Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

Все началось с Нестреляева, решившего проявить инициативу. Уж больно ему мои лавры не давали спать спокойно. Его донцы обнаружили большой караван на подходе к брошенному городу. Недолго думая, сотник его конфисковал — всю сотню верблюдов, доверху нагруженных мешками с рисом. Астахов его похвалил — нам и верблюды не помешают, и жрать особо нечего, сухари подмели подчистую, только сухарной пылью, наскребанной в карманах, питались последнее время. Попытавшегося качать права караванбаши казаки плетьми прогнали в пустыню.

Аксакалы тут же проявили недовольство. Оказалось, что местные уже начали таскать казакам еду, но просили за нее бешеные деньги. За поднос с пловом — саблю, отделанную золотом, или пятьдесят рублей серебром.

— Почто цены ломите? Вот вам сорочинское пшено, пусть ваши женщины нам плов сварят, — наехал на стариков Миронов.

— Мы пришлем вам рабынь, они приготовят, — сердито ответили аксакалы и гордо удалились в свои большие юрты, отделанные по низу циновками из камыша.

Это была очередная ошибка, которая спровоцировала трагедию. Среди рабынь оказалось много русских. Казаки заволновались. А когда баб расспросили, бросились по кишлакам, и пошла рубка! За насилие над женщинами казаки сперва подняли на пики несколько человек, спокойно сидевших на корточках перед своими кибитками — на них указали бывшие рабыни.

В селении началась кутерьма, йомуты попрятались, а на улицу выбегали вопившие от счастья рабы-персияне и ликующие русские невольники в цепях и без крестов, многие с обезображенными лицами, колченогие. Они кинулись с объятиями к донцам и говорили, говорили, говорили… О зверствах, чинимых над пленными, о том, как туркмены наказывали пытавшихся сбежать. Их прибивали за ухо к двери, или отрубали им уши и нос, или, того хуже, надрезали им пятки и набивали раны рубленным конским волосом.

— Когда меня взяли в плен и увидали на шее крест, то сорвали и бросили, — рассказал рыдающий, как мальчик, прокаленный солнцем до черноты, бывший яицкий казак. из Гурьевского городка.

Почему-то именно этот немудрящий рассказ окончательно сорвал планку у обозлившихся казаков. Они разбежались по юртам, над кишлаками поднялся звон стали, плач и крик, стенания о пощаде.

— Вашбродь, ходь сюдой! — крикнул мне Козин.

Я подъехал вместе с Мусой к одной из больших кибиток, растянутых в длинную линию. Вдоль нее носились всадники, периодически соскакивая с коней и ныряя в жилища. Обратно выбегали с тюками добра — однозначно началась большая грабилка.

— Что у тебя, урядник?

Козин молча показал мне на вход в юрту, который загораживала молодая туркменка в красной канаусовой рубашке со страшно испуганным лицом. За ней в полумраке виднелся конский круп.

— Я дверь разломал, а там… Вот! — пояснил Никита.

— Муса, разберись, — распорядился я.

Татарин с урядником вытащили начавшую визжать женщину. Теперь мне никто не мешал заглянуть в шатер. В нем было пусто, не считая целой груды сундуков у одной стены, а у противоположной входу виднелся большой ворох тряпья, тюфяков и подушек. Я вытащил «бухарку» из ножен, женщина, удерживаемая Козиным, истошно закричала.

— Аргамак оседлан и взмылен, — удивленно заметил мой денщик, зашедший следом за мной, и также обнажил оружие. Не саблю, которой в шатре особо не помашешь, а ятаган, более подходящий к ограниченному пространству и способный наносить колющие удары.

Я протиснулся мимо коня, стоявшего над потухшим очагом, подошел к тряпью и поворошил его острием. Раздался крик, ворох одежды взмыл в воздух, и перед нами вскочил на ноги молодой туркмен с ножом в руках. Муса без долгих разговоров с силой ткнул ему в шею своим клинком. Насквозь пробил так, что голова свесилась набок. Йомут рухнул.

— Готов! С нами сражался поди, а как сбежали дружки-приятели, домой прискакал, — удовлетворенно заключил татарин и нагнулся, чтобы подобрать нож. — Славная вещица.

— Такие называют пычак, ножны к нему найди, — спокойно пояснил я, нисколько не взволнованный приключившейся сценой. — Туркмены без таких ножей никуда. Да, и коня прибери. Не ночевать же ему в юрте. Сами здесь заночуем, если атаманы разрешат.

— Я бы еще по углам пошарил, а юрту другую подберем. Без покойника, — весело откликнулся татарин.

— Суворов в Италии нам строго наказывал обывателя не обижать, — сердито крикнул от входа Козин, продолжавший удерживать обмякшую туркменку.

— Суворов далеко, а наш атаман Платов сам не дурак пограбить, — рассмеялся Муса, скручивая в рулон неплохой темно-вишневый ковер. — И где это, скажи на милость, ты обывателя разглядел?

Денщик подал мне хорошую мысль. Я наклонился над покойником и решил его обыскать. Халата на нем не было, только стеганый кафтан с бабским левым запахом, и в его поле что-то удалось нащупать.

— Муса, дай-ка мне ножик.

Денщик без разговоров протянул пычак, острое лезвие вспороло ткань. Из прорехи выпала бумага, покрытая арабскими письменами. Читать я по-арабски не умел, да и язык знал на троечку с минусом. Стандартный набор военного — «руки вверх», «почем виноград», «где водки купить?», «где прячутся ваши моджахеды?», «дайте воды попить, а то переночевать негде».

А бумага-то важная, в кишлаке грамотеев днем с огнем не сыщешь — я другими глазами глянул на мертвого туркмена. Зря мы его прикончили. Что если он не с поля боя сбежал, а наоборот, сюда прискакал из Хивы? Нужно срочно узнать, что написано в послании. И не помешает туркменку допросить: хотя бы узнаем, откуда взялся этот залетный, но немного мертвый посланник.

Да уж, подкину я теперь задачку своим командирам.

У казачьих полковников резко прибавилось забот и без меня — они не понимали, что делать с освобожденными рабами, но зато сразу сообразили, что случившееся в Куня-Ургенч — лишь первая ласточка. Дальше будет только хуже. По слухам, в Хивинском ханстве десятки тысяч русских рабов. Как всех накормить? А заберем-ка мы у туркменов все их стада. «Так будет справедливо», — решили наши командиры без долгих многословных рассусолов.

Опережая войско урусов, по долине Аму-Дарьи понеслась страшная весть, что северяне своей жестокостью и жадностью превосходят на голову йомутов, что смерть и разрушении снова посетили древний Хорезм. Очень скоро родится поговорка: «там не вырастут деревья, где повадятся верблюды, там не будут жить богато, где появятся казаки». Раньше так говорили про туркменов, теперь пришел их черед создавать грустные присловья.

(1) Строго говоря, Аваз-инак не был ханом. Инак — высшая государственная должность после хана. Вожди рода кунграт ей завладели в середине XVIII в. и правили ханством, подбирая маловлиятельные фигуры из числа султанов-чингизидов казахского происхождения. Сын Аваз-инака, Эльтузар отказался от подобной практики и принял титул хана.

(2) Центрально-азиатский поход Надир-шаха в 1740 г. привел к разгрому хивинского ханства и разрушению самой Хивы. Власть персов на берегах Аму-Дарьи продержалась семь лет.

(3) В Хиве того времени квартальных стражей называли мирабами. Охрана ночью ворот цитадели была поручена четырем пайшабам, которые обязаны всю ночь стоять в карауле, а «младшие сторожа, а их у каждого главного восемь, т.е. всего 32, исполняющие одновременно обязанности палачей, обходят город и хватают всех, кто показывается на улице позже часа пополуночи».

(4) В хивинском ханстве туркмены образовывали особое воинское сословие, роскошь ножен их сабель подчеркивала их привилегированный статус. У прочих, не хорезмийских туркменов ножны были куда скромнее, но также играли роль важного индикатора социального положения владельца сабли.

Глава 13

Как я мог забыть старое правило, что инициатива имеет инициатора? Я! Тот, кто сам сто раз на этом прокалывался, и тот, кто тысячу раз подлавливал на этом своих подчиненных.

К доставленному мною письму полковники отнеслись крайне серьезно и тут же поручили мне его доставить в ставку Платова.