Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

«Свобода, равенство… красивые слова. А на деле — все та же придворная ложь, лишь завернутая в иную обертку».

— Равного по уму собеседника? — задумчиво произнес он. — Странно все это… Воронцов — ледяная глыба, а тут такое рвение… Что он в нем нашел? Ум? Да, умен, спору нет. Но мало ли в Петербурге умных? Должно быть что-то другое…

— Искренность, Ваше Величество. Как мне кажется. Воронцов видит, что этот человек не играет, не притворяется, не ищет выгоды. И это подкупает его.

Картина и впрямь выходила презанятная. Его самый верный пес… обрел друга?

— А что наша вторая пташка? — спросил он, намеренно понизив голос. — Какие вести от мадам Элен?

Здесь тон Сперанского стал еще более осторожным. Прежде чем ответить, он поправил наплыв на свече, давая себе секунду на точную формулировку.

— Хозяйка известного вам салона не просто предоставляет информацию. Она начала действовать на опережение. По ее наводке речная полиция задержала баржу купца Сытина с огромным перегрузом зерна, что привело к казенному разбирательству и немалым убыткам. Это был тонкий удар. Она защищает его, как свой самый ценный актив. Возможно, даже слишком рьяно. При этом, насколько нам известно, делает это из личных побуждений.

Он сделал паузу.

— Наши люди, что имеют доступ в ее дом, доносят о частых и… уединенных встречах. Обстоятельства, Ваше Величество, указывают на… интерес, выходящий далеко за рамки делового партнерства.

Тихий, лишенный веселья смех сорвался с губ Александра, когда он откинулся на спинку кресла.

— А чему вы удивляетесь, Михаил Михайлович? Поставьте себя на их место. На место Воронцова, человека чести, задыхающегося в мире лжи. И на место… Элен, женщины, которая видит насквозь всю пустоту и алчность этого города. И тут появляется этот мальчишка.

Император замолчал, подбирая слова.

— Деньги, слава, покровительство моей матушки… все это свалилось на него в одночасье. Любой другой на его месте что бы сделал? Купил бы имение, завел рысаков, проигрывался бы в карты до утра, увивался бы за фрейлинами. А он что? — Александр подался вперед, и в его голосе зазвучало неподдельное удивление. — Он строит. Вкладывает каждую копейку не в утехи, а в станки, в камни, в свой дом. И как вы сами говорите, особняк Давыдовой берет не для балов, а чтобы устроить там лабораторию! Подумать только, вся аристократия ставит на кон состояния ради благосклонности матушки, а этот мальчишка добился ее, просто сделав удобное перо. Забавно. И весьма поучительно.

Он в упор посмотрел на Сперанского.

— Они видят в нем другого. Он не просит, не льстит, не интригует. Он просто делает свое дело. И это, Михаил Михайлович, обезоруживает.

В кабинете оба собеседника задумались. Сперанский, всегда ценивший порядок и предсказуемость, впервые ощутил легкую неосязаемую тревогу.

— Искренняя симпатия, Ваше Величество, — нарушил он тишину, тщательно взвешивая каждое слово, — делает этих людей более надежными исполнителями… однако и менее управляемыми людьми. Они могут начать действовать по своему усмотрению, защищая Григория, а не государственные интересы.

— Вот! — Александр резко вскинул палец. — Именно это важно. Так что же мы имеем в сухом остатке, Михаил Михайлович? Двух верных слуг, которые вдруг стали слишком усердны. И одного ювелира, который, сам того не желая, превращается в центр силы. Хорошо это или плохо? Я не знаю. Но то, что это делает все это более непредсказуемым, — несомненно. Наблюдайте. Наблюдайте за всеми троими. Пристально.

Александр подошел к камину, протягивая руки к огню. Губы его тронула хитрая усмешка.

— А ведь задачка-то, что мы им подсунули, была с двойным дном, Михаил Михайлович. Ваша работа, я помню. «До конька» и «двумя человеками». Жестоко, не скрою. Но изящно.

Уголки губ Сперанского дрогнули в подобии улыбки, что для него было равносильно раскатистому смеху.

— Я исходил из предположения, Ваше Величество, что если запереть в одной клетке лису и волка, они либо перегрызут друг другу глотки, либо научатся охотиться вместе. В обоих случаях мы бы узнали о них нечто весьма полезное.

— И что же мы узнали? — обернувшись от огня, спросил Александр. — Перегрызлись? Или все же охотятся вместе? Что доносят соглядатаи? Увидим мы чудо, или придется готовить казенную мастерскую для двух провинившихся гениев?

Сверившись со своим листом, хотя все цифры и факты давно отпечатались в его памяти, Сперанский продолжил сухим, констатирующим тоном:

— На чудо рассчитывать не приходится, Ваше Величество. Они действительно перегрызлись. Вместо совместной работы первую неделю они потратили на выяснение отношений: Кулибин, обуянный гордыней, пытался в одиночку строить собственный насос; Григорий же заперся с расчетами. Драгоценное время упускается.

Он добавил:

— Сейчас, по последним сведениям, они вроде бы трудятся вместе, однако и здесь нет согласия — спорят из-за каждой шестерни. А главное, они уперлись в проблему, которую не в силах решить. Технологический тупик.

— Подробнее, — потребовал Император.

— Давление, которого они пытаются достичь, попросту разрывает любой, даже самый лучший, клепаный кожаный рукав. По донесению, они испортили уже три. Без надежного напорного рукава вся их затея — пустой звук. А до срока мало времени. Боюсь, они обречены.

Отойдя от огня, Александр приблизился к огромному глобусу. Легкий толчок — и материки, страны, океаны смазались в единое пестрое пятно.

— Жаль, — произнес он наконец, в его голосе прозвучало неподдельное разочарование. — Право слово, жаль. Я почти поверил в это маленькое чудо.

Вращение глобуса он остановил одним пальцем, наугад. Палец замер на крошечной точке в океане. Остров Святой Елены.

Однако разочарование на лице императора быстро сменилось расчетливостью. Обернувшись к Сперанскому, он произнес:

— Знаете, Михаил Михайлович, в чем истинная прелесть абсолютной власти? Можно извлекать пользу даже из чужих неудач. Их проигрыш — это тоже мой успех.

Подойдя к столу, он резко задул одну из свечей, погружая часть кабинета в густую тень.

— Согласно условиям, они оба на год поступят в ваше полное распоряжение. В казенную мастерскую. Под замок. И там, без публики, без гордыни и споров, под вашим неусыпным присмотром, они, возможно, и создадут то, что не смогли создать на спор. Либо сделают то, что нужно нам. Для начала — гильоширную машину. В итоге я получу двух озлобленных и усмиренных гениев, готовых работать за казенный паек. А это, уж поверьте, куда надежнее, чем гении, окрыленные успехом и требующие наград да почестей.

Он выпрямился, давая понять, что аудиенция окончена. Сперанский, поклонившись, вышел, оставив Императора одного в полумраке его кабинета.

Вновь оказавшись у темного окна, Александр смотрел на далекие, редкие огни города, на свою замерзшую, упрямую, необъятную Империю. И хотя разум уже смирился с провалом пари, а расчет Сперанского был безупречен, где-то в глубине души все еще теплилась иррациональная надежда, что эти двое — мальчишка со стариковскими глазами и старик с душой мальчишки — все-таки смогут его удивить.

— Гордыня… — прошептал он в холодное, ничего не отражающее стекло. — Да, она губит. Уж я-то знаю.

В этот миг говорил просто человек, так и не забывший сокрушительного поражения под тем далеким декабрьским солнцем Аустерлица.

Глава 12

Воскресный день в моем новом мире неизменно начинался с бархатного перезвона колоколов. По заведенному Варварой Павловной, блюстительницей не только счетов, но и нравов, непреложному порядку работа в мастерской замирала, и вся наша «артель» — от мастеров до вертлявого мальчишки Прошки — чинно отправлялась в храм. Я и не думал спорить: во-первых, себе дороже, а во-вторых, это была единственная возможность увидеть город не из окна мастерской, а своими ногами пройтись по его гулким улицам.