой одноглазый друг тычет в них пальцем. Бактрия — это Филипп, а Дрангианой правит Стасандр.

Новое направление тут же вызвало недовольство сатрапов севера Эвтидема и Стасанора. Эти двое, повышая градус накала, потребовали отхода в Гирканию и Согдиану.

Спор все разгорается и разгорается, и Патрокл продолжает называть мне каждого из сатрапов, едва тот открывает рот. Их так много, что я уже запутался, но это и неважно. Я уже давно определился, с чего и с кого мне следует начать. Осталось только дождаться подходящего момента.

Царящий в шатре гвалт не стихает, а только усиливается. Никто никого не слушает, а, наоборот, лишь старается перекричать друг друга. Я терпеливо жду, не вмешиваясь в перепалку, и только когда, наоравшись, сатрапы начинают затихать, выхожу вперед, прямо в яркое пятно света, бьющее из-под поднятого полога.

Теперь меня видно всем, и я жестко бросаю прямо в устремленные на меня взоры:

— Господа, пока вы еще не разбежались кто куда, как тараканы, позвольте вас спросить. Почему? — Делаю подчеркивающую паузу и продолжаю. — Почему вы так стремитесь избежать битвы? Давно ли македонцы стали трусами, боящимися сражений?

Вокруг меня сразу же загудело возмущение, негодование, а Певкест с вызовом вскинул на меня взгляд.

— Да кто ты такой, чтобы упрекать нас, мальчишка⁈

Это как раз то, чего я ждал, и отвечаю, глядя ему прямо в глаза:

— Я старший сын и наследник Великого Александра! Царь Македонии, Эллады и всей Азии!

На мои слова тот скривился, словно сжевал пол-лимона, и процедил сквозь зубы:

— Значит, все-таки правда! Антиген и Тевтам мертвы, а все эти глупые россказни про царя — не выдумка!

В наступившем затишье все просто пялятся на меня, не зная, как реагировать, и Певкест вновь находится первым.

Его рот кривится в презрительной усмешке.

— Кто дал тебе право, сын наложницы, называть себя царем? Насколько я помню, собрание достойнейших исключило тебя из числа наследников. Наши…

Не дав ему закончить, резко обрываю на полуслове:

— Не полководцам выбирать царя! Лишь боги дают это право! Меня назвал царем не ты, Певкест! И не вы…! — Повышая голос, обвожу взглядом собравшихся. — Меня назвал царем мой отец, Великий Александр, и Отец всех богов Зевс-Амон-Ра, Громовержец и Вседержатель!

— Много слов! — вновь кривится Певкест, обводя взглядом шатер. — Мы все были у смертного одра царя, но не слышали твоего имени, Геракл. Совет диадохов выбрал царей, и это Александр и Филипп Арридей!

Теперь уже я растягиваю губы в презрительной усмешке.

— И где же эти цари, Певкест⁈ Кто уважает этих царей? Может быть, Антигон, загнавший вас в эту пустыню? А может, Птолемей, примеривающий царскую корону у себя в Египте? Или Кассандр? Злобный сынок ополоумевшего к старости Антипатра!

На мои слова в шатре наступила тишина, нарушаемая лишь громким дыханием присутствующих. Пользуясь этим, я добиваю их еще одним козырем.

— Филипп Арридей уже мертв! Его, как вы наверняка знаете, убила моя бабка Олимпиада! Ей тоже уже воздалось по грехам ее! Кассандр, пусть никогда не будет ему покоя в царстве Аида, уже умертвил ее вместе с Роксаной и моим названым братом Александром.

Я знаю, что Роксана и ее сын еще живы, но нисколько не смущаюсь этого. Ведь это даже не ложь, а лишь маленькое преувеличение! Всего-то на семь лет! Ведь все равно это случится!

Здесь и сейчас уличить меня во лжи некому. Слухи о пленении Олимпиады и Роксаны с сыном уже дошли до войска Эвмена. Еще раньше пришла новость о смерти царя Арридея и его жены Эвридики. Так что мои слова ложатся в благодатную почву, ибо ни у кого здесь нет сомнений в том, как поступит Кассандр с плененной Олимпиадой и ее царственным внуком. Именно из-за этих новостей разброд и шатание в войске Эвмена достигли своего апогея, ведь те, за кого они воевали, уже проиграли! Так за кого им биться сейчас?

Все это я читаю в глазах сатрапов и даю им ответ на этот вопрос.

— Отчаявшаяся душа моего отца, глядя на эти преступления, взывает о мщении! Чудовищные злодеяния бывших друзей не позволили ей найти покой в царстве Аида. Дух Великого Александра явился ко мне и призвал под свои знамена! «Сядь на трон, мой сын, — приказал мне отец, — возьми бразды правления в свои руки, покарай виновных и воздай по заслугам верным соратникам моим!»

Теперь не слышно даже сопения набившихся в шатер людей. Все, замерев в ожидании, слушают меня, и я продолжаю:

— И тогда я сел на коня, призвал с собой самых верных друзей и примчался к вам, дабы спросить…! — Тут я впиваюсь гневным взглядом в Певкеста. — Спросить со всех, но в первую очередь с тебя, Певкест! Почему ты, доблестный когда-то воин, опозорил свое имя и сбежал вчера с поля боя?

Такой резкий переход от патетики к обвинению заставил Певкеста отшатнуться, и я пользуюсь этим.

— Тебе стыдно и страшно, Певкест, потому что ты поддался на уговоры Антигона! — Я не знаю этого точно, но уверен, что воин, не побоявшийся когда-то прыгнуть за стену города маллов, вряд ли бы испугался всадников Антигона.

Забегавший взгляд сатрапа Персиды лишь подтверждает мою догадку, и я уже открыто бросаю ему обвинение:

— За сколько ты продал своих товарищей, Певкест? Сколько заплатил тебе Антигон? — Тот ошарашенно не находит слов, и я не даю ему возможности оправдаться. — Или нет⁈ Он ничего тебе не заплатил, а лишь пообещал⁈ И ты, как слабоумный дурачок, поверил обещаниям прожженного обманщика Антигона⁈

Эти насмешливые предположения я вворачиваю специально, ибо еще неизвестно, что хуже для македонянина: предательство или глупая доверчивость.

Певкест, наконец-то, очухался, и его лицо побагровело от гнева.

— Да как ты смеешь, щенок, обвинять меня в таком…! — Он обвел глазами собравшихся, но не нашел среди них поддержки. Его вчерашнее бегство у многих вызвало вопросы.

Увидев это, он еще больше ополчился на меня.

— Такие обвинения смываются кровью! — Его рот искривился от ненависти, а я отвечаю ему ледяным спокойствием.

— Сдай свой меч, Певкест, и я обещаю тебе суд скорый, но правый!

Мои слова заставляют его злобно ощериться, а двух его телохранителей — шагнуть вперед.

— Меч тебе! — Вытащив из ножен ксифос, Певкест протянул его мне отточенным острием вперед. — На! Иди, попробуй возьми!

Я делаю шаг вперед, прямо навстречу блестящему лезвию, и… в этот момент выражение лица Певкеста вдруг меняется. Вместо злобного предвкушения на нем появляется удивленная растерянность. Из уголка его рта вытекает тоненький ручеек крови, и властитель Персиды медленно опускается на колени. Его руки уже не в силах удержать меч, но я не даю ему упасть. Перехватив его из рук умирающего, бросаю на Экзарма одобрительный взгляд.

За миг до этого, пока Певкест вместе с телохранителями пожирал меня глазами, массагет беззвучно подошел к ним со спины. Его выверенный удар пришелся точно в печень, а тонкий, как жало, клинок без труда прошел под боковым ремнем кожаного панциря.

Именно его след я вижу сейчас на распластавшемся мертвом теле, но отвлекаться нельзя. Промедление сейчас смерти подобно! Отрываю взгляд от расплывающейся лужи крови и вцепляюсь глазами в телохранителей.

Упустив момент покушения, те запоздало схватились за рукояти мечей, но на их руках тут же повисли мои воины. Ближайшие сатрапы и свита шарахнулись в стороны, а те, что стояли подальше, еще не поняли, что произошло.

В этой повисшей на миг тишине я перевожу взгляд на побелевшее лицо второго человека в армии Певкеста. Это Феспий, и за те без малого пять месяцев, что мы шли сюда, я пораспрашивал о нем. Все, что я услышал, характеризовало его как умного и бесстрашного человека. Грек на македонской службе, убежденный сторонник идеи Великого Александра о едином царстве без границ и расовых предрассудков. Самостоятельно выучил персидский язык и оказывал на Певкеста огромное влияние, склоняя сатрапа к примирению с местным персидским населением.