Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

Бравая толпа самых бесстрашных воинов пустыни оказалась полностью деморализована и рассеяна всего одним залпом. Никогда туркмены не встречались с организованным огневым боем, они попросту не были готовы к столь жестокому отпору, к такому количеству потерь. Тысяча ружей, как одно, плюнула в них горячим свинцом, картечь внесла свою лепту — опрокинулись, жалобно плача, стройные скакуны, вылетели из седел нарядные джигиты, разбрасывая в стороны кровавые капли, полетели через конские головы не ожидавшие подобного наездники. Смолк, как отрезало, боевой клич, сменился воплями и стонами. Уцелевшие сыны пустыни и степей пришли в ужас, придержали дрожащей рукой горячих аргамаков, начали их разворачивать, чтобы немедленно бежать (3).

— Лава!

Астахов и Миронов повели в атаку нашу кавалерию на флангах — тех немногих, у кого кони были посвежее. Догонять и добивать плотную массу бегущих на своих ногах туркменов, потерявших лошадей.

(1) Не спешите нас ругать за авторский вымысел. Точно такая же ситуация приключилась с мангышлакским отрядом, переходившим Усть-Юрт в 1873 г. Войска, обнаружив неприятельскую партию, построились в каре, зарядили орудиями гранатами и ждали нападения 45 минут, пока мираж не развеялся.

(2) Выгвоздить — (донской диалект) сказать в лицо всю правду-матку.

(3) Во избежание споров по данному эпизоду позволим себе напомнить про битву при Добрыничах в 1605 г.– возможно, первый случай одновременного многотысячного залпа стрелецкой пехоты. Его эффект оказался поразителен — хваленая польская конница ужаснулась и ударилась в бегство.

(карта западной и северо-западной части Хивинского ханства, составленная в 1873 г., наверху, почти на берегу Арала — развалины крепости Девлет-Гирей; внизу Айбугирского залива, названного озером, крепость Куня Ургенч, ее в описываемое время не было, а был брошенный город и несколько становищ йомутов. Ходжейли стоит в правом углу треугольника Куня-Ургенч-Конград-Ходжейли)

Глава 12

Хивинская цитадель, внутренняя крепость Куня-Арк, 1 мая 1801 года.

Зал Дивана в Куня-Арке окутывала вязкая, тяжелая тишина, нарушаемая лишь мерным покачиванием подвешенных к потолку лампад и негромким покашливанием кого-то из присутствующих. Воздух был плотным от запаха ароматических масел, дыма от жаровен и невысказанного страха, который витал под сводами старого дворца. Заседание было созвано спешно, посреди ночи, что само по себе уже предвещало беду. Пожилые, убеленные сединой советники хана, высокородные эмиры и улемы в богатых халатах и чалмах сидели, скрестив ноги, на узорчатых коврах и мягких кошмах вдоль стен, их лица были вытянуты, а глаза устремлены на резную дверь, из-за которой должен был появиться их повелитель. Каждый знал, что новости, пришедшие из степи, из хранящего покой ханства Усть-Юрта были хуже горькой полыни, и горе тому, кто принес их или, хуже того, оказался к ним причастен.

Дверь резко распахнулась, впуская сквозняк и нескольких дюжих сардаров с кривыми саблями наголо. За ними, словно буря, вошел сам хан Аваз-инак (1), его невысокая, но плотная фигура казалась монументальной в расшитом золотом парчовом халате, под которым блестела кольчуга, украшенная золотыми и серебряными бляшками. Лицо хана, с резкими, хищными чертами, густой черной бородой с проседью, было искажено гневом, а темные глаза горели яростью, когда он оглядел собравшихся. Он не сел на предназначенное ему возвышение, еще раз оглядел советников. Те поежились под его взглядом, способным проморозить до потрохов в самый жаркий день.

— Знаете, зачем собраны в столь поздний час? — его голос, обычно гулкий и властный, сейчас дрожал от сдерживаемого бешенства. — Вы знаете. Знаете, какую весть принес гонец с севера. Наши земли в большой опасности. Такой опасности, которой еще не было со времен нашествия Надир-шаха (2)! И знаете, кто за это в ответе.

Хан резким движением указал пальцем на сидевшего в стороне, у самой двери, человека. Это был куш-беги северной части ханства, наместник обширных, но малонаселенных земель, граница которых терялась где-то там, в безлюдной пустыне Усть-Юрта и в туркменских песках. Аральское владение всегда было проблемным, настоящей занозой ханства, но раньше чиновник справлялся. Он был еще не стар, но сейчас его лицо, обычно надменное и самоуверенное, было мертвенно-бледным, а руки мелко дрожали, теребя край дорогого, но измятого халата из привозного самаркандского шелка. Широкое, полное лицо куш-беги, с выпученными глазами, казалось одутловатым от страха, высокий головной убор сидел криво, а усы, обычно ухоженные, казались растрепанными. Он выглядел как пойманный заяц перед волком.

— Куш-беги… — выдохнул хан, и это выдох был опаснее крика. — Подойди. Расскажи еще раз нашим мудрым советникам. Скажи, где сейчас урусы.

Куш-беги сделал несколько неверных шагов вперед, его ноги подкашивались. Он опустился на колени перед ханом, склонив голову так низко, что казалось, его лоб вот-вот коснется ковра. Голос его был еле слышен, прерывался хрипом и всхлипами.

— Владыка… великий хан… пришла весть… страшная весть… от моих людей из степи…

— Говори! Говори же, раб!

— Они… они уже… у Джан-Кала, мой господин, — слова вырвались из него, как пробка из бутылки, и повисли в воздухе, тяжелые и смертоносные. — Большое войско… много людей… много коней… Мои соглядатаи говорят, что в Хорезм пришло два тумена воинов Белого царя.

Зал взорвался ропотом. Джан-Кала. Это же мыс Урга, рукой подать до Кунграда! Если урусы уже там, это означало, что они преодолели самое страшное препятствие — безводную степь и мертвый Усть-Юрт, смогли найти воду, прошли через враждебные племена или, хуже того, прошли через их земли как нож сквозь масло. Это означало, что они двигаются невероятно быстро, быстрее, чем кто-либо мог представить. Паника, до этого лишь тлевшая под пеплом показного спокойствия, теперь вспыхнула, осветив ужас на лицах советников.

Глаза хана расширились, не столько от удивления, сколько от осознания масштаба предательства.

— Джан-Кала⁈ — его голос взмыл, перекрывая общий гул, как гром среди ясного неба. — У Айбугирского залива⁈ Как ты смел! Как ты смел допустить их так близко! Как ты, поставленный надзирать за северными пределами, не знал об их приближении⁈ Ты лжец! Ты предатель! Ты продал земли ханства этим неверным собакам! Или ты просто глупец⁈ Какой же ты куш-беги⁈ Ты навоз!

Хан вскочил, сделав шаг к распростертому на полу мужчине. Телохранители напряглись.

— Нет, владыка! — куш-беги поднял голову, его лицо было искажено мольбой и животным ужасом. — Я посылал гонцов… разведчиков… даже воинов к киргизам, но они не возвращались! Никто не верил, что урусы смогут пройти степь так быстро! Никто не верил, что они осмелятся!

— Не верил⁈ — взревел хан, перебивая его. — А теперь верь своим глазам! Верь смерти, что пришла за твоей глупостью! Ты допустил врага в сердце Хорезма! Ты открыл им дорогу к нашей столице! Нет тебе прощения ни на этом свете, ни на том!

Он задыхался от ярости, его грудь тяжело вздымалась. Несколько мгновений он смотрел на дрожащего куш-беги, словно решая его судьбу одним лишь взглядом. Затем его губы растянулись в жестокой ухмылке, обнажив потемневшие зубы.

— Посадить его на кол! — приказал хан, и слова эти прозвучали, как приговор не только для одного человека, но и для всех присутствующих, напоминанием о том, какова цена ошибки или неугодной вести. — Прямо здесь, во дворе! Пусть его крики возвестят о приближении урусов лучше любого гонца!

Сардары, ждавшие сигнала, подскочили к куш-беги. Тот закричал, дико, нечеловечески, пытаясь увернуться, цепляясь за ковер, за халат хана, моля о пощаде. Но его уже не слушали. Его подняли, несмотря на отчаянное сопротивление, и поволокли к выходу из зала, к дверям, за которыми ночь уже ждала свою жертву.