Последний Герой. Том 4 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Я вошёл в приёмную профессора Ландера, и в тишине помещения тревожно звякнул подвешенный над дверью колокольчик. За стойкой сидела женщина средних лет. Она приветливо подняла на меня глаза и улыбнулась профессионально и сдержанно, как умеют улыбаться только в дорогих заведениях, связанных с работой с клиентами.

— Здравствуйте! На какое время вы записаны? — спросила она, привычно листая страницы журнала.

— Я не записан, — ответил я, сразу подходя ближе.

— Тогда вам нужно записаться, у нас прием строго по записи, — секретарша слегка нахмурилась и придвинула к себе журнал с расписанием приёма.

— Нет, вы не поняли, я не пациент. Я хуже, — улыбнулся я и достал удостоверение.

Женщина замерла на мгновение, словно в ступоре, широко раскрыла глаза, недоверчиво уставившись на меня. Наверняка скрывать ей было нечего, но сама ситуация явно выбивала её из привычной колеи: готов поспорить, что полиция здесь была нечастым гостем.

— Мне нужно переговорить с Карлом Рудольфовичем, — твёрдо произнёс я.

— Ой, знаете, — начала она смущённо листать журнал, растерянно пробегая глазами по страницам, — у него сегодня всё расписано, пациенты один за другим. Может быть, завтра найдётся окно, если…

— Нет, вы снова не поняли. Мы окошки ваши искать не будем. Уголовный розыск. Позовите профессора, пожалуйста, прямо сейчас, — повторил я более настойчиво.

Она растерянно заморгала, не зная, как поступить в такой ситуации. Но я уже не стал ждать. Кинув взгляд на шикарную массивную дверь кабинета, я шагнул к ней.

— Подождите! Там же пациент сейчас! Ой, мне же влетит потом! — всполошилась она, беспомощно привстав со стула.

— Ничего страшного, скажете, что вас запугали, — отмахнулся я и уверенно постучал в дверь кабинета.

Но ответа ждать не стал, тут же открыл и вошел.

Внутри кабинета было полутемно и тихо. Пожилой профессор Ландер сидел на небольшом диванчике, а напротив, в глубоком мягком кресле, устроился худощавый, нервный пациент молодого послепрыщавого возраста, который вздрагивал и жаловался профессору на тревожность, панические атаки и прочие непонятные мне казусы. Я невольно подумал: «Мне бы твои проблемы…».

В моё время, когда кругом был один беспросветный бардак, ни о каких психологах никто и не слыхивал. Если бы кто-то в девяностых пришёл и сказал, что ему непременно нужен психолог, его бы тут же на смех подняли и отправили бы либо в вытрезвитель, либо прямиком на психиатрическое освидетельствование, чтобы лишний раз не морочил голову людям. Тогда ведь из простых людей никто не знал, что такое панические атаки и выгорание. Для нас терапия существовала другая, в чем-то проще и надёжнее: стакан водки, налитый щедрой рукой товарища. И хоть ненадолго, но после такого сеанса проблем на душе становилось гораздо меньше.

Правда, к ней тоже лучше не привыкать.

Впрочем, и сама страна тогда обзавелась своими всенародными «колдунами-психологами», вроде Чумака, который молча и загадочно махал руками с экранов телевизоров, заряжая воду и кремы. А ещё был взгляд Кашпировского, пристальный и гипнотический, пронизывающий насквозь, обещающий избавление от всех недугов и несчастий. И шрамы, якобы, рассасывались. Вот была психотерапия, так психотерапия, причём коллективная, на миллионы человек сразу. Без всяких успокоительных и снотворных.

Из медикаментов у нас вообще был простейший набор: подорожник на разбитую коленку и плевок бабы Клавы на ячмень на глазу. Ячмень, кстати, и вправду проходил через пару дней. Так и лечились, особо не заморачиваясь. Зачем кому-то был психолог, если есть столько проверенных временем народных методов?

А теперь психологов, как грязи, и все люди лечатся, прорабатываются, копаются в своих головах, будто в чуланах, пытаясь избавиться от хлама и паутины в мозгах. С одной стороны, это, наверное, и неплохо, а с другой — куда-то исчезла та самая простота и твёрдость духа, с которыми жили раньше. Тогда мы как-то проще переносили трудности и неудачи, меньше жаловались и меньше ныли. Возможно, стакан водки и плевок Бабы Клавы не решали наших проблем, но жизнь казалась проще, яснее и понятнее. А может, просто молодость была, и море по колено.

— Что происходит? Вы кто? — возмущённо проговорил профессор, резко повернувшись в мою сторону. — Процесс консультации нельзя вот так…

— Здравствуйте. Лейтенант полиции Яровой Максим Сергеевич. Нам нужно переговорить, — произнёс я сухо, сверкнув ксивой.

— Что-то случилось? — Ландер слегка нахмурился и вопросительно посмотрел на меня поверх очков.

— Желательно наедине, — я многозначительно покосился на пациента, который от моего появления ещё сильнее сжался в кресле, будто пытаясь стать незаметным.

— Подождите минутку, я сейчас закончу… — начал было профессор.

— Нет-нет, я пойду! — пациент неожиданно вскочил, нервно поправляя рубашку и кидая испуганные взгляды то на меня, то на профессора. — Мы же с вами х-хорошо поговорили, я понял! Простите, мне нужно идти, срочно…

Он бросил торопливый взгляд на часы, даже не разглядев стрелок, и поспешно ретировался, чуть ли не бегом выскочив из кабинета. «Он, оказывается, полиции боится даже сильнее, чем своих панических атак», — усмехнулся я про себя.

— Что ж, — профессор развёл руками и указал на освободившееся кресло, — присаживайтесь, молодой человек.

Я внимательно посмотрел на кресло, оценивая его. Представил, сколько людей жаловались в нём на жизнь, начальство, семейные проблемы, комплексы и всякие прочие психологические тараканы. Нет, садиться туда не буду. Я взял стоящий рядом стул, пододвинул его так, чтоб стоял напротив профессора, и устроился на нём.

— Мне как-то привычнее на стуле, знаете ли, — пояснил я.

— Слушаю вас внимательно, — профессор слегка наклонил голову, наблюдая за мной с профессиональным спокойствием, закинув ногу на ногу. В позе его читалась полная уверенность и отсутствие какого-либо дискомфорта. Чувствовалось, что он привык выслушивать и воспринимать любые слова с безразличным профессионализмом, будь то пациент, коллега или вот как я сейчас — полицейский.

— Карл Рудольфович, — начал я, внимательно глядя в глаза психиатра, — мы расследуем очень любопытный случай гибели мужчины. Возраст — тридцать пять лет. Физически здоров, крепко сложен. И вот представьте себе, такой человек спрыгнул с моста.

— Ах да, да… суицид, я видел про этот случай в новостях, — кивнул профессор. — Любопытно… и очень печально.

— Да, печально… Но есть одна странность, — продолжил я, понизив голос и пристально наблюдая за его реакцией. — Он совершенно не колебался. Когда люди пытались его остановить, он просто раскидывал их, отбивался, как одержимый. Я вот и подумал — такое поведение совсем не характерно для самоубийц. Обычно они смиренные, подавленные, тихие. А тут — агрессия, решимость, ярость…

— А вы что же, лично много видели самоубийц? — неожиданно перебил меня Ландер, прищурившись.

— Приходилось, — ответил я, не отводя взгляда.

— Странно, вы такой молодой, а опыта у вас уже столько, будто вы прожили целую жизнь. Простите, напомните, как ваше имя?

— Максим Сергеевич Яровой.

Профессор задумчиво прикусил кончик шариковой авторучки и с уже большим интересом снова посмотрел на меня:

— А это не тот ли самый Яровой, который…

— Тот-тот, — перебил я, чуть улыбнувшись. — Тоже в новостях увидели?

— Да-да, видел, — признался профессор. — Но, признаться, представлял я вас несколько иначе.

— Иначе?

— Простите, но представлял я вас — более взрослым, что ли. Не думал, что нашего кандидата в мэры осадил такой… э-э…

— Хотите сказать, щегол? — усмехнулся я.

— Нет-нет, что вы, вовсе не это я хотел сказать… просто молодость ваша… — Он слегка замялся, подбирая слова. — Она никак не вяжется с образом опытного сотрудника полиции.

— Молодость, профессор, это единственный недостаток, который проходит сам собой, — отмахнулся я. — Так вот, вернёмся к суициду. Скажите, можно ли, по-вашему, скажем так, заставить человека спрыгнуть с моста?