Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

— Поживает шумно, Ваше Величество, — доложил Сперанский. — И, боюсь, слишком опасно для самого себя.

Александр подался вперед. Показная усталость испарилась без следа, уступив место сосредоточенному вниманию. Пальцы сами нашли на столе небольшой бархатный футляр, крышка откинулась. Внутри, на выцветшем шелке, покоилась печать — тот самый подарок матушки, наделавший столько шума на балу. Тяжелый, холодный камень лег в ладонь. Александрит. Сейчас он густо, тревожно алел, наливаясь кровавой краснотой. В его глубине оживала в отблесках пламени фигура воина на фоне битвы. Одинокий воин — точь-в-точь он сам под Аустерлицем.

— Подробнее, Михаил Михайлович, — потребовал он, не отрывая взгляда от камня, словно ища в его глубине ответы. — Со всеми деталями. И без утайки.

Сперанский развернул свой единственный лист — квинтэссенцию многочасовой работы аналитиков и соглядатаев.

— Как я ранее докладывал, наш механик, сам того не ведая, умудрился настроить против себя сразу две весьма влиятельные силы. Открыл войну на два направления. Первое — придворные.

Он выдержал короткую паузу, будто предлагая Императору приготовиться к потоку дурных вестей.

— Придворный ювелир француз Дюваль успех Григория воспринял как личное оскорбление. Само это возвышение, да еще и с подачи Вашей матушки, подрывает монополию иностранцев на хороший вкус и, что важнее, на самые дорогие заказы. Вокруг себя он немедля сколотил коалицию из женевских и парижских мастеров, держащих лавки на Невском. Действуют, разумеется, тонко, по-европейски.

Презрительная усмешка тронула губы Александра. Уж он-то знал их методы: не кинжал в спину, а яд слухов, что проникает в уши и отравляет душу.

— По гостиным и салонам поползли сплетни, — безэмоционально продолжил Сперанский. — Одна ядовитее другой. Шепчут, будто Григорий — вовсе не самородок, а выкупил за бесценок секреты у некоего спившегося немецкого механика Штольца, умершего в долговой тюрьме на Васильевском острове. Разумеется, такого человека никогда не существовало, мы проверили. Хотя история звучит правдоподобно. Но самое опасное — они бьют по его репутации как мастера. Утверждают, что уральские камни, с которыми он работает, — второго сорта, «мусор», годный для поделок, и весь его талант — в умении ловко маскировать дефекты. Фокусник, а не ювелир.

— Фокусник? — Александр медленно повернул печать в пальцах. Камень поймал свет, пробившийся сквозь щель в тяжелых портьерах, и мгновенно, на глазах, сменил цвет, став холодным, серо-зеленым, как балтийский лед. Алый воин исчез, уступив место строгой фигуре законодателя со свитком в руках. — Этот «фокусник» заглянул в меня глубже, чем собственный духовник. Он разглядел и строителя, и солдата, понял все без лишних слов. Думаете, такой человек станет заниматься дешевым обманом?

— Я — нет, Ваше Величество. Однако свет верит слухам охотнее, чем собственным глазам. Княгиня Голицына хотела сделать крупный заказ на свадебный гарнитур для дочери, но уже отказалась, сославшись на «неоднозначную репутацию» мастера. Мелочь, но это первый звонок. Их цель — создать вокруг него выжженное поле. Уничтожить его репутацию, подточить доверие Вашей матушки. Едва Ее Величество поверит, что имеют дело с обманщиком, его карьере придет конец.

Александр нахмурился. Он знал, что война слухов порой опаснее открытого боя.

— Матушка моя хоть и любит блеск, но не глупа, — сказал он наконец, кладя печать на стол. — Она ценит настоящее мастерство, а не болтовню завистников. Пока он удивляет ее своими работами, никакие Дювали ей не указ. Что на втором направлении? Там, полагаю, одним шепотом не обойдется.

Перевернув лист, Сперанский заговорил еще тише.

— Второе направление, Ваше Величество, серьезнее. Капитан Воронцов подтверждает наши худшие опасения. Купец Артамон Сытин, наш подрядчик по пожарным трубам. Ваше пари, Государь, стало для них прямым вызовом. Успех Кулибина и Григория — это потеря денег для Сытина. И, что важнее, подрыв всей его монополии, а значит, и ослабление финансовой мощи партии графа Ростопчина. Эти будут действовать иначе.

Император слушал, сцепив пальцы в замок. Он понимал, на что идет, когда объявлял это пари. Но одно дело — предполагать, и совсем другое — слышать сухие факты.

— Дом на Невском взят под наблюдение. В соседних дворах и трактирах, уже не таясь, околачиваются люди Сытина — из бывших армейских и простого лиговского сброда. Собирают слухи, пытаются заводить разговоры с работниками, сулят деньги за любую весть.

— Были попытки? — в голосе Александра прорезался металл.

— Была одна. Весьма топорная, но показательная. Один из приказчиков Сытина пытался подкупить старшего мастера по металлу, некоего Степана. А человек этот — старый суворовский солдат, кремень. Сытинский приказчик сулил ему большие деньги за то, чтобы тот «случайно» испортил отливку для насоса или подсыпал песка в подшипники.

— И что же?

— Мастер Степан, — Сперанский позволил себе выказать уважение в голосе, — вышвырнул приказчика за шиворот, пригрозив переломать ему ноги. Теперь Сытин затаил на него личную злобу. Воронцов опасается не только за Григория, но и за его людей. Пока они выжидают, Ваше Величество. Надеются, что два упрямца, запертые в одной мастерской, сами себя изведут и провалят пари. Но, по донесению Воронцова, если они почувствуют, что дело движется к успеху… они ударят. По вашему приказу.

В кабинете снова стало тихо. Александр смотрел на свой кулак, лежавший на столе. Взгляд его стал жестче.

— А то, первое нападение? Дело, что мы для отвода глаз повесили на Оболенского?

— Ожидаемо зашло в тупик, — бесстрастно ответил Сперанский. — Воронцов для вида допросил всех известных недругов и кредиторов князя. Перетряхнул игорные дома — ни единой зацепки. Нападавшие словно в воздухе растворились. Дело можно спокойно сдавать как нераскрытое. Свою роль ширмы оно выполнило.

Александр лишь махнул рукой.

— Профессионалы… Это не Сытин, у него руки грубее. И не Дюваль, он слишком труслив. Это кто-то третий, кто понял истинную ценность нашего «ювелира» раньше нас. И вот это, Михаил Михайлович, тревожит меня больше всего.

Он поднялся и подошел к окну, вглядываясь в темный, заснеженный город. Теперь у Григория появился враг внутренний. И этого врага следовало быстро и безжалостно уничтожить.

Сперанский встал. Не гоже ему сидеть, когда Император стоит. Дождавшись, пока Александр закончит свою невеселую думу у окна, Сперанский кашлянул — сухой, корректный звук, вернувший разговор в рабочее русло.

— Есть и хорошие новости, Ваше Величество. Или, по крайней мере, занятные. Касательно тех, кого мы приставили к нашему ювелиру для надзора и содействия. Они выполняют свои функции — возможно, даже слишком усердно.

Медленно обернувшись от окна, Александр с промелькнувшим в глазах любопытством вернулся к столу. Садиться он не стал, оперся о резную столешницу кончиками пальцев, вопросительно склонив голову.

— Начнем с капитана Воронцова, — Сперанский сверился со своими записями. — Почти ежедневно капитан посещает мастерскую на Невском. Официально — для контроля над ходом расследования. Неофициально же… консультирует Григория по вопросам обороны дома, делится сведениями о людях Сытина. Фактически, он превратился в его неофициального начальника личной охраны.

— Неужели? — Император удивленно приподнял бровь. — Мой верный ищейка вызвался в телохранители к мальчишке-ювелиру? Что же на него нашло?

— Кажется, капитан нашел в этом мастере нечто, что импонирует его собственной натуре, — ответил Сперанский, тщательно подбирая слова. — Прямоту. Острый, аналитический ум. И абсолютную нелюбовь к придворным интригам. Воронцов — человек дела, Государь. Всю жизнь он имел дело либо с преступниками, либо с царедворцами, и те, и другие лгут по своей природе. А Григорий… говорит на языке фактов и чертежей. Для Воронцова общение с ним — как глоток чистого воздуха.

Из груди Александра вырвался короткий, скептический смешок. Он отошел к массивным книжным шкафам и провел пальцем по золоченому корешкам книг европейских мыслителей.